Она едва ли испытывала нетерпение, ибо ее не особенно захватывало то, что должно было произойти. Она никогда не была способна развить в себе должное восхищение, адекватное получаемому вознаграждению.
«Есть ведь другие, гораздо более способные к этой работе, чем я, — говорила она себе. — Но мне приходится быть благодарной, что он ни разу не решил заняться их поисками. И вдвойне благодарной за то, что он никогда не соберется возложить эту обязанность на свою обожаемую Корделию. Ведь вполне возможно, что моя возвращенная юность держится лишь на ниточке этой самой службы. И живу я в такое неспокойное, но интересное время, и сумела привыкнуть к нему. Какое право он имеет насмехаться над моими привычками или давать мне советы поменять их? Я несу свою службу достаточно хорошо и не жажду новшеств. Он пусть и сгорает от нетерпения узнать, что же там, за дверью этого мира, а мне это без надобности. Я скорее представлю миры, которые во сто крат хуже этого, нежели воображу, что они могут быть лучше».
Харкендер часто говорил ей, что история человечества не может больше тупо тянуться до самоубийственного конца, что настал период трансформации. Как легко было поверить в его пророчества касательно разрушения — да и кто бы усомнился в них сейчас, когда во Франции только что бушевала жестокая война? — и как невозможно оказалось поверить его надеждам на продолжение жизни после Апокалипсиса.
Прошло пять или десять минут, прежде чем Харкендер вернулся. Он все еще был обнажен, но тщательно вымылся и, без сомнения, морально подготовился к тому, что произойдет.
— Пойдем, — позвал он отрывисто. — Я готов.
Мерси взглянула на него и не смогла удержаться от восхищения, но ужас еще не возник. Она часто испытывала ужас во всем, что касалось Харкендера. Однако, она была уверена, что он избежит вреда. Его ангел-хранитель однажды наказал его слепотой и страшной раной двадцать лет назад, но сейчас бережно хранил его. Харкендер похвалялся ей, что, будь у него желание, в подражание Вечному Жиду из странной немецкой поэмы, оказаться в жерле действующего вулкана, он сумел бы восстать из пепла, словно торжествующий Мессия — из Ада, обретя при этом новую мудрость. Он не научился любить боль и еще меньше мог получать от нее удовольствие, но умел продуктивно жить, объятый ею, и ценить сокровища, которые обретал благодаря ей.
Мерси обогнала Харкендера в коридоре и повела его к дверям, пройдя через которые, они очутились посреди открытой местности, окруженной стенами разваливающегося дома. Она задрожала от холода, хотя и оделась должным образом. Погода в эти дни стояла не по сезону холодная. Слуги, подготовившие арену, удалились некоторое время назад, получив строгий запрет на возвращение. Так что ей одной нужно было наблюдать за действиями Харкендера.
Поджидавшее их устройство было ей знакомо. На сегодня не стоило делать попыток испытать что-либо новое. Повторение пройденного в данном случае служило хорошую службу, и Харкендер не спешил с освоением жизненно важного пространства, как не торопился и с изучение податливого тела миссис Мюрелл. В подобных делах его стиль оставался неизменным.
Она безмолвно наблюдала, как Харкендер ложится на крест святого Андрея, установленный горизонтально на ложе из бревен и соломы. Она взяла в руки молоток и один из гвоздей, заготовленных на дубовом столе с металлическими ножками. Нацелила острие гвоздя в центр правой ладони Харкендера и начала забивать, так, что под конец он наполовину вошел в дерево.
Харкендер не издал ни звука, хотя и содрогался от мучительной боли, охватившей его тело. Мерси не испытывала ни грамма сочувствия, поглощенная работой. Она занималась этим уже так много раз, что ее это нисколько не задевало. Как будто в тысячный раз перечитываешь какой-то абзац в книге, будучи уже не в состоянии отыскать смысл в сочетании букв.
Она забила второй гвоздь, в левую ладонь.
Мерси не знала, является ли это действо платой за его вечную юность, здоровье и жизненную силу — или же он вызвался нести ее в знак своей преданности. Да и какая разница: смысл от этого не менялся. Тридцать или сорок раз в году Харкендер пускался в подобные приключения, наслаждаясь единством с миром ангелов, не смущаясь неприятностями человеческого свойства.
Третий гвоздь вошел в лодыжку правой ноги, а четвертый — в левую. Харкендер хранил молчание. «Интересно, это храбрость или обязательство? — думала она. — Смогла бы я сделать то же самое, если бы он потребовал такое за мою молодость? Согласилась бы я заплатить эту цену — и смогла бы пройти через испытание, если бы дала согласие?»
Она не могла найти ответ. — Смысл не просто в том, чтобы войти в мир ангелов, — учил ее Харкендер, когда ему приходило в голову дать ей некоторые объяснения. — А в том, чтобы увидеть — так отчетливо, как это по плечу обычному человеку, что поджидает по прибытии в этот мир. И для этого надо многое преодолеть. Жестокие раны и унижение могу увести человека так далеко, как далеко обычный человек может оказаться лишь перед лицом смерти. Вервольфы и Глиняный Монстр — неподходящие для этой цели инструменты, даже если бы сумели отыскать в себе смелость для этого, и я не уверен, что Лидиард и Геката подготовлены лучше. Меня сотворили удачнее, из более крепкого материала. Я — единственный на земле человек, кто осмеливается на такое.
Слушая его речи, Мерси слышала другие, не произносимые вслух, фразы: «Ведь это доказывает, что я — больше мужчина, нежели Лидиард? Это доказывает, что сэр Эдвард Таллентайр был ничтожеством, а я — мессия, который поведет человечество к сияющим вершинам Миллениума. И разве не доказывает это, что я достоин стоять рядом с ангелами, купаясь в тепле их любви и восхищения?»
На все эти речи у нее был готов собственный, также непроизносимый, ответ: «Кто может судить, доказывает это что-либо или нет? И кого это может волновать?»
Она пропитала кострище и обнаженное тело Харкендера парафином. Действовала при этом осторожно, дабы не капнуть себе на одежду. Зажгла спичку, держа ее подальше от собственного тела. Подобрала одежду поближе к себе и, кидая спичку, поспешно отступила от первых языков пламени.
К тому времени, когда черный дым начал подниматься в серое небо, а пламя — быстро разгораться, последние остатки ее постсексуальной удовлетворенности исчезли без следа. Ее охватил жуткий холод — во всех смыслах этого слова, и даже огню было не под силу согреть ее.
«И зачем богам нужны мученики? — думала она, наблюдая, как жар обжигает незащищенную плоть Харкендера. — Зачем они обрекают своих любимцев на муки — снова и снова? Это непохоже на спорт, непохоже на доказательство веры. Зачем ангелам становиться жестокими или добрыми по отношению к человеческим созданиям, если у них достаточно собственных занятий?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
«Есть ведь другие, гораздо более способные к этой работе, чем я, — говорила она себе. — Но мне приходится быть благодарной, что он ни разу не решил заняться их поисками. И вдвойне благодарной за то, что он никогда не соберется возложить эту обязанность на свою обожаемую Корделию. Ведь вполне возможно, что моя возвращенная юность держится лишь на ниточке этой самой службы. И живу я в такое неспокойное, но интересное время, и сумела привыкнуть к нему. Какое право он имеет насмехаться над моими привычками или давать мне советы поменять их? Я несу свою службу достаточно хорошо и не жажду новшеств. Он пусть и сгорает от нетерпения узнать, что же там, за дверью этого мира, а мне это без надобности. Я скорее представлю миры, которые во сто крат хуже этого, нежели воображу, что они могут быть лучше».
Харкендер часто говорил ей, что история человечества не может больше тупо тянуться до самоубийственного конца, что настал период трансформации. Как легко было поверить в его пророчества касательно разрушения — да и кто бы усомнился в них сейчас, когда во Франции только что бушевала жестокая война? — и как невозможно оказалось поверить его надеждам на продолжение жизни после Апокалипсиса.
Прошло пять или десять минут, прежде чем Харкендер вернулся. Он все еще был обнажен, но тщательно вымылся и, без сомнения, морально подготовился к тому, что произойдет.
— Пойдем, — позвал он отрывисто. — Я готов.
Мерси взглянула на него и не смогла удержаться от восхищения, но ужас еще не возник. Она часто испытывала ужас во всем, что касалось Харкендера. Однако, она была уверена, что он избежит вреда. Его ангел-хранитель однажды наказал его слепотой и страшной раной двадцать лет назад, но сейчас бережно хранил его. Харкендер похвалялся ей, что, будь у него желание, в подражание Вечному Жиду из странной немецкой поэмы, оказаться в жерле действующего вулкана, он сумел бы восстать из пепла, словно торжествующий Мессия — из Ада, обретя при этом новую мудрость. Он не научился любить боль и еще меньше мог получать от нее удовольствие, но умел продуктивно жить, объятый ею, и ценить сокровища, которые обретал благодаря ей.
Мерси обогнала Харкендера в коридоре и повела его к дверям, пройдя через которые, они очутились посреди открытой местности, окруженной стенами разваливающегося дома. Она задрожала от холода, хотя и оделась должным образом. Погода в эти дни стояла не по сезону холодная. Слуги, подготовившие арену, удалились некоторое время назад, получив строгий запрет на возвращение. Так что ей одной нужно было наблюдать за действиями Харкендера.
Поджидавшее их устройство было ей знакомо. На сегодня не стоило делать попыток испытать что-либо новое. Повторение пройденного в данном случае служило хорошую службу, и Харкендер не спешил с освоением жизненно важного пространства, как не торопился и с изучение податливого тела миссис Мюрелл. В подобных делах его стиль оставался неизменным.
Она безмолвно наблюдала, как Харкендер ложится на крест святого Андрея, установленный горизонтально на ложе из бревен и соломы. Она взяла в руки молоток и один из гвоздей, заготовленных на дубовом столе с металлическими ножками. Нацелила острие гвоздя в центр правой ладони Харкендера и начала забивать, так, что под конец он наполовину вошел в дерево.
Харкендер не издал ни звука, хотя и содрогался от мучительной боли, охватившей его тело. Мерси не испытывала ни грамма сочувствия, поглощенная работой. Она занималась этим уже так много раз, что ее это нисколько не задевало. Как будто в тысячный раз перечитываешь какой-то абзац в книге, будучи уже не в состоянии отыскать смысл в сочетании букв.
Она забила второй гвоздь, в левую ладонь.
Мерси не знала, является ли это действо платой за его вечную юность, здоровье и жизненную силу — или же он вызвался нести ее в знак своей преданности. Да и какая разница: смысл от этого не менялся. Тридцать или сорок раз в году Харкендер пускался в подобные приключения, наслаждаясь единством с миром ангелов, не смущаясь неприятностями человеческого свойства.
Третий гвоздь вошел в лодыжку правой ноги, а четвертый — в левую. Харкендер хранил молчание. «Интересно, это храбрость или обязательство? — думала она. — Смогла бы я сделать то же самое, если бы он потребовал такое за мою молодость? Согласилась бы я заплатить эту цену — и смогла бы пройти через испытание, если бы дала согласие?»
Она не могла найти ответ. — Смысл не просто в том, чтобы войти в мир ангелов, — учил ее Харкендер, когда ему приходило в голову дать ей некоторые объяснения. — А в том, чтобы увидеть — так отчетливо, как это по плечу обычному человеку, что поджидает по прибытии в этот мир. И для этого надо многое преодолеть. Жестокие раны и унижение могу увести человека так далеко, как далеко обычный человек может оказаться лишь перед лицом смерти. Вервольфы и Глиняный Монстр — неподходящие для этой цели инструменты, даже если бы сумели отыскать в себе смелость для этого, и я не уверен, что Лидиард и Геката подготовлены лучше. Меня сотворили удачнее, из более крепкого материала. Я — единственный на земле человек, кто осмеливается на такое.
Слушая его речи, Мерси слышала другие, не произносимые вслух, фразы: «Ведь это доказывает, что я — больше мужчина, нежели Лидиард? Это доказывает, что сэр Эдвард Таллентайр был ничтожеством, а я — мессия, который поведет человечество к сияющим вершинам Миллениума. И разве не доказывает это, что я достоин стоять рядом с ангелами, купаясь в тепле их любви и восхищения?»
На все эти речи у нее был готов собственный, также непроизносимый, ответ: «Кто может судить, доказывает это что-либо или нет? И кого это может волновать?»
Она пропитала кострище и обнаженное тело Харкендера парафином. Действовала при этом осторожно, дабы не капнуть себе на одежду. Зажгла спичку, держа ее подальше от собственного тела. Подобрала одежду поближе к себе и, кидая спичку, поспешно отступила от первых языков пламени.
К тому времени, когда черный дым начал подниматься в серое небо, а пламя — быстро разгораться, последние остатки ее постсексуальной удовлетворенности исчезли без следа. Ее охватил жуткий холод — во всех смыслах этого слова, и даже огню было не под силу согреть ее.
«И зачем богам нужны мученики? — думала она, наблюдая, как жар обжигает незащищенную плоть Харкендера. — Зачем они обрекают своих любимцев на муки — снова и снова? Это непохоже на спорт, непохоже на доказательство веры. Зачем ангелам становиться жестокими или добрыми по отношению к человеческим созданиям, если у них достаточно собственных занятий?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114