В тишине слышны были сопение, хриплая одышка. Один из них упал и с глухим стуком покатился по лестнице. Его тело распростерлось на земле бесформенной грудой костей и тряпья. Охранник ткнул палкой в эту груду. Двое арестантов отделились от вереницы и начали спускаться, дергаясь, как марионетки, к упавшему товарищу.
Уже сотни заключенных столпились наверху. Кто-то закричал:
— Люди из аль-Урди вернулись! Проклятье аллаха на головы тиранов!
Этот выкрик вдруг подхватили другие голоса, слившись в едином порыве, и так же внезапно умолкли. Все напряженно наблюдали за тем, как упавшего подняли под руки и повели наверх. Когда они добрались до площадки второго этажа, их ждали раскрытые объятья. Одни приглушенно рыдали, у других по впалым щекам текли безмолвные слезы, падая на пол.
Кто-то настойчиво повторял:
— Это ты, Сайд? Я тебя не узнаю. Сайд, что случилось? Ты меня видишь, а? Сайд...
Едва слышный ответ:
— Дай мне руку...
Толпа начала постепенно расходиться. В медицинском отсеке открывались одна за другой двери камер, впуская тех, кто вернулся из аль-Урди. Отовсюду люди несли одеяла, матрасы, стаканы чая, пакеты черного табака, молоко, сыр, мясо. Вернувшимся из аль-Урди отдавали даже то немногое, что оставалось у самих. Отдавали закоренелым преступникам, отбросам общества, ворам, жуликам и убийцам. И самые ожесточившиеся смягчались при виде узников из аль-Урди, теплые чувства струились незримым потоком среди людей, объединенных общей трагедией — жизнью за тюремной решеткой.
Азиз сидел перед миской чечевицы и раздумывал, как поскорее попасть в тюремный госпиталь, чтобы навестить тех, кто вернулся из аль-Урди. Но приходилось ждать. Правила были строгими: никаких контактов между политзаключенными и узниками из аль-Урди. Нарушители жестоко наказывались. Однако, пока дежурил старый надзиратель Абдель Гаффар, все было возможно. Абдель Гаффар, конечно же, понимал, как не терпится Азизу попасть туда, и наверняка скоро сам явится к Азизу. У старого тюремщика выработалось особое чутье на многие вещи, и он без слов понимал заключенных. Надо только набраться терпения и подождать его. Азиз знал, что именно сейчас, в первые часы после возвращения из аль-Урди, люди особенно нуждались в человеческом тепле.
Уголовники обычно называли их при обращении "товарищами", пели в их честь песни, когда ночью гасили свет: "Тебе, юности цвет, от печального сердца привет..." Они делились с политическими табаком, черным чаем и даже иной раз скудным пайком. Часто они носили их записки из одного здания тюрьмы и другое и даже на волю, когда подворачивалась возможность. Но у них все-таки был свой собственный мир, и следовало четко знать границу, отделяющую их от политзаключенных, уважать эти границы. В конце концов, существовал незримый, но всеми признаваемый барьер между "товарищами" и остальными арестантами.
Азиз не притронулся к еде. Сидел, скользя взглядом по стенам, пытаясь по положению тени от решетки определить примерное время. Шум в здании постепенно затихал, не слышно было стука кованых башмаков, хлопанья дверей. Наступило обеденное время.
Он прижался спиной к стене и предался мечтам, как усталый часовой, опасающийся заснуть на посту.
Азиз вздрогнул от характерного звука открывающейся двери и увидел Абдель Гаффара, стоящего посреди камеры. Печальные глаза старика смотрели на него сверху вниз.
— Ну что, пойдем, доктор? Сайд хочет повидаться с вами. -Сайд? Он здесь?!
— Да вот вернулся нынче из аль-Урди.
Они вышли из камеры, прошли в самый конец здания мимо шеренги дверей до камеры номер 163. Надзиратель жестом предложил войти. Азиз проскользнул в камеру и увидел человека, сидящего на полу скрестив ноги. Неподвижный взгляд прикован к стене. Абдель Гаффар сказал с порога:
— Сайд, доктор Азиз пришел к тебе.
С большим трудом человек поднялся. Движения замедленные и осторожные. В сумраке камеры Азиз разглядел морщинистое лицо, бледность которого подчеркивалась черной всклокоченной бородой. Сайд стоял, глядя в пол, а когда поднял лицо, Азиз невольно вздрогнул при виде двух белых страшных шрамов, края которых отдавали синевой. Рука Сайда нащупала его пальцы и вцепилась в них. Они молча стояли лицом к лицу возле двери, держась за руки. Азиз почувствовал, как отяжелела вдруг ладонь Сайда, потянула вниз. Он не мог оторвать взгляда от двух белых пятен вместо глаз. Веки были распухшими, напоминая вывернутые губы, словно под ними зрели раковые опухоли. Чужеродные шары, вставленные в глазницы на бледном лице. Они словно смотрели неподвижно в пространство, но ничего не видели — страшные образования на сморщенном лице мумии. У Азиза похолодело внутри, он оперся рукой о дверь, на лбу выступили капли пота.
— Садись, Сайд.
Сайд опустился на корточки, потянув Азиза за собой.
— Слава аллаху, что ты вернулся, Сайд.
— Да храни аллах от бед и тебя.
Азиз замешкался, не зная, что сказать. Спросил:
— Когда ты прибыл?
— Сегодня.
— Ты довольно скоро вернулся. Я так рад тебя видеть. — Спасибо.
— Сколько же ты там времени провел?
— Три месяца.
— Всего три? Сайд помолчал, а потом произнес хрипло, почти шепотом:
— Да, только три месяца. Но это не мало. Очень долго-дольше, чем вся моя жизнь.
Короткая пауза, слышно только их дыхание. Азиз сказал:
— А что, Сайд, не хочешь выпить кофе?
— Да, да... ты мои мысли прочел, доктор Азиз.
Он обернулся к Абдель Гаффару, который все еще стоял у приоткрытой двери, чтобы обратиться к нему с просьбой, но старый надзиратель опередил его:
— Банка кофе спрятана в камере Метвалли. Я сам схожу и пришлю вам пару чашек. - Он прикрыл дверь и удалился.
Они снова замолчали. Азиз окинул взглядом потолок, стены, окошко, грубое темное одеяло, задержал взгляд на ногах Сайда. Они напоминали обожженные жерди, покрытые грязью. Ногти отросли, на ступнях не хватало обоих больших пальцев, а на одной ступне сбоку зияла глубокая рана, начавшая затягиваться.
— Подойди ко мне ближе, доктор Азиз.
Азиз приблизился и осмотрел исхудавшее тело, прикрытое синими лохмотьями, обнаженные колени, грудь, правое плечо, грязную кожу. Еще раз взглянул на белые слепые шары и почувствовал приступ тошноты. Горечь подкатила к горлу, и он сглотнул. Сайд спросил хриплым полушепотом:
— Как вы тут живете, товарищ Азиз?
Азиз улыбнулся, услышав знакомое обращение. К Сайду начали возвращаться прежние привычки.
— Мы-то хорошо. А вот ты как?
— Как видишь.
— Я смотрю, ты отощал. Но это нестрашно, дело наживное, отъешься...
Распухшие губы приоткрылись в горькой усмешке.
— Товарищ Азиз, не говори со мной так. Я уж больше никогда не стану таким, как прежде. Со мной все кончено...
— Кончено? С каких это пор Сайд начал такие вещи говорить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Уже сотни заключенных столпились наверху. Кто-то закричал:
— Люди из аль-Урди вернулись! Проклятье аллаха на головы тиранов!
Этот выкрик вдруг подхватили другие голоса, слившись в едином порыве, и так же внезапно умолкли. Все напряженно наблюдали за тем, как упавшего подняли под руки и повели наверх. Когда они добрались до площадки второго этажа, их ждали раскрытые объятья. Одни приглушенно рыдали, у других по впалым щекам текли безмолвные слезы, падая на пол.
Кто-то настойчиво повторял:
— Это ты, Сайд? Я тебя не узнаю. Сайд, что случилось? Ты меня видишь, а? Сайд...
Едва слышный ответ:
— Дай мне руку...
Толпа начала постепенно расходиться. В медицинском отсеке открывались одна за другой двери камер, впуская тех, кто вернулся из аль-Урди. Отовсюду люди несли одеяла, матрасы, стаканы чая, пакеты черного табака, молоко, сыр, мясо. Вернувшимся из аль-Урди отдавали даже то немногое, что оставалось у самих. Отдавали закоренелым преступникам, отбросам общества, ворам, жуликам и убийцам. И самые ожесточившиеся смягчались при виде узников из аль-Урди, теплые чувства струились незримым потоком среди людей, объединенных общей трагедией — жизнью за тюремной решеткой.
Азиз сидел перед миской чечевицы и раздумывал, как поскорее попасть в тюремный госпиталь, чтобы навестить тех, кто вернулся из аль-Урди. Но приходилось ждать. Правила были строгими: никаких контактов между политзаключенными и узниками из аль-Урди. Нарушители жестоко наказывались. Однако, пока дежурил старый надзиратель Абдель Гаффар, все было возможно. Абдель Гаффар, конечно же, понимал, как не терпится Азизу попасть туда, и наверняка скоро сам явится к Азизу. У старого тюремщика выработалось особое чутье на многие вещи, и он без слов понимал заключенных. Надо только набраться терпения и подождать его. Азиз знал, что именно сейчас, в первые часы после возвращения из аль-Урди, люди особенно нуждались в человеческом тепле.
Уголовники обычно называли их при обращении "товарищами", пели в их честь песни, когда ночью гасили свет: "Тебе, юности цвет, от печального сердца привет..." Они делились с политическими табаком, черным чаем и даже иной раз скудным пайком. Часто они носили их записки из одного здания тюрьмы и другое и даже на волю, когда подворачивалась возможность. Но у них все-таки был свой собственный мир, и следовало четко знать границу, отделяющую их от политзаключенных, уважать эти границы. В конце концов, существовал незримый, но всеми признаваемый барьер между "товарищами" и остальными арестантами.
Азиз не притронулся к еде. Сидел, скользя взглядом по стенам, пытаясь по положению тени от решетки определить примерное время. Шум в здании постепенно затихал, не слышно было стука кованых башмаков, хлопанья дверей. Наступило обеденное время.
Он прижался спиной к стене и предался мечтам, как усталый часовой, опасающийся заснуть на посту.
Азиз вздрогнул от характерного звука открывающейся двери и увидел Абдель Гаффара, стоящего посреди камеры. Печальные глаза старика смотрели на него сверху вниз.
— Ну что, пойдем, доктор? Сайд хочет повидаться с вами. -Сайд? Он здесь?!
— Да вот вернулся нынче из аль-Урди.
Они вышли из камеры, прошли в самый конец здания мимо шеренги дверей до камеры номер 163. Надзиратель жестом предложил войти. Азиз проскользнул в камеру и увидел человека, сидящего на полу скрестив ноги. Неподвижный взгляд прикован к стене. Абдель Гаффар сказал с порога:
— Сайд, доктор Азиз пришел к тебе.
С большим трудом человек поднялся. Движения замедленные и осторожные. В сумраке камеры Азиз разглядел морщинистое лицо, бледность которого подчеркивалась черной всклокоченной бородой. Сайд стоял, глядя в пол, а когда поднял лицо, Азиз невольно вздрогнул при виде двух белых страшных шрамов, края которых отдавали синевой. Рука Сайда нащупала его пальцы и вцепилась в них. Они молча стояли лицом к лицу возле двери, держась за руки. Азиз почувствовал, как отяжелела вдруг ладонь Сайда, потянула вниз. Он не мог оторвать взгляда от двух белых пятен вместо глаз. Веки были распухшими, напоминая вывернутые губы, словно под ними зрели раковые опухоли. Чужеродные шары, вставленные в глазницы на бледном лице. Они словно смотрели неподвижно в пространство, но ничего не видели — страшные образования на сморщенном лице мумии. У Азиза похолодело внутри, он оперся рукой о дверь, на лбу выступили капли пота.
— Садись, Сайд.
Сайд опустился на корточки, потянув Азиза за собой.
— Слава аллаху, что ты вернулся, Сайд.
— Да храни аллах от бед и тебя.
Азиз замешкался, не зная, что сказать. Спросил:
— Когда ты прибыл?
— Сегодня.
— Ты довольно скоро вернулся. Я так рад тебя видеть. — Спасибо.
— Сколько же ты там времени провел?
— Три месяца.
— Всего три? Сайд помолчал, а потом произнес хрипло, почти шепотом:
— Да, только три месяца. Но это не мало. Очень долго-дольше, чем вся моя жизнь.
Короткая пауза, слышно только их дыхание. Азиз сказал:
— А что, Сайд, не хочешь выпить кофе?
— Да, да... ты мои мысли прочел, доктор Азиз.
Он обернулся к Абдель Гаффару, который все еще стоял у приоткрытой двери, чтобы обратиться к нему с просьбой, но старый надзиратель опередил его:
— Банка кофе спрятана в камере Метвалли. Я сам схожу и пришлю вам пару чашек. - Он прикрыл дверь и удалился.
Они снова замолчали. Азиз окинул взглядом потолок, стены, окошко, грубое темное одеяло, задержал взгляд на ногах Сайда. Они напоминали обожженные жерди, покрытые грязью. Ногти отросли, на ступнях не хватало обоих больших пальцев, а на одной ступне сбоку зияла глубокая рана, начавшая затягиваться.
— Подойди ко мне ближе, доктор Азиз.
Азиз приблизился и осмотрел исхудавшее тело, прикрытое синими лохмотьями, обнаженные колени, грудь, правое плечо, грязную кожу. Еще раз взглянул на белые слепые шары и почувствовал приступ тошноты. Горечь подкатила к горлу, и он сглотнул. Сайд спросил хриплым полушепотом:
— Как вы тут живете, товарищ Азиз?
Азиз улыбнулся, услышав знакомое обращение. К Сайду начали возвращаться прежние привычки.
— Мы-то хорошо. А вот ты как?
— Как видишь.
— Я смотрю, ты отощал. Но это нестрашно, дело наживное, отъешься...
Распухшие губы приоткрылись в горькой усмешке.
— Товарищ Азиз, не говори со мной так. Я уж больше никогда не стану таким, как прежде. Со мной все кончено...
— Кончено? С каких это пор Сайд начал такие вещи говорить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107