а может, пригласит ее сесть, и они будут рядом, – пусть недолго, но и то счастье.
На ней сегодня самое нарядное платье – синее, под цвет глаз, с открытым воротником, пышными рукавами и многослойной юбкой. В ложбинке груди заманчивой капелькой поблескивает дорогой жемчужный кулон на витом серебряном шнурке. Она подвела глаза сурьмой и намазала губы сладковатой тягучей розовой помадой из маленькой золотой коробочки: хатанский купец, просивший за нее большие деньги, уверял, что она творит чудеса и любой мужчина воспылает желанием приникнуть к устам, покрытым его чудодейственной смесью.
И он даже не наврал. Каждый второй посетитель «Выпивохи» вслух замечал, что сегодня прелестная хозяюшка вдвое краше против обычного, и лез целоваться.
Только Картахаль сидел безучастно.
И во внезапном приливе обиды и злости Лорна подумала, что однажды возьмет на кухне длинный нож, которым повара разделывают свежую рыбу, пойдет в казарму и изрежет проклятый барабан на мелкие кусочки. А что не сможет изрезать, разобьет.
Барабан, тот самый огромный инструмент, который всегда вывозили на поле боя, чтобы он своим мерным стуком воодушевлял Созидателей на битву, звали Бунда-Хум. Всем новобранцам, без исключения, отчего-то казалось, что он говорит «бун-да-хум, бун-да-хум, бун-да-хум», когда тяжелые била охаживают его кожаные бока.
Он служил в когорте Созидателей чуть ли не целый век. Его чинили после каждой битвы, латали, перетягивали кожу и снова отправляли в сражение. Воины менялись, человеческие лица мелькали, сливаясь в одно, а он оставался прежним. Он был единственным из всех, кто непременно выживет, кого не придется оплакивать, празднуя победу и подсчитывая горькие потери. Он не оставит в одиночестве, тоске и растерянности; он не подарит чувства вечной вины и невозможности эту вину искупить. Его не придется хоронить и после ходить на могилу, все сильнее зарастающую дикими растениями. Он всегда будет рядом – до и после боя, к нему можно привалиться спиной, прижаться и почувствовать себя в безопасности.
Картахаль не видел смысла сближаться с товарищами по оружию – ни с равными, ни с подчиненными. Чем они лучше, чем отважнее и честнее, тем скорее постигнет их судьба Лейфорта. А если они к тому же разумны и удачливы, то при первой же возможности оставят когорту и подадутся на службу в орден, либо получат офицерское звание и отправятся командовать собственным отрядом. В любом случае ему суждено снова пережить горечь утраты.
За семь лет, минувших со дня Торогайского сражения, только он не покинул когорту Созидателей, дослужившись от рядового гермагора до командира. Он, да еще славный Бунда-Хум.
Вот почему, придирчиво выбрав его из всех окружающих, Картахаль дружил с барабаном. Он поместил в него всю свою горячую привязанность, преданность, нежность и теплоту, на какие только был способен.
Лорне не досталось ни капли.
* * *
Придворные старательно и притом совершенно искренне выполняли приказ его величества – веселиться. Музыка и смех не умолкали ни на минуту. Танцующие пары кружились по всему залу. И королевский стол, за которым шла тихая беседа, выглядел одиноким островком в океане.
Подали третью перемену блюд – морских тварей, приготовленных на открытом огне, щедро политых винным соусом и приправленных чесноком. Они выглядели так аппетитно, что, невзирая на тяжелый разговор, все взяли себе по кусочку и какое-то время тщательно пережевывали еду, скрываясь за этим сложным и важным занятием от насущных проблем, а также выигрывая драгоценные минуты на размышление.
Риардон Хорн молчал – не в его чинах вмешиваться в бурные перепалки высокопоставленных особ. Но внимательно наблюдал за ними, подмечая каждую мелочь, как учил его Фрагг Монтекассино.
Сам великий магистр спокоен и сосредоточен. Он уже пересек незримую черту, и отступать ему некуда, а это, как ни странно, всегда облегчает душу. Нет места изнурительным душевным метаниям, колебаниям и сомнениям. Остается только идти вперед, к намеченной цели, а это опытный боец Монтекассино умеет лучше всего.
Его янтарные глаза сверкали злым весельем, как в яростном сражении, – посмотрим, кто кого!
Гус Хиттинг уже справился с первым недоумением и теперь вычисляет причины и следствия. Он великолепный стратег, и если бы не абсолютное его бескорыстие и беззаветная преданность – преданность, на какую способны только собаки, варвары и один безумный чегодаец, он бы мог испортить много крови и гро-вантарам, и котарбинцам, и королю.
Де Геррен явно потрясен. Конечно, он всегда знал, что рыцари Эрдабайхе отличаются от простых смертных неким тайным знанием, но не предполагал, что такое знание поколеблет сами основы. Он никогда не претендовал на подобную степень посвященности – ему вполне хватало собственной службы. Однако тем и хорош полемарх Охриды, что на него всегда можно положиться. Он будет зол на тебя, разгневается, предаст анафеме и не пожелает видеть и слышать, но ты будешь наверняка знать, что твоя спина надежно защищена. Пока он жив, те, кому он служит, в безопасности.
Могадор на удивление спокоен. То ли сказывается королевское воспитание, то ли он давно подозревал что-то подобное – ведь и в королевском дворце существуют секретные архивы, да и Сумеречная канцелярия не зря работает круглые сутки, и по ночам в окошках черного приземистого здания, стоящего над Аньяном, светятся десятки окон.
Государь внимательно слушает, по своему обыкновению складывая из шелковой салфетки то пышный цветок, то человечка, то собачью голову. Глядя на то, с какой ловкостью двигаются его длинные тонкие пальцы, унизанные перстнями, Риардон думает, что из короля – не родись он королем – вышел бы чудесный музыкант, ювелир или вор.
А добрый логофет смотрит на всех взглядом, полным жалости и сострадания. Ему уже известно, что ждет их дальше; он всем сердцем желал бы уберечь их от боли, горя и грядущих несчастий, но это не в его власти; и падре Берголомо чувствует себя виноватым в том, что не может помочь.
– Он был сыном Пантократора, – говорил между тем Монтекассино, – плоть от плоти и кровь от крови. Ему ведомо страдание, жалость – и любовь. Просто он надолго забыл об этом. Но пророчество гласит, что однажды его ледяное сердце оттает, оживет, и Абарбанель снова изведает сие удивительное чувство. От этой любви у него родится сын…
– Стоп, – сказал въедливый начальник Сумеречной канцелярии, – насколько мне известно, дети рождаются не у отцов, а у матерей. И пока этот способ еще никто не отменял. Отсюда вопрос: кто счастливая мать?
– Если бы мы это знали, – отвечал ему мавайен, – все остальное не имело бы такого значения. Но Печальный король не проронил по этому поводу ни словечка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
На ней сегодня самое нарядное платье – синее, под цвет глаз, с открытым воротником, пышными рукавами и многослойной юбкой. В ложбинке груди заманчивой капелькой поблескивает дорогой жемчужный кулон на витом серебряном шнурке. Она подвела глаза сурьмой и намазала губы сладковатой тягучей розовой помадой из маленькой золотой коробочки: хатанский купец, просивший за нее большие деньги, уверял, что она творит чудеса и любой мужчина воспылает желанием приникнуть к устам, покрытым его чудодейственной смесью.
И он даже не наврал. Каждый второй посетитель «Выпивохи» вслух замечал, что сегодня прелестная хозяюшка вдвое краше против обычного, и лез целоваться.
Только Картахаль сидел безучастно.
И во внезапном приливе обиды и злости Лорна подумала, что однажды возьмет на кухне длинный нож, которым повара разделывают свежую рыбу, пойдет в казарму и изрежет проклятый барабан на мелкие кусочки. А что не сможет изрезать, разобьет.
Барабан, тот самый огромный инструмент, который всегда вывозили на поле боя, чтобы он своим мерным стуком воодушевлял Созидателей на битву, звали Бунда-Хум. Всем новобранцам, без исключения, отчего-то казалось, что он говорит «бун-да-хум, бун-да-хум, бун-да-хум», когда тяжелые била охаживают его кожаные бока.
Он служил в когорте Созидателей чуть ли не целый век. Его чинили после каждой битвы, латали, перетягивали кожу и снова отправляли в сражение. Воины менялись, человеческие лица мелькали, сливаясь в одно, а он оставался прежним. Он был единственным из всех, кто непременно выживет, кого не придется оплакивать, празднуя победу и подсчитывая горькие потери. Он не оставит в одиночестве, тоске и растерянности; он не подарит чувства вечной вины и невозможности эту вину искупить. Его не придется хоронить и после ходить на могилу, все сильнее зарастающую дикими растениями. Он всегда будет рядом – до и после боя, к нему можно привалиться спиной, прижаться и почувствовать себя в безопасности.
Картахаль не видел смысла сближаться с товарищами по оружию – ни с равными, ни с подчиненными. Чем они лучше, чем отважнее и честнее, тем скорее постигнет их судьба Лейфорта. А если они к тому же разумны и удачливы, то при первой же возможности оставят когорту и подадутся на службу в орден, либо получат офицерское звание и отправятся командовать собственным отрядом. В любом случае ему суждено снова пережить горечь утраты.
За семь лет, минувших со дня Торогайского сражения, только он не покинул когорту Созидателей, дослужившись от рядового гермагора до командира. Он, да еще славный Бунда-Хум.
Вот почему, придирчиво выбрав его из всех окружающих, Картахаль дружил с барабаном. Он поместил в него всю свою горячую привязанность, преданность, нежность и теплоту, на какие только был способен.
Лорне не досталось ни капли.
* * *
Придворные старательно и притом совершенно искренне выполняли приказ его величества – веселиться. Музыка и смех не умолкали ни на минуту. Танцующие пары кружились по всему залу. И королевский стол, за которым шла тихая беседа, выглядел одиноким островком в океане.
Подали третью перемену блюд – морских тварей, приготовленных на открытом огне, щедро политых винным соусом и приправленных чесноком. Они выглядели так аппетитно, что, невзирая на тяжелый разговор, все взяли себе по кусочку и какое-то время тщательно пережевывали еду, скрываясь за этим сложным и важным занятием от насущных проблем, а также выигрывая драгоценные минуты на размышление.
Риардон Хорн молчал – не в его чинах вмешиваться в бурные перепалки высокопоставленных особ. Но внимательно наблюдал за ними, подмечая каждую мелочь, как учил его Фрагг Монтекассино.
Сам великий магистр спокоен и сосредоточен. Он уже пересек незримую черту, и отступать ему некуда, а это, как ни странно, всегда облегчает душу. Нет места изнурительным душевным метаниям, колебаниям и сомнениям. Остается только идти вперед, к намеченной цели, а это опытный боец Монтекассино умеет лучше всего.
Его янтарные глаза сверкали злым весельем, как в яростном сражении, – посмотрим, кто кого!
Гус Хиттинг уже справился с первым недоумением и теперь вычисляет причины и следствия. Он великолепный стратег, и если бы не абсолютное его бескорыстие и беззаветная преданность – преданность, на какую способны только собаки, варвары и один безумный чегодаец, он бы мог испортить много крови и гро-вантарам, и котарбинцам, и королю.
Де Геррен явно потрясен. Конечно, он всегда знал, что рыцари Эрдабайхе отличаются от простых смертных неким тайным знанием, но не предполагал, что такое знание поколеблет сами основы. Он никогда не претендовал на подобную степень посвященности – ему вполне хватало собственной службы. Однако тем и хорош полемарх Охриды, что на него всегда можно положиться. Он будет зол на тебя, разгневается, предаст анафеме и не пожелает видеть и слышать, но ты будешь наверняка знать, что твоя спина надежно защищена. Пока он жив, те, кому он служит, в безопасности.
Могадор на удивление спокоен. То ли сказывается королевское воспитание, то ли он давно подозревал что-то подобное – ведь и в королевском дворце существуют секретные архивы, да и Сумеречная канцелярия не зря работает круглые сутки, и по ночам в окошках черного приземистого здания, стоящего над Аньяном, светятся десятки окон.
Государь внимательно слушает, по своему обыкновению складывая из шелковой салфетки то пышный цветок, то человечка, то собачью голову. Глядя на то, с какой ловкостью двигаются его длинные тонкие пальцы, унизанные перстнями, Риардон думает, что из короля – не родись он королем – вышел бы чудесный музыкант, ювелир или вор.
А добрый логофет смотрит на всех взглядом, полным жалости и сострадания. Ему уже известно, что ждет их дальше; он всем сердцем желал бы уберечь их от боли, горя и грядущих несчастий, но это не в его власти; и падре Берголомо чувствует себя виноватым в том, что не может помочь.
– Он был сыном Пантократора, – говорил между тем Монтекассино, – плоть от плоти и кровь от крови. Ему ведомо страдание, жалость – и любовь. Просто он надолго забыл об этом. Но пророчество гласит, что однажды его ледяное сердце оттает, оживет, и Абарбанель снова изведает сие удивительное чувство. От этой любви у него родится сын…
– Стоп, – сказал въедливый начальник Сумеречной канцелярии, – насколько мне известно, дети рождаются не у отцов, а у матерей. И пока этот способ еще никто не отменял. Отсюда вопрос: кто счастливая мать?
– Если бы мы это знали, – отвечал ему мавайен, – все остальное не имело бы такого значения. Но Печальный король не проронил по этому поводу ни словечка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101