Лица серьезные, даже мрачные, словно ожидающие какого-то вердикта. Желтоватый свет подчеркивал их бледность. Сидят плотно, плечом к плечу, не оставляя свободного места, кроме маленькой площадки посередине, выделяющейся, как пупок на животе. Эта человеческая масса воспринималась в каких-то порывах как единый организм: например, общий вздох, когда пламенные слова задевали за сердце. Этот организм единодушно протестовал, замолкал, громко смеялся... Всякое разделение между людьми растворилось, исчезло. В душном воздухе незримо витало общее для всех ощущение неизбежности борьбы, напряжение страстей, готовых вот-вот выплеснуться наружу. Час за часом в закрытом пространстве скапливался, не находя выхода, голубоватый дым сигарет.
Выступавших было много. Они стояли на маленькой арене. Глаза были прикованы к ним. На лицах ни намека на усталость. Слушали сосредоточенно, затаив дыхание, словно были свидетелями чрезвычайного события, когда нечто новое, великое и удивительное рождалось на их глазах на этом крошечном пятачке необъятного мира.
Вскрики, возгласы присутствующих временами напоминали стоны невыносимого страдания, нестерпимой боли. Ведь боль сопровождает акт рождения со времен Адама и Евы, с самого начала человеческого рода, а свобода закаляется в горниле человеческих страданий и бед.
Это помещение напоминало театр античности, где лица были скрыты белыми масками. В воздухе висел тяжелый запах хлороформа. Площадка, которую окружали ряды людей, была операционным столом, на котором происходили трудные роды. Младенец еще не появился на свет, но все знали: он на пути к появлению. Потому что именно здесь, в этом крохотном уголке необъятного мира, высеклась первая искра. Здесь постепенно закладывались основы широкого движения, которому суждено было захлестнуть мощными волнами город Каир, охватить массы студентов и рабочих, добраться до Александрии на севере и Асуана на юге.
Здесь зарождался Национальный комитет рабочих и студентов — новое руководство, выросшее из народа, из горнила борьбы против колониализма и монархии. Ему суждено было возглавить революционное движение, которое потрясло основы системы, могучим молотом нанесло удар по феодальной тирании.
Накануне полиция открыла огонь по мосту Аббаса, когда по нему проходила демонстрация. Те, кого выстрелы настигали у парапета, срывались вниз — их безжизненные тела камнем падали в пенящиеся у пилонов воды Нила. Тысячи студентов оказались в ловушке. Мост заглатьшал их, как крокодилья пасть, а впереди, по ходу, вырастала черная стена полицейских в шлемах и со щитами. Взметнулся целый лес тяжелых длинных дубинок, обрушиваясь на головы, плечи, спины, на все, что жило и двигалось. Огромная машина, подчиняющаяся лишь приказам, ползла ПО мерному асфальту, уничтожая все на своем пути. Стоящему повелевала преклонить колени, поднятой голове — бессильно опуститься на грудь, голосу свободы — умолкнуть.
Совсем еще юные студенты летели вниз с моста. В их глазах I последний раз отражалась чистая голубизна необъятного небосвода, в них застыло удивление людей, которых внезапно ударили ножом в спину. А может быть, эти глаза призывали 16МЛЮ и небо в свидетели предательства, совершенного против своих собратьев. Огромная масса людей оказалась зажатой между разверстой пастью моста и черной стеной полицейских. Последние неумолимо надвигались, шаг за шагом тесня людей к пропасти. Толпа колыхалась, извивалась, словно глубокая боль пронзила ее разом, из конца в конец. Над головами развевались белые флаги, трепетали на ветру, взмывали высоко над головами, падали, исчезали в людском водовороте. Падали наземь знаменосцы. И вновь поднимались полотнища, обагренные кровью. Тысячи голосов скандировали лозунги, кто-то пел революционную песню, дробно гремели выстрелы, хлестко били дубины по костям, свистели плети, мелькая в воздухе, ревел людской поток. Темно-серые полицейские машины сновали, как овчарки, загоняя группы студентов в тупик, поглощали их уже в наручниках и уезжали переполненные людьми — словно везли скот на бойню.
Ближе к вечеру, когда солнце приблизилось к горизонту и коснулось облаков цветными пальцами, прежде чем скрыться за деревьями на острове, бойня закончилась. Асфальт блестел в лучах заходящего солнца. Повсюду валялись белые флаги с поломанными древками. Алые лужи крови стали коричневыми на белых бровках тротуаров и в пыли. Растоптанные в лепешку красные фески у фонарных столбов. Посреди дороги при въезде на мост — книга, раскрытая к небу.
На следующий день рано утром тиран пал, чтобы уступить место другому тирану. Вместо премьер-министра Нукраши, который санкционировал расстрел демонстрации, пришел Исма-ил Сидки-паша. Это был седовласый старец. Узкие серые глаза смотрели всегда холодно и оценивающе — закаленная сталь кинжала. Невысокое согбенное туловище, опирающееся на толстую клюку. Шаги коротенькие, быстрые: не то семенит, не то бежит. Походка странно вихляющая, словно пританцовывает. Массивная голова на короткой толстой шее. В лице, покрытом гладкой кожей, что-то детское: румянец на щеках, невинная улыбка. Голос низкий, спокойный. Слова произносит отчетливо и медленно.
Этот человек с невинной улыбкой, спокойным голосом и глазами убийцы был хорошо знаком рабочим-железнодорожникам. Двадцать пять лет тому назад по его приказу полицейские разрядили винтовки в отцов, которые вышли на демонстрацию, протестуя против решения отменить конституцию. А отменили ее потому, что она, мол, слишком сложное изобретение, в котором страна не нуждается.
Хорошо известен он был и молодым людям, тесно сидевшим в овальном зале, окна которого выходили на больницу Каср аль-Айни. Они знали его истинное лицо и потому готовились сообща противостоять тому, что он говорил, став главой нового кабинета.
Азиз чувствовал какую-то опасность, витавшую над их головами, но это чувство было неосознанным, смутным. Сев рядом с людьми, он ощутил их тепло, и вместе с ним пришло ощущение комфорта и безопасности. Чужое горячее дыхание было уверенным, ритмичным. Азиз скользил взглядом по лицам собравшихся, то и дело встречаясь глазами с Эмадом. Но чаще всего его взгляд останавливался на стройной смуглой девушке, которая одна стояла посреди пустой площадки, окруженной рядами сидевших на матрацах людей. Ее слова струились нескончаемым теплым потоком, исходившим, как ему казалось, из неведомых глубин. Возле двери стоял Халиль. Его высокая фигура прислонилась к косяку. Глаза невидяще смотрели сквозь очки, длинная рука покоилась на плече Хусейна.
Девушка обращалась ко всем присутствующим, и их глаза были прикованы к ней в сосредоточенном внимании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Выступавших было много. Они стояли на маленькой арене. Глаза были прикованы к ним. На лицах ни намека на усталость. Слушали сосредоточенно, затаив дыхание, словно были свидетелями чрезвычайного события, когда нечто новое, великое и удивительное рождалось на их глазах на этом крошечном пятачке необъятного мира.
Вскрики, возгласы присутствующих временами напоминали стоны невыносимого страдания, нестерпимой боли. Ведь боль сопровождает акт рождения со времен Адама и Евы, с самого начала человеческого рода, а свобода закаляется в горниле человеческих страданий и бед.
Это помещение напоминало театр античности, где лица были скрыты белыми масками. В воздухе висел тяжелый запах хлороформа. Площадка, которую окружали ряды людей, была операционным столом, на котором происходили трудные роды. Младенец еще не появился на свет, но все знали: он на пути к появлению. Потому что именно здесь, в этом крохотном уголке необъятного мира, высеклась первая искра. Здесь постепенно закладывались основы широкого движения, которому суждено было захлестнуть мощными волнами город Каир, охватить массы студентов и рабочих, добраться до Александрии на севере и Асуана на юге.
Здесь зарождался Национальный комитет рабочих и студентов — новое руководство, выросшее из народа, из горнила борьбы против колониализма и монархии. Ему суждено было возглавить революционное движение, которое потрясло основы системы, могучим молотом нанесло удар по феодальной тирании.
Накануне полиция открыла огонь по мосту Аббаса, когда по нему проходила демонстрация. Те, кого выстрелы настигали у парапета, срывались вниз — их безжизненные тела камнем падали в пенящиеся у пилонов воды Нила. Тысячи студентов оказались в ловушке. Мост заглатьшал их, как крокодилья пасть, а впереди, по ходу, вырастала черная стена полицейских в шлемах и со щитами. Взметнулся целый лес тяжелых длинных дубинок, обрушиваясь на головы, плечи, спины, на все, что жило и двигалось. Огромная машина, подчиняющаяся лишь приказам, ползла ПО мерному асфальту, уничтожая все на своем пути. Стоящему повелевала преклонить колени, поднятой голове — бессильно опуститься на грудь, голосу свободы — умолкнуть.
Совсем еще юные студенты летели вниз с моста. В их глазах I последний раз отражалась чистая голубизна необъятного небосвода, в них застыло удивление людей, которых внезапно ударили ножом в спину. А может быть, эти глаза призывали 16МЛЮ и небо в свидетели предательства, совершенного против своих собратьев. Огромная масса людей оказалась зажатой между разверстой пастью моста и черной стеной полицейских. Последние неумолимо надвигались, шаг за шагом тесня людей к пропасти. Толпа колыхалась, извивалась, словно глубокая боль пронзила ее разом, из конца в конец. Над головами развевались белые флаги, трепетали на ветру, взмывали высоко над головами, падали, исчезали в людском водовороте. Падали наземь знаменосцы. И вновь поднимались полотнища, обагренные кровью. Тысячи голосов скандировали лозунги, кто-то пел революционную песню, дробно гремели выстрелы, хлестко били дубины по костям, свистели плети, мелькая в воздухе, ревел людской поток. Темно-серые полицейские машины сновали, как овчарки, загоняя группы студентов в тупик, поглощали их уже в наручниках и уезжали переполненные людьми — словно везли скот на бойню.
Ближе к вечеру, когда солнце приблизилось к горизонту и коснулось облаков цветными пальцами, прежде чем скрыться за деревьями на острове, бойня закончилась. Асфальт блестел в лучах заходящего солнца. Повсюду валялись белые флаги с поломанными древками. Алые лужи крови стали коричневыми на белых бровках тротуаров и в пыли. Растоптанные в лепешку красные фески у фонарных столбов. Посреди дороги при въезде на мост — книга, раскрытая к небу.
На следующий день рано утром тиран пал, чтобы уступить место другому тирану. Вместо премьер-министра Нукраши, который санкционировал расстрел демонстрации, пришел Исма-ил Сидки-паша. Это был седовласый старец. Узкие серые глаза смотрели всегда холодно и оценивающе — закаленная сталь кинжала. Невысокое согбенное туловище, опирающееся на толстую клюку. Шаги коротенькие, быстрые: не то семенит, не то бежит. Походка странно вихляющая, словно пританцовывает. Массивная голова на короткой толстой шее. В лице, покрытом гладкой кожей, что-то детское: румянец на щеках, невинная улыбка. Голос низкий, спокойный. Слова произносит отчетливо и медленно.
Этот человек с невинной улыбкой, спокойным голосом и глазами убийцы был хорошо знаком рабочим-железнодорожникам. Двадцать пять лет тому назад по его приказу полицейские разрядили винтовки в отцов, которые вышли на демонстрацию, протестуя против решения отменить конституцию. А отменили ее потому, что она, мол, слишком сложное изобретение, в котором страна не нуждается.
Хорошо известен он был и молодым людям, тесно сидевшим в овальном зале, окна которого выходили на больницу Каср аль-Айни. Они знали его истинное лицо и потому готовились сообща противостоять тому, что он говорил, став главой нового кабинета.
Азиз чувствовал какую-то опасность, витавшую над их головами, но это чувство было неосознанным, смутным. Сев рядом с людьми, он ощутил их тепло, и вместе с ним пришло ощущение комфорта и безопасности. Чужое горячее дыхание было уверенным, ритмичным. Азиз скользил взглядом по лицам собравшихся, то и дело встречаясь глазами с Эмадом. Но чаще всего его взгляд останавливался на стройной смуглой девушке, которая одна стояла посреди пустой площадки, окруженной рядами сидевших на матрацах людей. Ее слова струились нескончаемым теплым потоком, исходившим, как ему казалось, из неведомых глубин. Возле двери стоял Халиль. Его высокая фигура прислонилась к косяку. Глаза невидяще смотрели сквозь очки, длинная рука покоилась на плече Хусейна.
Девушка обращалась ко всем присутствующим, и их глаза были прикованы к ней в сосредоточенном внимании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107