– Так же невозможно работать! Я что, должен отправляться в это тридесятое царство пешком?
– Твое тридесятое царство расположено в черте города, – устало сказал главный редактор. – Туда ходит трамвай и, как минимум, два автобуса. Да, и еще троллейбус.
– Не ты ли требовал, чтобы я сдал материал к восемнадцати ноль-ноль?
– Я, – сказал главный редактор. – Это было больше часа назад. Не понимаю, почему ты до сих пор здесь.
– Потому что ты не даешь мне транспорт.
– Я не даю?! – возмутился редактор. – Вот ключи, садись и езжай.
– Тебе отлично известно, что у меня нет прав, – агрессивно заявил противник езды в общественном транспорте. Было видно, что в тяжелой кожанке ему жарко и что его раздражение от этого только усиливается.
– Подумаешь, нет прав, – не сдавался редактор. – Было бы пятьдесят баксов, а права – чепуха. В крайнем случае, покажешь журналистское удостоверение и скажешь, что выполняешь срочное задание. Пишешь хвалебный очерк о работе столичной ГИБДД.
– Черт возьми! Я не умею водить эту штуку, и ты об этом отлично знаешь!
Главный редактор закатил глаза к потолку, а потом перевел взгляд на Юрия. Тот ухмыльнулся и сказал:
– Вот и весь ваш шантаж.
Девица за компьютером скромно прыснула в кулак, а кудрявый юнец в растянутом свитере откровенно заржал. Обладатель кожаной куртки посмотрел на них, как на законченных психов, явно не понимая, что происходит.
– Кругом чертовы умники, – проворчал главный редактор. – Пропади она пропадом, эта демократия! Держите, умник!
Он швырнул Юрию ключи от машины, сердито закурил очередную сигарету и углубился в изучение лежавшей перед ним трудовой книжки, перестав обращать на окружающих внимание.
Юрий вышел из кабинета вслед за человеком в кожаной куртке, с невольным уважением думая о том, что главный редактор – опасный человек, умело скрывающий высокий профессионализм и чертовскую проницательность под личиной безответственного трепача. Спускаясь в лифте с шестого этажа, Юрий дал себе торжественную клятву быть предельно острожным – вообще и при общении с главным редактором – в частности.
По дороге к редакционной автостоянке он разглядывал своего попутчика. Это был парень лет тридцати плюс-минус два года: точнее определить его возраст было трудно, поскольку он был моложав и уделял много времени уходу за своей внешностью. Темная волнистая шевелюра и твердо очерченное, лишенное возраста лицо с прямым носом, карими глазами и красивым чувственным ртом придавали ему вид этакого героя-любовника, только что спрыгнувшего с экрана голливудского фильма. Впечатление усиливали широкие плечи и выпуклая, как наковальня, грудь завзятого спортсмена. Одевался он с нарочитой небрежностью, которая не столько скрывала, сколько подчеркивала тот факт, что одежда съедала львиную долю его бюджета и стоила сумасшедших денег. На его запястье поблескивал дорогой хронометр, а запахом его туалетной воды можно было наслаждаться как самостоятельным произведением искусства.
В течение некоторого времени Юрий пытался разобраться в чувствах, которые вызывал у него этот тип. Вместе со смутной симпатией Юрий ощущал не менее смутную неприязнь к редакционному красавчику. Возможно, виноваты в этом были его чересчур красные, словно подведенные яркой помадой губы или тщательно ухоженные ногти, а может быть, сцена, которую он устроил в кабинете главного редактора из-за отсутствия служебного транспорта. Юрий не торопился выносить окончательный приговор: он знавал смельчаков и покруче, странности которых гораздо сильнее бросались в глаза, но которые были при этом хорошими людьми и верными товарищами. Знавал он и других – этаких рубах-парней, всеобщих любимцев, готовых ходить в обнимку со всем белым светом, которые неожиданно обнажали свое гнилое, подлое нутро. Человек – штука сложная, и сплошь и рядом не способен разобраться даже в себе самом, не то что в окружающих. Юрий Филатов давно вывел для себя простенькую формулу, с помощью которой делил окружающих на друзей и врагов: судить о человеке нужно исключительно по его поступкам, не обращая внимания на такие мелочи, как внешность, манеры и в особенности на слова, которые этот человек произносит.
На стоянке их ждал автомобиль – еще не старый восьмиместный “фольксваген-каравелла”. Его черные борта тускло поблескивали сквозь слой дорожной грязи.
– Ничего тележка, – сказал Юрий, чтобы завязать разговор. – И цвет подходящий.
– А что – цвет? – удивился журналист.
– А знаете, что сказал Генри Форд по поводу цвета автомобиля? Что машина может быть любого цвета при условии, что этот цвет – черный.
– Остроумно, – равнодушно отозвался журналист, забираясь на переднее сиденье микроавтобуса. – Александр Дергунов, – представился он. – Александр Федорович, если вам вдруг захочется соблюсти субординацию.
– Юрий, – коротко ответил Юрий. Руки ему Дергунов не подал, а в тоне, которым он разговаривал, чудились нотки скучливого пренебрежения, свойственного начальнику, в силу обстоятельств вынужденному накоротке общаться с обслугой, к числу которой он, без сомнения, относил водителя редакционной машины. Поразмыслив над этим с минуту, Юрий решил, что Дергунов ему все-таки не нравится, и мысленно махнул рукой: в конце концов, жениться на уважаемом Александре Федоровиче он вовсе не собирался.
* * *
Владислав Андреевич Школьников был высоким, под два метра, и грузным пятидесятилетним человеком. Грузнеть он начал после сорока, когда оставил серьезные занятия своим любимым гиревым спортом: начало пошаливать сердце и обнаружилось что-то такое с суставами, так что о настоящих нагрузках пришлось забыть, заменив их жалкими, но очень дорогостоящими суррогатами – всякими тренажерами, бегущими дорожками и прочей белибердой, придуманной ленивыми американцами. Тренажеры помогали слабо, тем более что врачи настаивали на ограничении нагрузок, и вес Владислава Андреевича неуклонно рос, пока не достиг ста двенадцати килограммов. Впрочем, дальше этого дело не пошло, и Владислав Андреевич, казалось, навсегда остался на узкой грани, разделяющей понятия “грузный” и “тучный”.
Седеть он начал еще раньше, где-то после тридцати, и к пятидесяти годам его волосы окончательно обесцветились, хотя все еще оставались густыми и жесткими. Контактных линз Владислав Андреевич не признавал, упрямо продолжая повсюду таскать с собой очки для чтения в старомодном пластиковом футляре. Одевался он дорого и строго и ездил на неизменном шестисотом “мерседесе”, который с течением времени перестал восприниматься окружающими как признак сумасшедшего богатства, уступив пальму первенства “роллс-ройсам”, “бентли” и “кадиллакам”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
– Твое тридесятое царство расположено в черте города, – устало сказал главный редактор. – Туда ходит трамвай и, как минимум, два автобуса. Да, и еще троллейбус.
– Не ты ли требовал, чтобы я сдал материал к восемнадцати ноль-ноль?
– Я, – сказал главный редактор. – Это было больше часа назад. Не понимаю, почему ты до сих пор здесь.
– Потому что ты не даешь мне транспорт.
– Я не даю?! – возмутился редактор. – Вот ключи, садись и езжай.
– Тебе отлично известно, что у меня нет прав, – агрессивно заявил противник езды в общественном транспорте. Было видно, что в тяжелой кожанке ему жарко и что его раздражение от этого только усиливается.
– Подумаешь, нет прав, – не сдавался редактор. – Было бы пятьдесят баксов, а права – чепуха. В крайнем случае, покажешь журналистское удостоверение и скажешь, что выполняешь срочное задание. Пишешь хвалебный очерк о работе столичной ГИБДД.
– Черт возьми! Я не умею водить эту штуку, и ты об этом отлично знаешь!
Главный редактор закатил глаза к потолку, а потом перевел взгляд на Юрия. Тот ухмыльнулся и сказал:
– Вот и весь ваш шантаж.
Девица за компьютером скромно прыснула в кулак, а кудрявый юнец в растянутом свитере откровенно заржал. Обладатель кожаной куртки посмотрел на них, как на законченных психов, явно не понимая, что происходит.
– Кругом чертовы умники, – проворчал главный редактор. – Пропади она пропадом, эта демократия! Держите, умник!
Он швырнул Юрию ключи от машины, сердито закурил очередную сигарету и углубился в изучение лежавшей перед ним трудовой книжки, перестав обращать на окружающих внимание.
Юрий вышел из кабинета вслед за человеком в кожаной куртке, с невольным уважением думая о том, что главный редактор – опасный человек, умело скрывающий высокий профессионализм и чертовскую проницательность под личиной безответственного трепача. Спускаясь в лифте с шестого этажа, Юрий дал себе торжественную клятву быть предельно острожным – вообще и при общении с главным редактором – в частности.
По дороге к редакционной автостоянке он разглядывал своего попутчика. Это был парень лет тридцати плюс-минус два года: точнее определить его возраст было трудно, поскольку он был моложав и уделял много времени уходу за своей внешностью. Темная волнистая шевелюра и твердо очерченное, лишенное возраста лицо с прямым носом, карими глазами и красивым чувственным ртом придавали ему вид этакого героя-любовника, только что спрыгнувшего с экрана голливудского фильма. Впечатление усиливали широкие плечи и выпуклая, как наковальня, грудь завзятого спортсмена. Одевался он с нарочитой небрежностью, которая не столько скрывала, сколько подчеркивала тот факт, что одежда съедала львиную долю его бюджета и стоила сумасшедших денег. На его запястье поблескивал дорогой хронометр, а запахом его туалетной воды можно было наслаждаться как самостоятельным произведением искусства.
В течение некоторого времени Юрий пытался разобраться в чувствах, которые вызывал у него этот тип. Вместе со смутной симпатией Юрий ощущал не менее смутную неприязнь к редакционному красавчику. Возможно, виноваты в этом были его чересчур красные, словно подведенные яркой помадой губы или тщательно ухоженные ногти, а может быть, сцена, которую он устроил в кабинете главного редактора из-за отсутствия служебного транспорта. Юрий не торопился выносить окончательный приговор: он знавал смельчаков и покруче, странности которых гораздо сильнее бросались в глаза, но которые были при этом хорошими людьми и верными товарищами. Знавал он и других – этаких рубах-парней, всеобщих любимцев, готовых ходить в обнимку со всем белым светом, которые неожиданно обнажали свое гнилое, подлое нутро. Человек – штука сложная, и сплошь и рядом не способен разобраться даже в себе самом, не то что в окружающих. Юрий Филатов давно вывел для себя простенькую формулу, с помощью которой делил окружающих на друзей и врагов: судить о человеке нужно исключительно по его поступкам, не обращая внимания на такие мелочи, как внешность, манеры и в особенности на слова, которые этот человек произносит.
На стоянке их ждал автомобиль – еще не старый восьмиместный “фольксваген-каравелла”. Его черные борта тускло поблескивали сквозь слой дорожной грязи.
– Ничего тележка, – сказал Юрий, чтобы завязать разговор. – И цвет подходящий.
– А что – цвет? – удивился журналист.
– А знаете, что сказал Генри Форд по поводу цвета автомобиля? Что машина может быть любого цвета при условии, что этот цвет – черный.
– Остроумно, – равнодушно отозвался журналист, забираясь на переднее сиденье микроавтобуса. – Александр Дергунов, – представился он. – Александр Федорович, если вам вдруг захочется соблюсти субординацию.
– Юрий, – коротко ответил Юрий. Руки ему Дергунов не подал, а в тоне, которым он разговаривал, чудились нотки скучливого пренебрежения, свойственного начальнику, в силу обстоятельств вынужденному накоротке общаться с обслугой, к числу которой он, без сомнения, относил водителя редакционной машины. Поразмыслив над этим с минуту, Юрий решил, что Дергунов ему все-таки не нравится, и мысленно махнул рукой: в конце концов, жениться на уважаемом Александре Федоровиче он вовсе не собирался.
* * *
Владислав Андреевич Школьников был высоким, под два метра, и грузным пятидесятилетним человеком. Грузнеть он начал после сорока, когда оставил серьезные занятия своим любимым гиревым спортом: начало пошаливать сердце и обнаружилось что-то такое с суставами, так что о настоящих нагрузках пришлось забыть, заменив их жалкими, но очень дорогостоящими суррогатами – всякими тренажерами, бегущими дорожками и прочей белибердой, придуманной ленивыми американцами. Тренажеры помогали слабо, тем более что врачи настаивали на ограничении нагрузок, и вес Владислава Андреевича неуклонно рос, пока не достиг ста двенадцати килограммов. Впрочем, дальше этого дело не пошло, и Владислав Андреевич, казалось, навсегда остался на узкой грани, разделяющей понятия “грузный” и “тучный”.
Седеть он начал еще раньше, где-то после тридцати, и к пятидесяти годам его волосы окончательно обесцветились, хотя все еще оставались густыми и жесткими. Контактных линз Владислав Андреевич не признавал, упрямо продолжая повсюду таскать с собой очки для чтения в старомодном пластиковом футляре. Одевался он дорого и строго и ездил на неизменном шестисотом “мерседесе”, который с течением времени перестал восприниматься окружающими как признак сумасшедшего богатства, уступив пальму первенства “роллс-ройсам”, “бентли” и “кадиллакам”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87