И, шагая рядом с этой хрупкой, прожившей долгую жизнь женщиной в черном одеянии, пользующейся всеобщим уважением, он испытывал чувство гордости за то, что он ее любимый внук.
Кроме бабушки, он ни с кем не был так близок. Другие члены семьи, как и сотни крестьян, ютившиеся в глинобитных хижинах и бродившие вокруг их поместья, были ему безразличны. Лишь изредка с ленивым любопытством он наблюдал, как они орудовали мотыгами, вскидывая их высоко над головой и с размаху вгрызаясь ими в землю, как купались в речушке в знойный полдень, как усталые возвращались с полей со своими верными помощниками — буйволами и ослами. А вечерами они сидели на глиняных мастабах возле открытых дверей своих хижин. Но он смотрел на них взглядом стороннего наблюдателя, как на отвлеченные картинки, не занимавшие его мыслей. Единственное, что от него требовалось, — это отвечать на приветствия феллахов, если случалось с ними встретиться. Они почтительно кланялись ему — наследнику богатой семьи, занимающей огромный дом у ручья с множеством слуг, владеющей обширными угодьями, фруктовым садом, погребами и складами, которые ломятся от добра, хлевами и конюшнями.
...Именно чувство одиночества побудило его пригласить Хусейна провести каникулы в деревне. Они совершали длинные прогулки вдоль высокого берега реки до того места, где она разливалась широко между Багорией и Кафр Нуссейром. Наблюдали, как заходит солнце в море золотого огня за далеким горизонтом. Иногда вели неторопливую беседу, сидя вокруг большого бронзового подноса на подставке и макая лепешки в бесчисленные тарелочки с разными закусками. Вместе просиживали над толстыми книгами на английском языке, переворачивая глянцевые страницы, пытаясь запомнить цветные схемы-иллюстрации, изображавшие детали человеческого организма, постигая его тайны.
Азиз взял одну книгу из стопки, принесенной дядей Аб-даллой, рассеянно полистал, но мысли его были заняты совсем другим. Обычно он легко переключался на занятия, но сегодня дело явно не клеилось. Прищурив глаза, глянул на Хусейна. Молчаливый по натуре, Азиз с трудом подыскивал слова, когда приходилось высказаться, предпочитал слушать и наблюдать. Это, видимо, и помогло ему развить наблюдательность. А лицо человека, сидящего напротив него, поистине было достойным объектом для изучения.
Азиз не мог забыть тот день, когда Хусейн так неожиданно вошел в его жизнь. Он стоял в анатомичке один перед группой студентов, в глазах которых читал ярость и ненависть. Потом протискивался сквозь плотную толпу, охваченный чувством растерянности и отверженности. Но в этой толпе нашелся человек, который протянул ему руку помощи и поговорил с ним по-дружески...
Глубоко посаженные глаза под выпуклым лбом быстро пробегали текст страницы. Черты лица тонкие, почти точеные: короткий прямой нос с нервными ноздрями, полные губы, светлая полоска усов, слегка выпирающие скулы, покрытые пушком, карие глаза, густые, зачесанные назад волосы. Лицо мужественное и одновременно холеное. Тело крепкое, сильное, но, видно, любящее комфорт.
Азиз первым-нарушил молчание:
— А когда ты дашь мне обещанные книги?
Он ответил в своей обычной манере — слегка в нос:
— Когда вернемся в Каир.
— И.чему эти книги меня научат?
Хусейн с раздражением отложил в сторону книгу, которую читал:
— Ты, я вижу, не настроен сегодня заниматься.
— Ответь на мой вопрос.
— Ну хорошо. Они научат тебя смыслу жизни.
— А ты знаешь, в чем смысл жизни?
— Думаю, что да. После того, как открыл для себя многие не щи.
— Ну так поделись со мной.
Хусейн на мгновение задумался. Его карие глаза смотрели I упорна Азиза.
— Жизнь не имеет смысла, если не совершить такого, что останется после твоей смерти.
— И что для этого нужно совершить?
— Освободить нашу родину. Избавить наш народ от нищеты И угнетения.
— Я тоже, между прочим, ищу смысл жизни, но не вижу его
в том, о чем ты говоришь. Для меня жизнь — загадка, нечто такое, чего я не могу объяснить. Люди являются в этот мир такими беззащитными. Они становятся жертвами обстоятельств и опасностей, которые подстерегают их на каждом шагу. Едят, женятся, занимаются любовью, в поте лица добывают хлеб насущный, не успевают оглянуться — и уже пришла смерть. Все на этом кончается. А что я-то могу изменить в заведенном порядке?
— Ты просто не умеешь широко мыслить и не видишь того, что происходит вокруг тебя. Неужели у тебя ни разу не возникло желания сделать жизнь лучше? Как ты можешь мириться с окружающей тебя нищетой и бесправием?
— Да я тут при чем? Не я придумал нищету и бесправие. С какой стати это должно меня беспокоить? Не понимаю, почему эти вопросы тебя так волнуют. Тебя что, трогают несчастья других людей или же ты ищешь более широкое поле деятельности для удовлетворения собственных амбиций? Я, знаешь ли, вполне счастлив тем, что делаю. И даю слово: когда стану врачом, буду лечить тех самых бедняков, о которых ты так печешься.
Хусейн сердито повысил голос:
— Ты, я вижу, иронизируешь на мой счет. Давай без этого!
— Я не иронизирую. Просто говорю, что чувствую. Жизнь представляется мне крайне запутанной, а иногда и пугающей. Постоянно возникают вопросы, которые меня волнуют. А твои ответы мне не кажутся убедительными. Впрочем, мне думается, что ответов я вообще ни у кого не найду. Вот уже больше года мечусь в замкнутом круге этих вопросов, и все безрезультатно.
— Ответы прямо перед тобой. Они совершенно очевидны, а ты их отвергаешь, — сказал Хусейн с досадой.
— Знаешь, дружище, не стоит все это так серьезно воспринимать. У каждого из нас, в конце концов, свой взгляд на вещи.
Деликатное покашливание послышалось за их спиной. Они обернулись одновременно, будто ища предлога прекратить затянувшийся спор. Дядя Абдалла стоял, переминаясь с ноги на ногу и держа за руку маленького мальчика в грязной шапчонке и голубой галабее, разорванной на груди, со слипшимися от гноя ресницами. Старик медленно направился к ним, подталкивая мальчика впереди себя.
— Господин Азиз, окажите милость, посмотрите, что у мальчонки с глазами.
Азиз взял мальчика за плечо и повернул его лицом к свету.
— Твой сын? — спросил он Абдаллу. -Да.
— Сколько дней у него такое творится с глазами?
— Два дня.
Азиз пальцами осторожно приоткрыл левый глаз. Несколько секунд всматривался в покрасневшее глазное яблоко, потом осмотрел другой глаз и повернулся к Хусейну:
— Скажи-ка нам, Хусейн, что ты думаешь на этот счет. А? Хусейн придвинулся к мальчику.
— Тебя как зовут?
Молчание. Он повторил вопрос. Дядя Абдалла шагнул ближе и громко ответил:
— Мухаммед, сиди Хусейн!
— А ну-ка подними голову.
Мальчик повернулся к отцу, ожидая от него указаний, потом потупил взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Кроме бабушки, он ни с кем не был так близок. Другие члены семьи, как и сотни крестьян, ютившиеся в глинобитных хижинах и бродившие вокруг их поместья, были ему безразличны. Лишь изредка с ленивым любопытством он наблюдал, как они орудовали мотыгами, вскидывая их высоко над головой и с размаху вгрызаясь ими в землю, как купались в речушке в знойный полдень, как усталые возвращались с полей со своими верными помощниками — буйволами и ослами. А вечерами они сидели на глиняных мастабах возле открытых дверей своих хижин. Но он смотрел на них взглядом стороннего наблюдателя, как на отвлеченные картинки, не занимавшие его мыслей. Единственное, что от него требовалось, — это отвечать на приветствия феллахов, если случалось с ними встретиться. Они почтительно кланялись ему — наследнику богатой семьи, занимающей огромный дом у ручья с множеством слуг, владеющей обширными угодьями, фруктовым садом, погребами и складами, которые ломятся от добра, хлевами и конюшнями.
...Именно чувство одиночества побудило его пригласить Хусейна провести каникулы в деревне. Они совершали длинные прогулки вдоль высокого берега реки до того места, где она разливалась широко между Багорией и Кафр Нуссейром. Наблюдали, как заходит солнце в море золотого огня за далеким горизонтом. Иногда вели неторопливую беседу, сидя вокруг большого бронзового подноса на подставке и макая лепешки в бесчисленные тарелочки с разными закусками. Вместе просиживали над толстыми книгами на английском языке, переворачивая глянцевые страницы, пытаясь запомнить цветные схемы-иллюстрации, изображавшие детали человеческого организма, постигая его тайны.
Азиз взял одну книгу из стопки, принесенной дядей Аб-даллой, рассеянно полистал, но мысли его были заняты совсем другим. Обычно он легко переключался на занятия, но сегодня дело явно не клеилось. Прищурив глаза, глянул на Хусейна. Молчаливый по натуре, Азиз с трудом подыскивал слова, когда приходилось высказаться, предпочитал слушать и наблюдать. Это, видимо, и помогло ему развить наблюдательность. А лицо человека, сидящего напротив него, поистине было достойным объектом для изучения.
Азиз не мог забыть тот день, когда Хусейн так неожиданно вошел в его жизнь. Он стоял в анатомичке один перед группой студентов, в глазах которых читал ярость и ненависть. Потом протискивался сквозь плотную толпу, охваченный чувством растерянности и отверженности. Но в этой толпе нашелся человек, который протянул ему руку помощи и поговорил с ним по-дружески...
Глубоко посаженные глаза под выпуклым лбом быстро пробегали текст страницы. Черты лица тонкие, почти точеные: короткий прямой нос с нервными ноздрями, полные губы, светлая полоска усов, слегка выпирающие скулы, покрытые пушком, карие глаза, густые, зачесанные назад волосы. Лицо мужественное и одновременно холеное. Тело крепкое, сильное, но, видно, любящее комфорт.
Азиз первым-нарушил молчание:
— А когда ты дашь мне обещанные книги?
Он ответил в своей обычной манере — слегка в нос:
— Когда вернемся в Каир.
— И.чему эти книги меня научат?
Хусейн с раздражением отложил в сторону книгу, которую читал:
— Ты, я вижу, не настроен сегодня заниматься.
— Ответь на мой вопрос.
— Ну хорошо. Они научат тебя смыслу жизни.
— А ты знаешь, в чем смысл жизни?
— Думаю, что да. После того, как открыл для себя многие не щи.
— Ну так поделись со мной.
Хусейн на мгновение задумался. Его карие глаза смотрели I упорна Азиза.
— Жизнь не имеет смысла, если не совершить такого, что останется после твоей смерти.
— И что для этого нужно совершить?
— Освободить нашу родину. Избавить наш народ от нищеты И угнетения.
— Я тоже, между прочим, ищу смысл жизни, но не вижу его
в том, о чем ты говоришь. Для меня жизнь — загадка, нечто такое, чего я не могу объяснить. Люди являются в этот мир такими беззащитными. Они становятся жертвами обстоятельств и опасностей, которые подстерегают их на каждом шагу. Едят, женятся, занимаются любовью, в поте лица добывают хлеб насущный, не успевают оглянуться — и уже пришла смерть. Все на этом кончается. А что я-то могу изменить в заведенном порядке?
— Ты просто не умеешь широко мыслить и не видишь того, что происходит вокруг тебя. Неужели у тебя ни разу не возникло желания сделать жизнь лучше? Как ты можешь мириться с окружающей тебя нищетой и бесправием?
— Да я тут при чем? Не я придумал нищету и бесправие. С какой стати это должно меня беспокоить? Не понимаю, почему эти вопросы тебя так волнуют. Тебя что, трогают несчастья других людей или же ты ищешь более широкое поле деятельности для удовлетворения собственных амбиций? Я, знаешь ли, вполне счастлив тем, что делаю. И даю слово: когда стану врачом, буду лечить тех самых бедняков, о которых ты так печешься.
Хусейн сердито повысил голос:
— Ты, я вижу, иронизируешь на мой счет. Давай без этого!
— Я не иронизирую. Просто говорю, что чувствую. Жизнь представляется мне крайне запутанной, а иногда и пугающей. Постоянно возникают вопросы, которые меня волнуют. А твои ответы мне не кажутся убедительными. Впрочем, мне думается, что ответов я вообще ни у кого не найду. Вот уже больше года мечусь в замкнутом круге этих вопросов, и все безрезультатно.
— Ответы прямо перед тобой. Они совершенно очевидны, а ты их отвергаешь, — сказал Хусейн с досадой.
— Знаешь, дружище, не стоит все это так серьезно воспринимать. У каждого из нас, в конце концов, свой взгляд на вещи.
Деликатное покашливание послышалось за их спиной. Они обернулись одновременно, будто ища предлога прекратить затянувшийся спор. Дядя Абдалла стоял, переминаясь с ноги на ногу и держа за руку маленького мальчика в грязной шапчонке и голубой галабее, разорванной на груди, со слипшимися от гноя ресницами. Старик медленно направился к ним, подталкивая мальчика впереди себя.
— Господин Азиз, окажите милость, посмотрите, что у мальчонки с глазами.
Азиз взял мальчика за плечо и повернул его лицом к свету.
— Твой сын? — спросил он Абдаллу. -Да.
— Сколько дней у него такое творится с глазами?
— Два дня.
Азиз пальцами осторожно приоткрыл левый глаз. Несколько секунд всматривался в покрасневшее глазное яблоко, потом осмотрел другой глаз и повернулся к Хусейну:
— Скажи-ка нам, Хусейн, что ты думаешь на этот счет. А? Хусейн придвинулся к мальчику.
— Тебя как зовут?
Молчание. Он повторил вопрос. Дядя Абдалла шагнул ближе и громко ответил:
— Мухаммед, сиди Хусейн!
— А ну-ка подними голову.
Мальчик повернулся к отцу, ожидая от него указаний, потом потупил взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107