Они невольно рассмеялись над его красноречивым недоумением. Азиз сказал:
— Будьте уверены, ничего такого вы никогда не увидите. Это мы обещаем. Обещание людей, привыкших держать свое слово. Ну так как? Договорились?
Он молчал, обдумывая услышанное. Соблазн боролся с нерешительностью. Хильми добавил:
— Мы вроде как бы ваши дети, дядюшка Абдель Гаффар, а вы —наш отец. И вот увидите: все будет так, как вы хотите, и оснований сетовать на нас у вас не будет. Почему бы не попробовать, а?
Он встал, и они поднялись вместе с ним.
— Ладно. Попробуем. Возвращайтесь в вашу камеру.
Они пошли впереди него к своей камере. Абдель Гаффар открыл дверь, и они проскользнули внутрь. С минуту он смотрел на них через приоткрытую дверь, потом спросил:
— А где шахматы?
Высокий парень извлек узелок из-под одеяла и протянул ему. Впервые надзиратель улыбнулся и сказал:
— Ладно. Продолжайте играть.
Они услышали, как дверь тихо закрылась за ним.
Азиз сидел на одеяле, поджав ноги и прислонившись к стене. Голоса в большом здании становились все громче и явственнее — потревоженное гнездо шершней. Почему опаздывает Абдель Гаффар? Как долго тянутся минуты. С чего вдруг вспомнились первые дни с Абдель Гаффаром? Конечно, жизнь за решеткой дает предостаточно времени для воспоминаний. Азиз вспомнил, как они решили вырвать его жало, выбить почву из-под ног. И все же они не могут быть полностью уверены в том, что его зловредность не проявится в любой момент, обернувшись внезапной атакой. Приходится все время быть начеку. Но прежде всего с самого начала надо дать надзирателю понять, что выполнение его замыслов — вещь невозможная. Он должен знать свои рамки. После этого другие проблемы решить несложно.
Молчаливая борьба между ними шла день и ночь. Ему измениться было нелегко, но и они не могли принять его подхода к вещам. Жизнь за решеткой была неустанной борьбой за существование, терпеливой попыткой сохранить в неприкосновенности тело и разум, чтобы поддерживать связь с внешним миром. Пять минут на солнце лучше, чем вообще ничего. Одна газета за неделю могла принести важные вести. Огрызок карандаша поддерживал способность активно мыслить.
Все эти вещи были совершенно недоступны пониманию старого надзирателя. Однако проходили дни, и мало-помалу он начал сознавать, что они и в самом деле не такие, как все остальные, что они не уголовные преступники. Постепенно он начал привыкать к общению с ними, разговаривать на самые отвлеченные темы. К своему немалому удивлению, он обнаружил, что эти люди, несмотря на все предостережения начальства, стали ближе его сердцу, чем кто-либо из тех, кого он знал раньше.
В итоге он оказался в странной ситуации, которую прежде не мог бы вообразить и в самом фантастическом сне. Он сам начал прятать их запретные вещи.
— Давайте мне что там у вас запрещенного. Я спрячу у себя в комнате. Другие надзиратели — мои приятели. Если кого начальство пришлет с обыском, у меня-то искать и не подумают. Так мы одним камнем двух воробьев подобьем. И ваши вещи в сохранности будут, и начальству я докажу, что в секции, которой я ведаю, нарушений не бывает.
Он был намерен поддерживать репутацию сильного человека, перед которым все должны склоняться. Однако быстро понял, что для поддержания такой репутации нет иного пути, как прийти к какому-то соглашению с ними или хотя бы создать видимость этого. Но это соглашение неизбежно привело к другим поправкам. Как тюремщик, он проводил по двенадцать часов в сутки с ними, присматриваясь к ним, беседуя с ними, а иной раз и разделяя за компанию обед с теми, кто ему особенно пришелся по душе.
Азиз поднялся и принялся нервозно ходить по камере. Росла волна раздражения: почему именно сегодня, именно в такой день он опоздал? Разве не знает, что сегодня утром его должны отвезти в больницу? Глянул на квадратик голубого неба и подумал: "Похоже, что сегодня будет отличный денек". Когда он собрался снова сесть, в двери повернули ключ.
— Доброе утро. Вы, конечно, с самого рассвета готовы?
— Доброе утро. Что это вы так поздно, дядюшка Абдель Гаффар?
— Поздно? Нет, все вовремя. Времени-то шесть утра. А вашу дверь открываю первой. Терпение — благо, а спешка — от дьявола, верно? Я вижу, вы нынче ох как торопитесь.
— Верно. А мне что-то показалось, будто уж восемь утра. В ответ старик улыбнулся:
— Идите мойтесь, пока я других отпираю.
Азиз схватил полотенце, кусок туалетного мыла и помчался в умывальню. Там быстро скинул одежду, бросив ее на дверцу кабинки, и присел под кран на корточки. Сильная струя ударила по телу. От холода на миг перехватило дыхание, но он быстро привык и стал умываться размеренными движениями. Кровь быстрее побежала по жилам, он почувствовал прилив бодрости. Быстро обтерся и надел новую чистую одежду, которую удалось протащить с воли. Хлопчатобумажная белая сорочка — новенькая, с золотой этикеткой и даже с биркой, на которой была обозначена цена. Он оторвал ее и надел рубашку, потом трусы, сунул ноги в синие брюки и наконец облачился в длиннополый жакет с круглым воротничком, застегнув его на все пуговицы до подбородка. Новые серые носки, до блеска отполированные черные туфли довершали туалет. Он перебросил через плечо старую фланелевую одежду и побежал обратно к себе в камеру. Ключи скрежетали в замочных скважинах, открывалась дверь за дверью, синие фигуры выходили в коридор с черными ведерками в руках.
Он вошел в камеру и прикрыл за собой дверь. Старые вещи сунул в мешочек для одежды, мыло положил на столик, чтобы обсохло, а сырое полотенце перекинул через бечевку, протянутую от решетки окна к решетке над дверью. Уселся на одеяло и расчесал волосы. После всего этого вытянул ноги и стал ждать. Внутреннее беспокойство не покидало его. Пальцы слегка дрожали, урчало в животе — стоило нервам напрячься, тут же начинались спазмы в желудке.
Снова принялся выхаживать взад и вперед по камере. Примут ли его в больнице? Порядки были строгие, и в последнее время много развелось соглядатаев. По всему городу бесшумно ходили люди в длинных пиджаках, пряча за пазухой револьвер. Другие люди в галабеях и пальто стояли по углам или прохаживались по коридорам госпиталя с бамбуковыми палками в руках. В стране ширились волнения, назревала буря. Тысячные демонстрации вышли на улицы, заговорили винтовки, молодые
7 74
люди падали на асфальт, их незрячие глаза смотрели в небо, из тел сочилась кровь на мостовую.
Вокруг королевского дворца Абдин на площади дежурили в боевой готовности батальоны солдат. В коридорах огромного дома шептались, а в комнатах за закрытыми дверями шли заседания по нескольку часов подряд. Люди в красных фесках шагали взад-вперед по толстым коврам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
— Будьте уверены, ничего такого вы никогда не увидите. Это мы обещаем. Обещание людей, привыкших держать свое слово. Ну так как? Договорились?
Он молчал, обдумывая услышанное. Соблазн боролся с нерешительностью. Хильми добавил:
— Мы вроде как бы ваши дети, дядюшка Абдель Гаффар, а вы —наш отец. И вот увидите: все будет так, как вы хотите, и оснований сетовать на нас у вас не будет. Почему бы не попробовать, а?
Он встал, и они поднялись вместе с ним.
— Ладно. Попробуем. Возвращайтесь в вашу камеру.
Они пошли впереди него к своей камере. Абдель Гаффар открыл дверь, и они проскользнули внутрь. С минуту он смотрел на них через приоткрытую дверь, потом спросил:
— А где шахматы?
Высокий парень извлек узелок из-под одеяла и протянул ему. Впервые надзиратель улыбнулся и сказал:
— Ладно. Продолжайте играть.
Они услышали, как дверь тихо закрылась за ним.
Азиз сидел на одеяле, поджав ноги и прислонившись к стене. Голоса в большом здании становились все громче и явственнее — потревоженное гнездо шершней. Почему опаздывает Абдель Гаффар? Как долго тянутся минуты. С чего вдруг вспомнились первые дни с Абдель Гаффаром? Конечно, жизнь за решеткой дает предостаточно времени для воспоминаний. Азиз вспомнил, как они решили вырвать его жало, выбить почву из-под ног. И все же они не могут быть полностью уверены в том, что его зловредность не проявится в любой момент, обернувшись внезапной атакой. Приходится все время быть начеку. Но прежде всего с самого начала надо дать надзирателю понять, что выполнение его замыслов — вещь невозможная. Он должен знать свои рамки. После этого другие проблемы решить несложно.
Молчаливая борьба между ними шла день и ночь. Ему измениться было нелегко, но и они не могли принять его подхода к вещам. Жизнь за решеткой была неустанной борьбой за существование, терпеливой попыткой сохранить в неприкосновенности тело и разум, чтобы поддерживать связь с внешним миром. Пять минут на солнце лучше, чем вообще ничего. Одна газета за неделю могла принести важные вести. Огрызок карандаша поддерживал способность активно мыслить.
Все эти вещи были совершенно недоступны пониманию старого надзирателя. Однако проходили дни, и мало-помалу он начал сознавать, что они и в самом деле не такие, как все остальные, что они не уголовные преступники. Постепенно он начал привыкать к общению с ними, разговаривать на самые отвлеченные темы. К своему немалому удивлению, он обнаружил, что эти люди, несмотря на все предостережения начальства, стали ближе его сердцу, чем кто-либо из тех, кого он знал раньше.
В итоге он оказался в странной ситуации, которую прежде не мог бы вообразить и в самом фантастическом сне. Он сам начал прятать их запретные вещи.
— Давайте мне что там у вас запрещенного. Я спрячу у себя в комнате. Другие надзиратели — мои приятели. Если кого начальство пришлет с обыском, у меня-то искать и не подумают. Так мы одним камнем двух воробьев подобьем. И ваши вещи в сохранности будут, и начальству я докажу, что в секции, которой я ведаю, нарушений не бывает.
Он был намерен поддерживать репутацию сильного человека, перед которым все должны склоняться. Однако быстро понял, что для поддержания такой репутации нет иного пути, как прийти к какому-то соглашению с ними или хотя бы создать видимость этого. Но это соглашение неизбежно привело к другим поправкам. Как тюремщик, он проводил по двенадцать часов в сутки с ними, присматриваясь к ним, беседуя с ними, а иной раз и разделяя за компанию обед с теми, кто ему особенно пришелся по душе.
Азиз поднялся и принялся нервозно ходить по камере. Росла волна раздражения: почему именно сегодня, именно в такой день он опоздал? Разве не знает, что сегодня утром его должны отвезти в больницу? Глянул на квадратик голубого неба и подумал: "Похоже, что сегодня будет отличный денек". Когда он собрался снова сесть, в двери повернули ключ.
— Доброе утро. Вы, конечно, с самого рассвета готовы?
— Доброе утро. Что это вы так поздно, дядюшка Абдель Гаффар?
— Поздно? Нет, все вовремя. Времени-то шесть утра. А вашу дверь открываю первой. Терпение — благо, а спешка — от дьявола, верно? Я вижу, вы нынче ох как торопитесь.
— Верно. А мне что-то показалось, будто уж восемь утра. В ответ старик улыбнулся:
— Идите мойтесь, пока я других отпираю.
Азиз схватил полотенце, кусок туалетного мыла и помчался в умывальню. Там быстро скинул одежду, бросив ее на дверцу кабинки, и присел под кран на корточки. Сильная струя ударила по телу. От холода на миг перехватило дыхание, но он быстро привык и стал умываться размеренными движениями. Кровь быстрее побежала по жилам, он почувствовал прилив бодрости. Быстро обтерся и надел новую чистую одежду, которую удалось протащить с воли. Хлопчатобумажная белая сорочка — новенькая, с золотой этикеткой и даже с биркой, на которой была обозначена цена. Он оторвал ее и надел рубашку, потом трусы, сунул ноги в синие брюки и наконец облачился в длиннополый жакет с круглым воротничком, застегнув его на все пуговицы до подбородка. Новые серые носки, до блеска отполированные черные туфли довершали туалет. Он перебросил через плечо старую фланелевую одежду и побежал обратно к себе в камеру. Ключи скрежетали в замочных скважинах, открывалась дверь за дверью, синие фигуры выходили в коридор с черными ведерками в руках.
Он вошел в камеру и прикрыл за собой дверь. Старые вещи сунул в мешочек для одежды, мыло положил на столик, чтобы обсохло, а сырое полотенце перекинул через бечевку, протянутую от решетки окна к решетке над дверью. Уселся на одеяло и расчесал волосы. После всего этого вытянул ноги и стал ждать. Внутреннее беспокойство не покидало его. Пальцы слегка дрожали, урчало в животе — стоило нервам напрячься, тут же начинались спазмы в желудке.
Снова принялся выхаживать взад и вперед по камере. Примут ли его в больнице? Порядки были строгие, и в последнее время много развелось соглядатаев. По всему городу бесшумно ходили люди в длинных пиджаках, пряча за пазухой револьвер. Другие люди в галабеях и пальто стояли по углам или прохаживались по коридорам госпиталя с бамбуковыми палками в руках. В стране ширились волнения, назревала буря. Тысячные демонстрации вышли на улицы, заговорили винтовки, молодые
7 74
люди падали на асфальт, их незрячие глаза смотрели в небо, из тел сочилась кровь на мостовую.
Вокруг королевского дворца Абдин на площади дежурили в боевой готовности батальоны солдат. В коридорах огромного дома шептались, а в комнатах за закрытыми дверями шли заседания по нескольку часов подряд. Люди в красных фесках шагали взад-вперед по толстым коврам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107