Голову давали на отсечение…
– Голову? – плотоядно облизнулся Монтекассино, и в его глазах загорелся нехороший огонь. – Давали? На отсечение? Ничего, я еще спрошу у них, как это могло получиться, чтобы их прогнозы и расчеты не оправдались. Зачем они тогда вообще сдались?
– Будем надеяться, что этот рахаган не слишком талантливый военачальник, – вздохнул падре Берголомо, потирая ноющие виски.
Риардон Хорн, заметив, что великий логофет отчаянно устал и держится из последних сил, подал ему маленькую серебряную чашку с укрепляющим напитком.
– Не знаю, что хуже: головная боль или это ваше зелье, – признался Берголомо, однако сделал большой глоток.
Его примеру последовал и Гус Хиттинг.
– Не стоит питать неоправданные надежды, – покачал головой великий магистр. – Человек, сумевший объединить дикие племена и вечно враждующие кланы – помнится, среди них были и людоеды, – обладает недюжинными талантами. Нам предстоит настоящая война, без поправок на варварское происхождение и темноту противника. И нам предстоит как-то в ней победить…
– Куда мы денемся, – вздохнул Де Геррен. – Господа, я вынужден откланяться. Мне предстоит военный совет, на котором я должен буду проявлять чудеса ораторского искусства, чтобы сообщить моим командирам все, что им необходимо знать, и при этом не сболтнуть лишнего.
– А я отправлюсь на доклад к его величеству. Введу в курс дела и подам указы на подпись.
И Гус Хиттинг зашелестел толстой кипой пергаментов. Подобное количество документов, требующих немедленного рассмотрения и утверждения, неизменно приводило короля в состояние, близкое к паническому. Он ужасно не любил бумажную волокиту и именно ею был вынужден заниматься каждый день не менее пяти часов.
Они вышли одновременно, и Фрагг, Берголомо и Риардон Хорн остались в кабинете втроем.
– Совсем худо тебе? – участливо спросил логофет, подходя к окну и останавливаясь у подлокотника кресла.
– Риардон, принеси табурет для падре. А еще лучше – уютное кресло. Нам нужно посекретничать, – приказал магистр.
Когда юноша выполнил его приказание и покинул комнату, в ней надолго воцарилось молчание. Впрочем, тишина эта вовсе не была гнетущей. За то и ценили оба владыки общество друг друга, что могли молчать часами обо всем на свете.
– Ну, что там? – наконец спросил Берголомо, скосив глаза вниз.
– Как обычно. Он сказал, я не там ищу, и я вот все время лихорадочно думаю, что же я упустил.
– Человек – не Пантократор, он не может быть в курсе всего. Смирись с тем, что ты не вездесущ и не всеведущ, и тебе станет легче жить, – без тени издевки посоветовал великий логофет. – Не стоит расплачиваться собственной жизнью за жалкие крохи пускай и величайшей, но не человеческой мудрости.
– У меня есть как минимум три кандидатуры, претендующие на звание ардамалеха, – деловито сказал Фрагг.
Слово «ардамалех» он намеренно произнес как бы с маленькой буквы.
– Трое, – повторил он, роняя голову в ладони. – И это только теперь. Уверен, нас ждут и другие новости.
– Первый – это варварский рахаган, – принялся считать священник, загибая пальцы в темных старческих веснушках. – Второй, положим, дюк Субейран. Верно?
– Верно.
– А кто же третий?
Фрагг безнадежно махнул рукой.
– Я.
– Что за ересь?
– Он так пошутил, но ведь в каждой шутке есть только доля шутки, а остальное правда.
– Давай все-таки остановимся на двух кандидатурах, – жалобно попросил падре Берголомо. – Мне пока что трудно принять последнюю новость.
– С удовольствием, – согласился мавайен. С любопытством взглянул на собеседника. – А как тебе нынешней ночью понравились паяцы?
– В них есть что-то притягательное, – ответил падре Берголомо, подумав. – Мрачное и притягательное. Нечто подобное я испытываю, когда смотрю в бездонный колодец. И вниз упасть страшно, и невозможно отвести взгляд. Разумеется, при условии, что я знаю об их истинной сущности. Иначе я бы просто прошел мимо них. Взглянул, вздрогнул и все-таки прошел.
– Они искали его, – пробормотал мавайен. – Я уверен, что они высматривали его в этой толпе. Но зачем? Зачем черным паяцам дитя Абарбанеля? Что он может дать им такого, чего они не могут взять сами?
– Тебе страшно, – с утвердительными интонациями сказал Берголомо.
– Разумеется. А тебе разве нет?
– О моих кошмарах не стоит даже заговаривать, – твердо сказал старик. – Всего времени не хватит, чтобы их описать. Меня сильно встревожило упоминание о Баласангуне, – произнес он внезапно.
– Думаешь, этот варварский вождь не случайно объявил себя рахаганом?
– Возможны ли подобные случайности в принципе?
– Конечно нет.
– И откуда бы он узнал само это слово?
– Проклятая глухомань! – неожиданно выругался Фрагг. – Мне и в голову не приходило держать эти пустоши и чащобы под контролем.
– Не казни себя, ты и так делаешь невозможное.
– Как видишь, не все.
– Фрагг, – осторожно спросил падре Берголомо. – Не мне задавать такие вопросы, но теперь не до сантиментов. Почему тебе действительно не избавиться от дюка Субейрана так, чтобы не ранить чувствительную душу нашего государя? Хочешь, я действительно попрошу Керберона, если ты почему-либо не можешь воспользоваться услугами собственных подданных либо пленников…
– Господь с тобой! – замахал на него руками Монтекассино. – Я так себе и представляю: сперва ты просишь Керберона исполнить эту «невинную» просьбу, а потом до самой смерти, дай бог лет этак пятьдесят, грызешь себя ежедневно не хуже, чем голодный пселлус грызет душу последнего грешника. Да и ни к чему все это.
– Ты чего-то недоговариваешь.
– Если я начну рассказывать тебе о каждой мелочи, ты окончательно расстроишься. А у меня не так много близких людей, чьим душевным спокойствием я дорожу.
– Я и так сплю неспокойно.
– Но все-таки спишь.
* * *
Как только Гай Субейран покинул стены дворца Атри, зиккенгенская принцесса повела себя довольно странно.
Во-первых, она кликнула степенного толстого мажордома и приказала немедленно угомонить суетящихся слуг и перестать изображать бестолковые и шумные приготовления к отъезду. Она велела расставить по прежним местам мебель и посуду, отправить груженную сундуками карету в путь, не дожидаясь хозяйки, а ей – оседлать на конюшне гнедую кобылу. При этом из ее голоса удивительным образом исчезли те визгливые, истерические нотки, которые доводили до бешенства ее сыновей и хварлингского вельможу.
Эдесса Атри ненадолго удалилась в свои покои, а появилась оттуда в костюме всадника, чудесно облегавшем ее по-прежнему стройную фигуру. Герцогиня облачилась в темно-зеленый камзол с золотым шитьем, золотистые рейтузы и высокие сапоги, доходящие до бедра. Ее тонкая талия была перетянута зеленым поясом, на котором болтался легкий меч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
– Голову? – плотоядно облизнулся Монтекассино, и в его глазах загорелся нехороший огонь. – Давали? На отсечение? Ничего, я еще спрошу у них, как это могло получиться, чтобы их прогнозы и расчеты не оправдались. Зачем они тогда вообще сдались?
– Будем надеяться, что этот рахаган не слишком талантливый военачальник, – вздохнул падре Берголомо, потирая ноющие виски.
Риардон Хорн, заметив, что великий логофет отчаянно устал и держится из последних сил, подал ему маленькую серебряную чашку с укрепляющим напитком.
– Не знаю, что хуже: головная боль или это ваше зелье, – признался Берголомо, однако сделал большой глоток.
Его примеру последовал и Гус Хиттинг.
– Не стоит питать неоправданные надежды, – покачал головой великий магистр. – Человек, сумевший объединить дикие племена и вечно враждующие кланы – помнится, среди них были и людоеды, – обладает недюжинными талантами. Нам предстоит настоящая война, без поправок на варварское происхождение и темноту противника. И нам предстоит как-то в ней победить…
– Куда мы денемся, – вздохнул Де Геррен. – Господа, я вынужден откланяться. Мне предстоит военный совет, на котором я должен буду проявлять чудеса ораторского искусства, чтобы сообщить моим командирам все, что им необходимо знать, и при этом не сболтнуть лишнего.
– А я отправлюсь на доклад к его величеству. Введу в курс дела и подам указы на подпись.
И Гус Хиттинг зашелестел толстой кипой пергаментов. Подобное количество документов, требующих немедленного рассмотрения и утверждения, неизменно приводило короля в состояние, близкое к паническому. Он ужасно не любил бумажную волокиту и именно ею был вынужден заниматься каждый день не менее пяти часов.
Они вышли одновременно, и Фрагг, Берголомо и Риардон Хорн остались в кабинете втроем.
– Совсем худо тебе? – участливо спросил логофет, подходя к окну и останавливаясь у подлокотника кресла.
– Риардон, принеси табурет для падре. А еще лучше – уютное кресло. Нам нужно посекретничать, – приказал магистр.
Когда юноша выполнил его приказание и покинул комнату, в ней надолго воцарилось молчание. Впрочем, тишина эта вовсе не была гнетущей. За то и ценили оба владыки общество друг друга, что могли молчать часами обо всем на свете.
– Ну, что там? – наконец спросил Берголомо, скосив глаза вниз.
– Как обычно. Он сказал, я не там ищу, и я вот все время лихорадочно думаю, что же я упустил.
– Человек – не Пантократор, он не может быть в курсе всего. Смирись с тем, что ты не вездесущ и не всеведущ, и тебе станет легче жить, – без тени издевки посоветовал великий логофет. – Не стоит расплачиваться собственной жизнью за жалкие крохи пускай и величайшей, но не человеческой мудрости.
– У меня есть как минимум три кандидатуры, претендующие на звание ардамалеха, – деловито сказал Фрагг.
Слово «ардамалех» он намеренно произнес как бы с маленькой буквы.
– Трое, – повторил он, роняя голову в ладони. – И это только теперь. Уверен, нас ждут и другие новости.
– Первый – это варварский рахаган, – принялся считать священник, загибая пальцы в темных старческих веснушках. – Второй, положим, дюк Субейран. Верно?
– Верно.
– А кто же третий?
Фрагг безнадежно махнул рукой.
– Я.
– Что за ересь?
– Он так пошутил, но ведь в каждой шутке есть только доля шутки, а остальное правда.
– Давай все-таки остановимся на двух кандидатурах, – жалобно попросил падре Берголомо. – Мне пока что трудно принять последнюю новость.
– С удовольствием, – согласился мавайен. С любопытством взглянул на собеседника. – А как тебе нынешней ночью понравились паяцы?
– В них есть что-то притягательное, – ответил падре Берголомо, подумав. – Мрачное и притягательное. Нечто подобное я испытываю, когда смотрю в бездонный колодец. И вниз упасть страшно, и невозможно отвести взгляд. Разумеется, при условии, что я знаю об их истинной сущности. Иначе я бы просто прошел мимо них. Взглянул, вздрогнул и все-таки прошел.
– Они искали его, – пробормотал мавайен. – Я уверен, что они высматривали его в этой толпе. Но зачем? Зачем черным паяцам дитя Абарбанеля? Что он может дать им такого, чего они не могут взять сами?
– Тебе страшно, – с утвердительными интонациями сказал Берголомо.
– Разумеется. А тебе разве нет?
– О моих кошмарах не стоит даже заговаривать, – твердо сказал старик. – Всего времени не хватит, чтобы их описать. Меня сильно встревожило упоминание о Баласангуне, – произнес он внезапно.
– Думаешь, этот варварский вождь не случайно объявил себя рахаганом?
– Возможны ли подобные случайности в принципе?
– Конечно нет.
– И откуда бы он узнал само это слово?
– Проклятая глухомань! – неожиданно выругался Фрагг. – Мне и в голову не приходило держать эти пустоши и чащобы под контролем.
– Не казни себя, ты и так делаешь невозможное.
– Как видишь, не все.
– Фрагг, – осторожно спросил падре Берголомо. – Не мне задавать такие вопросы, но теперь не до сантиментов. Почему тебе действительно не избавиться от дюка Субейрана так, чтобы не ранить чувствительную душу нашего государя? Хочешь, я действительно попрошу Керберона, если ты почему-либо не можешь воспользоваться услугами собственных подданных либо пленников…
– Господь с тобой! – замахал на него руками Монтекассино. – Я так себе и представляю: сперва ты просишь Керберона исполнить эту «невинную» просьбу, а потом до самой смерти, дай бог лет этак пятьдесят, грызешь себя ежедневно не хуже, чем голодный пселлус грызет душу последнего грешника. Да и ни к чему все это.
– Ты чего-то недоговариваешь.
– Если я начну рассказывать тебе о каждой мелочи, ты окончательно расстроишься. А у меня не так много близких людей, чьим душевным спокойствием я дорожу.
– Я и так сплю неспокойно.
– Но все-таки спишь.
* * *
Как только Гай Субейран покинул стены дворца Атри, зиккенгенская принцесса повела себя довольно странно.
Во-первых, она кликнула степенного толстого мажордома и приказала немедленно угомонить суетящихся слуг и перестать изображать бестолковые и шумные приготовления к отъезду. Она велела расставить по прежним местам мебель и посуду, отправить груженную сундуками карету в путь, не дожидаясь хозяйки, а ей – оседлать на конюшне гнедую кобылу. При этом из ее голоса удивительным образом исчезли те визгливые, истерические нотки, которые доводили до бешенства ее сыновей и хварлингского вельможу.
Эдесса Атри ненадолго удалилась в свои покои, а появилась оттуда в костюме всадника, чудесно облегавшем ее по-прежнему стройную фигуру. Герцогиня облачилась в темно-зеленый камзол с золотым шитьем, золотистые рейтузы и высокие сапоги, доходящие до бедра. Ее тонкая талия была перетянута зеленым поясом, на котором болтался легкий меч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101