Вернее, гематоген. Гематоген, как было доподлинно известно Смыку, делают из телячьей крови. Да это и была кровь – там, под ногтями. Какой уж тут гематоген…
Смык с огромным трудом подавил приступ тошноты. Гордиться тут было нечем: ему ни за что не удалось бы справиться со своим желудком, не будь тот пуст, как карман честного инженера. Интересно, подумал он, а кто бы на моем месте справился? Одни зубы чего стоят…
Зубы… “По зубам можно опознать кого угодно, – заявил блондин. – Это, конечно, не отпечатки пальцев, зато они лучше сохраняются. Зубы – это, брат, улика…"
Смык все это отлично знал и без блондина. Но кто, черт его подери, мог догадаться, что эта лекция – не пустой треп, а руководство к действию? Смык слишком поздно понял, зачем блондину понадобились плоскогубцы, а когда понял, возражать, просить, пытаться спастись бегством и даже падать в обморок было уже поздно: блондин держал его под прицелом пистолета, не забывая в то же время затягиваться сигаретой.
Как ни странно, дело пошло намного быстрее, чем ожидал Смык. Труднее всего оказалось в самый первый раз прикоснуться к липкой коже мертвеца и раздвинуть безвольно обмякшие губы, ощущая кончиками пальцев холодную слюну и скользкую слизистую оболочку. Драть зубы было не сложнее, чем ржавые гвозди из доски, вот только этот отвратительный плотный хруст-Блондин, эта сволочь, этот маньяк, присев на корточки, дробил вырванные Смыком зубы на камешке обухом топора – тюк-хрусть, тюк-хрусть, тюк… При этом он добродушно щурил левый глаз от дыма зажатой в зубах сигареты и, вообще, напоминал этакого мастеровитого хозяина, занятого мелкой домашней работой. Судя по его виду, он ничего не боялся и никуда не спешил, уверенный, что все пройдет именно так, как было задумано, и никак иначе.
И он оказался прав. Мимо них не проехала ни одна машина, над их головами не протарахтел ни один вертолет, и ни один случайный прохожий не выставил из кустов любопытный нос, чтобы поинтересоваться, чем они тут занимаются. Покончив с зубами, блондин стащил с Голобородько пальто, накрыл им голову убитого, сунул Смыку топор и сказал, кивнув на труп:
– ; Обухом. И чтоб ни одной целой кости, понял? Надо поработать, дружок. Особое внимание обрати на голову.
Сказав это, он отступил на пару шагов, держа перед собой наведенный на Смыка пистолет. Это была излишняя предосторожность: если бы Смык и захотел напасть на него с топором, то у него наверняка не хватило бы на это сил.
Потом Смык приволок из багажника двадцатилитровую канистру с бензином, которую всегда возил с собой на всякий случай (например, чтобы загнать бензин втридорога какому-нибудь лопуху, загорающему на трассе с сухим баком), и обильно полил вонючей жидкостью лежавшую под измочаленным пальто бесформенную массу. Блондин в последний раз затянулся сигаретой (это была шестая или седьмая подряд, точнее Смык сказать не мог) и бросил тлеющий окурок в бензиновую лужу…
За работу Смык получил штуку баксов – деньги, по его понятиям, не маленькие, но это был первый в его жизни случай, когда он был не рад деньгам. Плоскогубцы, топор, а заодно и руки пришлось мыть в ледяной луже – само собой, без мыла и щетки, отсюда и кровь под ногтями. Вчера он ее не заметил, торопясь поскорее напиться до бесчувствия и забыть подробности этого кошмарного, как оживший фильм ужасов, дня, а сегодня…
Что же делать-то, с тоской подумал Смык, сидя на полу среди пустых бутылок, мусора и лужи блевотины, подсыхавшей на паркете и распространявшей по квартире кислое зловоние. Что делать, а? Ведь присохло же намертво, теперь хрен каким мылом отмоешь, хрен какой щеткой ее оттуда выколупаешь… Придется ногти резать, а что я сейчас нарежу, когда руки ходуном ходят? Опохмелиться надо, а как я на улицу выйду с такими руками?
Он понимал, что это просто истерика, но ничего не мог с собой поделать: ему казалось, что, как только он выйдет из подъезда, его тут же скрутят оперативники с Петровки и первым делом полезут под ногти – брать пробы и отправлять их на анализ в криминалистическую лабораторию. И потом, куда он мог идти в таком состоянии? Еще, чего доброго, свалишься по дороге…
Больше всего Смыку хотелось вернуться в постель и проспать часов триста, пока не пройдет чудовищное похмелье, а жуткие подробности вчерашнего дня не подернутся легкой дымкой забвения, так что и не разберешь, было это на самом деле или привиделось в пьяном бреду.
Его взгляд нечаянно упал на разбросанные по полу купюры достоинством в сто долларов. Перед глазами у Смыка основательно плыло, но он тем не менее сумел пересчитать деньги, не вставая с места. Бумажек было девять. Все правильно, подумал Смык. Одну я вчера разменял, чтобы купить бухло, а заодно и проверить, не надул ли меня этот упырь, всучив поддельные бумажки. Значит, все-таки не приснилось. Значит, было все-таки…
Он привалился спиной к разворошенной кровати и прикрыл глаза. В голову ему почему-то пришла странная мысль: а ведь Вадик и Владик – серьезные мужики. Даже слишком серьезные, пожалуй. Насчет Владика еще неизвестно, но вот Вадик, Вадим Александрович… Все распоряжения насчет Голобородько исходили непосредственно от него, и это он велел подобрать за кольцевой блондинистого упыря. Исчезновение Голобородько было организовано по первому разряду. Собственно, если разобраться, никакого исчезновения не было: человек с внешностью и документами Голобородько строго по расписанию вылетел по маршруту Москва – Нью-Йорк и, наверное, уже благополучно прибыл к месту назначения. А там все будет просто. Накладная бородка и что там еще на него наверчено отправятся в мусорную урну в первом же сортире, документы на имя Голобородько будут уничтожены или проданы за крупную сумму какому-нибудь нелегальному иммигранту, и через некоторое время в Москву вернется человек, не имеющий никакого отношения не только к обнаруженному неподалеку от Шереметьево-2 обгорелому трупу, но, скорее всего, никогда даже не слышавший о Вадике, Владике и об архитекторе Голобородько.
"Ну, ребята, – подумал Смык о своих хозяевах. – Ну вы и навертели… Что же он такое про вас знал, этот кубанский казачок, за что вы его так заштукатурили? Денег не пожалели, на такие хлопоты пошли… За пару тысяч зеленых любой дурак засадил бы ему пулю в затылок, и дело в шляпе. Значит, зачем-то вам было надо, чтобы этот кубанский козел считался живым и невредимым. Значит, его труп мог как-то вывести ментуру на вас.
Ох-хо-хо, подумал Смык. Да мне-то какое дело? Вчера я отвозил Голобородько в аэропорт, так? Так.
Признаю целиком и полностью. Я его туда привез – это, между прочим, чистая правда. В Америку свою он улетел в лучшем виде, можете проверить в аэропорту, там должно быть записано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Смык с огромным трудом подавил приступ тошноты. Гордиться тут было нечем: ему ни за что не удалось бы справиться со своим желудком, не будь тот пуст, как карман честного инженера. Интересно, подумал он, а кто бы на моем месте справился? Одни зубы чего стоят…
Зубы… “По зубам можно опознать кого угодно, – заявил блондин. – Это, конечно, не отпечатки пальцев, зато они лучше сохраняются. Зубы – это, брат, улика…"
Смык все это отлично знал и без блондина. Но кто, черт его подери, мог догадаться, что эта лекция – не пустой треп, а руководство к действию? Смык слишком поздно понял, зачем блондину понадобились плоскогубцы, а когда понял, возражать, просить, пытаться спастись бегством и даже падать в обморок было уже поздно: блондин держал его под прицелом пистолета, не забывая в то же время затягиваться сигаретой.
Как ни странно, дело пошло намного быстрее, чем ожидал Смык. Труднее всего оказалось в самый первый раз прикоснуться к липкой коже мертвеца и раздвинуть безвольно обмякшие губы, ощущая кончиками пальцев холодную слюну и скользкую слизистую оболочку. Драть зубы было не сложнее, чем ржавые гвозди из доски, вот только этот отвратительный плотный хруст-Блондин, эта сволочь, этот маньяк, присев на корточки, дробил вырванные Смыком зубы на камешке обухом топора – тюк-хрусть, тюк-хрусть, тюк… При этом он добродушно щурил левый глаз от дыма зажатой в зубах сигареты и, вообще, напоминал этакого мастеровитого хозяина, занятого мелкой домашней работой. Судя по его виду, он ничего не боялся и никуда не спешил, уверенный, что все пройдет именно так, как было задумано, и никак иначе.
И он оказался прав. Мимо них не проехала ни одна машина, над их головами не протарахтел ни один вертолет, и ни один случайный прохожий не выставил из кустов любопытный нос, чтобы поинтересоваться, чем они тут занимаются. Покончив с зубами, блондин стащил с Голобородько пальто, накрыл им голову убитого, сунул Смыку топор и сказал, кивнув на труп:
– ; Обухом. И чтоб ни одной целой кости, понял? Надо поработать, дружок. Особое внимание обрати на голову.
Сказав это, он отступил на пару шагов, держа перед собой наведенный на Смыка пистолет. Это была излишняя предосторожность: если бы Смык и захотел напасть на него с топором, то у него наверняка не хватило бы на это сил.
Потом Смык приволок из багажника двадцатилитровую канистру с бензином, которую всегда возил с собой на всякий случай (например, чтобы загнать бензин втридорога какому-нибудь лопуху, загорающему на трассе с сухим баком), и обильно полил вонючей жидкостью лежавшую под измочаленным пальто бесформенную массу. Блондин в последний раз затянулся сигаретой (это была шестая или седьмая подряд, точнее Смык сказать не мог) и бросил тлеющий окурок в бензиновую лужу…
За работу Смык получил штуку баксов – деньги, по его понятиям, не маленькие, но это был первый в его жизни случай, когда он был не рад деньгам. Плоскогубцы, топор, а заодно и руки пришлось мыть в ледяной луже – само собой, без мыла и щетки, отсюда и кровь под ногтями. Вчера он ее не заметил, торопясь поскорее напиться до бесчувствия и забыть подробности этого кошмарного, как оживший фильм ужасов, дня, а сегодня…
Что же делать-то, с тоской подумал Смык, сидя на полу среди пустых бутылок, мусора и лужи блевотины, подсыхавшей на паркете и распространявшей по квартире кислое зловоние. Что делать, а? Ведь присохло же намертво, теперь хрен каким мылом отмоешь, хрен какой щеткой ее оттуда выколупаешь… Придется ногти резать, а что я сейчас нарежу, когда руки ходуном ходят? Опохмелиться надо, а как я на улицу выйду с такими руками?
Он понимал, что это просто истерика, но ничего не мог с собой поделать: ему казалось, что, как только он выйдет из подъезда, его тут же скрутят оперативники с Петровки и первым делом полезут под ногти – брать пробы и отправлять их на анализ в криминалистическую лабораторию. И потом, куда он мог идти в таком состоянии? Еще, чего доброго, свалишься по дороге…
Больше всего Смыку хотелось вернуться в постель и проспать часов триста, пока не пройдет чудовищное похмелье, а жуткие подробности вчерашнего дня не подернутся легкой дымкой забвения, так что и не разберешь, было это на самом деле или привиделось в пьяном бреду.
Его взгляд нечаянно упал на разбросанные по полу купюры достоинством в сто долларов. Перед глазами у Смыка основательно плыло, но он тем не менее сумел пересчитать деньги, не вставая с места. Бумажек было девять. Все правильно, подумал Смык. Одну я вчера разменял, чтобы купить бухло, а заодно и проверить, не надул ли меня этот упырь, всучив поддельные бумажки. Значит, все-таки не приснилось. Значит, было все-таки…
Он привалился спиной к разворошенной кровати и прикрыл глаза. В голову ему почему-то пришла странная мысль: а ведь Вадик и Владик – серьезные мужики. Даже слишком серьезные, пожалуй. Насчет Владика еще неизвестно, но вот Вадик, Вадим Александрович… Все распоряжения насчет Голобородько исходили непосредственно от него, и это он велел подобрать за кольцевой блондинистого упыря. Исчезновение Голобородько было организовано по первому разряду. Собственно, если разобраться, никакого исчезновения не было: человек с внешностью и документами Голобородько строго по расписанию вылетел по маршруту Москва – Нью-Йорк и, наверное, уже благополучно прибыл к месту назначения. А там все будет просто. Накладная бородка и что там еще на него наверчено отправятся в мусорную урну в первом же сортире, документы на имя Голобородько будут уничтожены или проданы за крупную сумму какому-нибудь нелегальному иммигранту, и через некоторое время в Москву вернется человек, не имеющий никакого отношения не только к обнаруженному неподалеку от Шереметьево-2 обгорелому трупу, но, скорее всего, никогда даже не слышавший о Вадике, Владике и об архитекторе Голобородько.
"Ну, ребята, – подумал Смык о своих хозяевах. – Ну вы и навертели… Что же он такое про вас знал, этот кубанский казачок, за что вы его так заштукатурили? Денег не пожалели, на такие хлопоты пошли… За пару тысяч зеленых любой дурак засадил бы ему пулю в затылок, и дело в шляпе. Значит, зачем-то вам было надо, чтобы этот кубанский козел считался живым и невредимым. Значит, его труп мог как-то вывести ментуру на вас.
Ох-хо-хо, подумал Смык. Да мне-то какое дело? Вчера я отвозил Голобородько в аэропорт, так? Так.
Признаю целиком и полностью. Я его туда привез – это, между прочим, чистая правда. В Америку свою он улетел в лучшем виде, можете проверить в аэропорту, там должно быть записано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87