Это напомнили о себе три длинных продольных шрама, идущие от ключицы к подреберью, – плата за игру.
* * *
Юбер Де Ламертон еще раз прошелся с серебряным ведерком между кадок с цветущими деревьями; потрогал рукой землю в сосуде с мандарином – она показалась ему чересчур сухой, и он полил ее. Еще раз протер мягкой тряпочкой плотный, хрупкий лист жемиона. Затем отставил ведерко в сторону и взялся за серебряную лопатку с костяным черенком.
Легкая улыбка, блуждающая на его пухлых губах, каждая морщинка в уголках глаз, каждая складочка на его лице была словом в длинном послании миру, которое говорило о том, что человек сей безмерно счастлив.
По странной прихоти судьбы он родился в знатной хоттогайтской семье, которая никогда не нуждалась в средствах и могла похвастаться самыми высокими связями. Перед единственным наследником старинного графского рода открывалось блестящее будущее. Его ждала стремительная военная карьера, и многочисленная родня просто не поняла бы его, сделай он другой выбор.
А он буквально бредил цветами и деревьями.
В перерывах между бесконечными тренировками, верховой ездой и танцами – главными занятиями молодого офицера в мирное время – он читал и перечитывал толстые старинные фолианты, посвященные искусству садоводства. Его сверстники часто бегали в порт, куда прибывали иноземные купцы, чтобы по дешевке выторговать у них диковинное оружие, конскую сбрую и редкие украшения, – а он рыскал по темным лавкам, прячущимся в узких улочках старого города, в поисках необычных садовых инструментов. Его знакомые гордо и бережно хранили на груди письма от придворных дам и локоны первой любовницы; а он прятал от ненастья пергаментные пакетики с экзотическими семенами. Его друзья влюблялись в девушек и мечтали жениться на них; а он очаровывался новым сортом роз и грезил о собственном садике, где будут цвести глицинии, анемоны, асфодели и прочие вельможные представители растительного царства.
Ему пришлось принимать участие в битвах, и он отличился мужеством и отвагой, но, когда под его началом оказалась сотня кавалеристов, юный комт откровенно заскучал. Он не представлял себе, что делать с такой толпой рыцарей – их нельзя было высадить в землю ровными рядами, поливать и любовно окучивать. Они все время куда-то бежали, пахли отнюдь не фиалками, производили много шума и совершенно не привносили красоты в этот мир.
Когда Юберу Де Ламертону предложили занять почетную должность военного коменданта, а по существу, правителя Мараньи – города-крепости в Даленийских степях, недалеко от границы с Айн-Джалутой, радости его не было предела.
Правда, его высокородная мать полагала, что он мог бы добиться гораздо большего. Но чтобы добиться большего, нужно большего и хотеть, а он хотел только, чтобы его оставили в покое и позволили днями напролет ухаживать за милыми его сердцу цветами и деревьями.
Сложенная из серого камня Маранья, где узкие улочки походили на расселины в скалах; где беспощадное солнце раскаляло мощеные улицы так, что на гранитных плитах можно было печь овощи, а жители днем прятались по домам в поисках спасительной прохлады; где у кованых ворот дворца правителя скрючились в агонии два несчастных деревца, напрочь лишенные листвы и умирающие от жажды, сперва потрясла его до глубины души. Но вскоре комт оправился от неожиданности и с необычайным рвением, с каким его славные предки добывали себе в боях сокровища, титулы и награды, принялся украшать город по своему разумению.
Добрые граждане сперва полагали его тихо помешанным и благодарили Пантократора единственно за то, что новый правитель не устраивает показательных еженедельных казней, как его предшественник, да не муштрует несчастных солдат гарнизона, заставляя их до обмороков маршировать по площади в полуденную жару. Однако когда они увидели, как расцвели внезапно деревья на площадях, как зазеленел недавно серый дворец, на балконах и террасах которого выросли кадки и глиняные сосуды с растениями, дающими благодатную тень; когда первые фонтаны с хрустальным звоном рассыпали легкие брызги и от них потянуло прохладой и свежестью, а в маленьких мраморных бассейнах распустились голубые и белые цветы лотоса и между их толстыми стеблями засуетились стайки красных и золотых рыбешек, их мнение о правителе очень переменилось.
Говорят, чтобы народ процветал, владыка должен делать одну вещь – не мешать.
Комту Де Ламертону мешать своим подданным было попросту некогда: огромная оранжерея, растения для которой он выписывал из Охриды, Хоттогайта, Массилии и Альбонии, отнимала все силы и время. А потому Маранья понемногу богатела и расцветала – не только в переносном, но и в буквальном смысле слова, а горожане внезапно открыли для себя новую статью доходов: оказывается, редкий сорт роз или анемонов мог обогатить своего создателя не хуже, чем вооруженный грабеж на большой дороге, служба в королевском войске или торговля. Только сие мирное занятие было намного спокойнее, безопаснее и очищало душу.
То, что иные сочли бы почетной ссылкой, Юбер Де Ламертон принял как милость небес. Тихий, добрый, кроткий и справедливый человек, за двенадцать лет правления в Маранье он приучил жителей к тому, что жизнь может быть спокойной, тихой и радостной.
И потому неизвестно, кто был больше потрясен последующими событиями – он сам или дежурный гармост, ворвавшийся в оранжерею с выражением безмерного недоумения на лице.
– Что случилось, Тагал? – спросил комт, разрыхляя лопаткой землю в кадке с маленькой пальмой.
– Гонцы из Тогутила, мой господин, – ответил запыхавшийся сержант.
Глаза его были широко открыты, как у обиженного ребенка, который доверчиво сунул руку в теплый и приятный огонь и сильно обжегся.
Де Ламертон пожал плечами:
– Странно, обоз был у них недели полторы назад. Может, забыли что-то привезти? Или Тесседер наконец решился посадить деревья возле казарм? Вот это было бы правильно.
Дело в том, что навещавший Тогутил раз в два года правитель видеть не мог пустынную и пыльную территорию гарнизона и настойчиво предлагал прислать Айелло Тесседеру саженцы, чтобы как-то разнообразить сей унылый пейзаж. Но командир гарнизона был охвачен строительным рвением и о цветах думал в самую последнюю очередь.
Гармост отчаянно помотал головой, и нехорошее подозрение закралось в душу Де Ламертона.
– Ладно, – сказал он. – Я сам во всем разберусь. Проси.
И вытер испачканные землей руки вышитым шелковым полотенцем.
Юнеад Зерб и Йерун Молчун ввалились в оранжерею, тяжело топоча сапогами по мраморным плитам, – потные, взмыленные, расхристанные, с чумазыми от дорожной пыли лицами, на которых дико блестели белки глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
* * *
Юбер Де Ламертон еще раз прошелся с серебряным ведерком между кадок с цветущими деревьями; потрогал рукой землю в сосуде с мандарином – она показалась ему чересчур сухой, и он полил ее. Еще раз протер мягкой тряпочкой плотный, хрупкий лист жемиона. Затем отставил ведерко в сторону и взялся за серебряную лопатку с костяным черенком.
Легкая улыбка, блуждающая на его пухлых губах, каждая морщинка в уголках глаз, каждая складочка на его лице была словом в длинном послании миру, которое говорило о том, что человек сей безмерно счастлив.
По странной прихоти судьбы он родился в знатной хоттогайтской семье, которая никогда не нуждалась в средствах и могла похвастаться самыми высокими связями. Перед единственным наследником старинного графского рода открывалось блестящее будущее. Его ждала стремительная военная карьера, и многочисленная родня просто не поняла бы его, сделай он другой выбор.
А он буквально бредил цветами и деревьями.
В перерывах между бесконечными тренировками, верховой ездой и танцами – главными занятиями молодого офицера в мирное время – он читал и перечитывал толстые старинные фолианты, посвященные искусству садоводства. Его сверстники часто бегали в порт, куда прибывали иноземные купцы, чтобы по дешевке выторговать у них диковинное оружие, конскую сбрую и редкие украшения, – а он рыскал по темным лавкам, прячущимся в узких улочках старого города, в поисках необычных садовых инструментов. Его знакомые гордо и бережно хранили на груди письма от придворных дам и локоны первой любовницы; а он прятал от ненастья пергаментные пакетики с экзотическими семенами. Его друзья влюблялись в девушек и мечтали жениться на них; а он очаровывался новым сортом роз и грезил о собственном садике, где будут цвести глицинии, анемоны, асфодели и прочие вельможные представители растительного царства.
Ему пришлось принимать участие в битвах, и он отличился мужеством и отвагой, но, когда под его началом оказалась сотня кавалеристов, юный комт откровенно заскучал. Он не представлял себе, что делать с такой толпой рыцарей – их нельзя было высадить в землю ровными рядами, поливать и любовно окучивать. Они все время куда-то бежали, пахли отнюдь не фиалками, производили много шума и совершенно не привносили красоты в этот мир.
Когда Юберу Де Ламертону предложили занять почетную должность военного коменданта, а по существу, правителя Мараньи – города-крепости в Даленийских степях, недалеко от границы с Айн-Джалутой, радости его не было предела.
Правда, его высокородная мать полагала, что он мог бы добиться гораздо большего. Но чтобы добиться большего, нужно большего и хотеть, а он хотел только, чтобы его оставили в покое и позволили днями напролет ухаживать за милыми его сердцу цветами и деревьями.
Сложенная из серого камня Маранья, где узкие улочки походили на расселины в скалах; где беспощадное солнце раскаляло мощеные улицы так, что на гранитных плитах можно было печь овощи, а жители днем прятались по домам в поисках спасительной прохлады; где у кованых ворот дворца правителя скрючились в агонии два несчастных деревца, напрочь лишенные листвы и умирающие от жажды, сперва потрясла его до глубины души. Но вскоре комт оправился от неожиданности и с необычайным рвением, с каким его славные предки добывали себе в боях сокровища, титулы и награды, принялся украшать город по своему разумению.
Добрые граждане сперва полагали его тихо помешанным и благодарили Пантократора единственно за то, что новый правитель не устраивает показательных еженедельных казней, как его предшественник, да не муштрует несчастных солдат гарнизона, заставляя их до обмороков маршировать по площади в полуденную жару. Однако когда они увидели, как расцвели внезапно деревья на площадях, как зазеленел недавно серый дворец, на балконах и террасах которого выросли кадки и глиняные сосуды с растениями, дающими благодатную тень; когда первые фонтаны с хрустальным звоном рассыпали легкие брызги и от них потянуло прохладой и свежестью, а в маленьких мраморных бассейнах распустились голубые и белые цветы лотоса и между их толстыми стеблями засуетились стайки красных и золотых рыбешек, их мнение о правителе очень переменилось.
Говорят, чтобы народ процветал, владыка должен делать одну вещь – не мешать.
Комту Де Ламертону мешать своим подданным было попросту некогда: огромная оранжерея, растения для которой он выписывал из Охриды, Хоттогайта, Массилии и Альбонии, отнимала все силы и время. А потому Маранья понемногу богатела и расцветала – не только в переносном, но и в буквальном смысле слова, а горожане внезапно открыли для себя новую статью доходов: оказывается, редкий сорт роз или анемонов мог обогатить своего создателя не хуже, чем вооруженный грабеж на большой дороге, служба в королевском войске или торговля. Только сие мирное занятие было намного спокойнее, безопаснее и очищало душу.
То, что иные сочли бы почетной ссылкой, Юбер Де Ламертон принял как милость небес. Тихий, добрый, кроткий и справедливый человек, за двенадцать лет правления в Маранье он приучил жителей к тому, что жизнь может быть спокойной, тихой и радостной.
И потому неизвестно, кто был больше потрясен последующими событиями – он сам или дежурный гармост, ворвавшийся в оранжерею с выражением безмерного недоумения на лице.
– Что случилось, Тагал? – спросил комт, разрыхляя лопаткой землю в кадке с маленькой пальмой.
– Гонцы из Тогутила, мой господин, – ответил запыхавшийся сержант.
Глаза его были широко открыты, как у обиженного ребенка, который доверчиво сунул руку в теплый и приятный огонь и сильно обжегся.
Де Ламертон пожал плечами:
– Странно, обоз был у них недели полторы назад. Может, забыли что-то привезти? Или Тесседер наконец решился посадить деревья возле казарм? Вот это было бы правильно.
Дело в том, что навещавший Тогутил раз в два года правитель видеть не мог пустынную и пыльную территорию гарнизона и настойчиво предлагал прислать Айелло Тесседеру саженцы, чтобы как-то разнообразить сей унылый пейзаж. Но командир гарнизона был охвачен строительным рвением и о цветах думал в самую последнюю очередь.
Гармост отчаянно помотал головой, и нехорошее подозрение закралось в душу Де Ламертона.
– Ладно, – сказал он. – Я сам во всем разберусь. Проси.
И вытер испачканные землей руки вышитым шелковым полотенцем.
Юнеад Зерб и Йерун Молчун ввалились в оранжерею, тяжело топоча сапогами по мраморным плитам, – потные, взмыленные, расхристанные, с чумазыми от дорожной пыли лицами, на которых дико блестели белки глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101