Прикажет голодать — и умрет голодной смертью. Прикажет стиснуть зубы — и перенесет любые страдания...
Знакомая комната совсем не изменилась. Эмад сидел перед ним на кровати, скрестив ноги по-турецки. Он тоже ничуть не изменился. Яркое солнце светило в окно, отражалось в треснутом зеркале. Листья на деревьях трепетали в воздушных струях, как стайки пестрых рыбок.
Разговор у них получился спокойный, серьезный.
— Ты чем-то обеспокоен, Эмад, или я ошибаюсь? Эмад перевел отсутствующий взгляд на Азиза.
— Вспоминаю детство, Азиз...
— Детство?
— Да. Вспомнил, как мы жили в городке Мит Гамр на севере. Отец торговал зерном. Потом обанкротился, скоропостижно скончался. У нас не осталось ничего, кроме дома, в котором мы жили. Мать продала дом, и мы переехали в Каир. Взвалила она на себя буквально все после смерти отца. Ну а потом старший брат мой стал врачом. Закончил институт и совсем забыл о нас. Никогда ничем не помог матери...
— С чего ты вдруг вспомнил об этом?
— Пришел мой черед, вот и вспомнил.
— Что ты имеешь в виду?
— А то, что я тоже ухожу из семьи.
— Куда?
— Не знаю сам.
— Шутишь, что ли?
— Нет, не шучу. Многое в моем будущем мне пока неясно.
— Кто же может знать свое будущее?
— Со мной все иначе. Скоро моя жизнь коренным образом изменится.
— Как это?
— Я решил полностью отдаться партийной работе.
Некоторое время Азиз молчал, стоя у окна. Тонкие листочки в кроне дерева по-прежнему трепетали в лучах солнца, как рыбки. И внутри себя он вдруг ощутил какой-то трепет. Он повернулся к Эмаду.
— Я вижу, тебя и самого все это не радует.
— Кое-что меня, конечно же, беспокоит.
— Что именно?
— Ну хотя бы мать.
— И что ты намерен предпринять?
— Я вынужден буду ее покинуть.
— Как она к этому относится? Что говорит?
— Ничего не говорит. Она не может понять всего, что творится в этом странном мире. Она и сейчас тревожится главным образом о том, что я могу простудиться, заболеть. Переживает, что некому будет присмотреть за мной. До смерти боится этих предрассветных визитов людей со стальными браслетами. Ни о чем другом она не думает.
— А как твоя поэзия, Эмад? — спросил Азиз.
Эмад глубоко вздохнул. Это была тема, о которой он хотел бы забыть.
— Не знаю, не знаю... — В его голосе чувствовалось отчаяние. — Знаешь, Азиз, а я буду скучать по тебе, — сказал он, переводя разговор в другое русло.
— Что же, мы больше не встретимся?
— Может быть, когда я снова приеду в Каир.
— Значит, ты покидаешь Каир? -Да.
Некоторое время они молчали.
— А почему бы и мне не уехать с тобой? — сказал вдруг Азиз.
— Ты думаешь, это приятная прогулка, не более?
— Нет, я отлично представляю себе, что тут развлечением и не пахнет.
— Ищешь приключений?
— А что тут такого? Приключения — это в конце концов не так уж плохо. Они отвлекают нас от повседневной рутины.
— Не всегда.
— Разумеется. Но боязнь приключений, страх потерять нечто привычное — это препятствие на пути любого достижения.
— Одной лишь готовности к приключениям недостаточно. Все это может быть всего лишь капризом.
— Но ты-то знаешь, что у меня есть все, что только может пожелать человек моего круга. С чего бы мне поддаваться мимолетному капризу?
— Такие люди, как ты, всегда ищут какого-то спасения.
— Спасения от чего?
— Возможно, от однообразия жизни.
— Ну и что в этом плохого?
— Дело в том, что со временем этот мотив обнаруживает свою несостоятельность.
— Значит, ты против моего предложения? Эмад глянул на него с легким удивлением.
— А ты разве всерьез говоришь об этом?
— А ты как думал? — сказал Азиз с раздражением. — Может,, ты полагаешь, что я решил от скуки переменить обстановку?
— А ты хорошо подумал обо всем? Ты понимаешь, какой ценой тебе придется расплачиваться за такое решение?
— Кто из нас знает, какую цену он заплатит за все, что делает?
Эмад ничего не ответил, стал выгонять залетевшую в комнату пчелу. Потом вдруг сказал:
— Погода отличная. Не хочешь прогуляться?
— Нет, Эмад. Ты не ответил на мой вопрос.
—Ишь ты какой настойчивый! Ладно, я. отвечу. Да, я знаю, чего мне может стоить каждый мой шаг.
— Неправда. Ты знаешь это только в общих чертах.
— А ты, Азиз?
— Я знаю одно — мне нужны иные горизонты.
— Но ты еще ни разу не сталкивался с невзгодами жизни.
— Что ж, это так. Ну вот и пришло время столкнуться с ними.
— А сможешь ли ты их вынести?
— Этот вопрос решит будущее. Я думаю, что смогу все перенести.
— Голод, преследования, разлуку с семьей, лишение всех привычных удобств?
— Ты не понимаешь меня. Эмад посмотрел на него сердито.
— Чего же это я не понимаю, интересно? Все, о чем я говорю, я уже испытал на собственной шкуре.
— Понятно. Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. — Азиз не удержался от легкого сарказма.
— Между прочим, абсолютно верно!
— Ну да! А у меня есть что терять.
— Конечно.
— И значит, я не способен разделить твои чувства?
— Ну как ты можешь чувствовать то, чего не испытал?
— Может быть. Но я испытал другое. Я постоянно веду диалог со смертью, задаюсь вопросом — в чем смысл жизни?
— Философствуешь...
— У каждого из нас своя дорога, но иногда эти дороги ведут в одном направлении. Одних толкает голод, других мечта об иной жизни. Есть и такие, вроде меня, которыми движут, как ты выражаешься, философские размышления. Но я хочу тебя вот о чем спросить: что мы должны делать в жизни? Есть, пить, получать удовольствия, зарабатывать деньги, плодить детей и умирать? И все?
— Э, нет. Гораздо больше. Мы обязаны изменять то, что вокруг нас, оставить после себя что-то стоящее.
— Ты всматривался в глаза детей, которые живут в трущобах?
— Конечно. Каждый день.
— А видел ты больных в очереди у больницы Каср аль-Айни?
— Иногда проходил мимо.
— Видел ли ты молодого человека, у которого взрывом оторвало обе ноги?
— Нет. А к чему ты клонишь?
— Видел ли ты Асада, лежащего на мраморной плите в морге?
— Асада? Кто такой Асад? И вообще, что с тобой происходит?
— Ничего. Я не могу сидеть сложа руки и наблюдать.
— Но ты и не сидишь сложа руки. Ты действуешь, что-то предпринимаешь.
— Да, так. Но недостаточно. Я способен на гораздо большее. Скажи мне, наступит ли когда-нибудь конец этим страданиям на нашей земле?
— Когда-нибудь наступит. И не только у нас везде.
— Так почему же ты не хочешь, чтобы мы ехали вместе?
— Напротив — хочу. Но, может быть, тебе лучше еще раз обдумать все как следует?
— С чего ты взял, что я уже не обдумал? Эмад пристально посмотрел ему в глаза.
— Ты когда уезжаешь, Эмад?
— На той неделе.
— Я еду с тобой.
— Нет, лучше я поеду один и подожду тебя там.
— Где там?
— В Александрии.
Тело двигалось легко. Казалось, оно парит в безвоздушном пространстве. Сумка, которую он нес, была легкой как перышко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Знакомая комната совсем не изменилась. Эмад сидел перед ним на кровати, скрестив ноги по-турецки. Он тоже ничуть не изменился. Яркое солнце светило в окно, отражалось в треснутом зеркале. Листья на деревьях трепетали в воздушных струях, как стайки пестрых рыбок.
Разговор у них получился спокойный, серьезный.
— Ты чем-то обеспокоен, Эмад, или я ошибаюсь? Эмад перевел отсутствующий взгляд на Азиза.
— Вспоминаю детство, Азиз...
— Детство?
— Да. Вспомнил, как мы жили в городке Мит Гамр на севере. Отец торговал зерном. Потом обанкротился, скоропостижно скончался. У нас не осталось ничего, кроме дома, в котором мы жили. Мать продала дом, и мы переехали в Каир. Взвалила она на себя буквально все после смерти отца. Ну а потом старший брат мой стал врачом. Закончил институт и совсем забыл о нас. Никогда ничем не помог матери...
— С чего ты вдруг вспомнил об этом?
— Пришел мой черед, вот и вспомнил.
— Что ты имеешь в виду?
— А то, что я тоже ухожу из семьи.
— Куда?
— Не знаю сам.
— Шутишь, что ли?
— Нет, не шучу. Многое в моем будущем мне пока неясно.
— Кто же может знать свое будущее?
— Со мной все иначе. Скоро моя жизнь коренным образом изменится.
— Как это?
— Я решил полностью отдаться партийной работе.
Некоторое время Азиз молчал, стоя у окна. Тонкие листочки в кроне дерева по-прежнему трепетали в лучах солнца, как рыбки. И внутри себя он вдруг ощутил какой-то трепет. Он повернулся к Эмаду.
— Я вижу, тебя и самого все это не радует.
— Кое-что меня, конечно же, беспокоит.
— Что именно?
— Ну хотя бы мать.
— И что ты намерен предпринять?
— Я вынужден буду ее покинуть.
— Как она к этому относится? Что говорит?
— Ничего не говорит. Она не может понять всего, что творится в этом странном мире. Она и сейчас тревожится главным образом о том, что я могу простудиться, заболеть. Переживает, что некому будет присмотреть за мной. До смерти боится этих предрассветных визитов людей со стальными браслетами. Ни о чем другом она не думает.
— А как твоя поэзия, Эмад? — спросил Азиз.
Эмад глубоко вздохнул. Это была тема, о которой он хотел бы забыть.
— Не знаю, не знаю... — В его голосе чувствовалось отчаяние. — Знаешь, Азиз, а я буду скучать по тебе, — сказал он, переводя разговор в другое русло.
— Что же, мы больше не встретимся?
— Может быть, когда я снова приеду в Каир.
— Значит, ты покидаешь Каир? -Да.
Некоторое время они молчали.
— А почему бы и мне не уехать с тобой? — сказал вдруг Азиз.
— Ты думаешь, это приятная прогулка, не более?
— Нет, я отлично представляю себе, что тут развлечением и не пахнет.
— Ищешь приключений?
— А что тут такого? Приключения — это в конце концов не так уж плохо. Они отвлекают нас от повседневной рутины.
— Не всегда.
— Разумеется. Но боязнь приключений, страх потерять нечто привычное — это препятствие на пути любого достижения.
— Одной лишь готовности к приключениям недостаточно. Все это может быть всего лишь капризом.
— Но ты-то знаешь, что у меня есть все, что только может пожелать человек моего круга. С чего бы мне поддаваться мимолетному капризу?
— Такие люди, как ты, всегда ищут какого-то спасения.
— Спасения от чего?
— Возможно, от однообразия жизни.
— Ну и что в этом плохого?
— Дело в том, что со временем этот мотив обнаруживает свою несостоятельность.
— Значит, ты против моего предложения? Эмад глянул на него с легким удивлением.
— А ты разве всерьез говоришь об этом?
— А ты как думал? — сказал Азиз с раздражением. — Может,, ты полагаешь, что я решил от скуки переменить обстановку?
— А ты хорошо подумал обо всем? Ты понимаешь, какой ценой тебе придется расплачиваться за такое решение?
— Кто из нас знает, какую цену он заплатит за все, что делает?
Эмад ничего не ответил, стал выгонять залетевшую в комнату пчелу. Потом вдруг сказал:
— Погода отличная. Не хочешь прогуляться?
— Нет, Эмад. Ты не ответил на мой вопрос.
—Ишь ты какой настойчивый! Ладно, я. отвечу. Да, я знаю, чего мне может стоить каждый мой шаг.
— Неправда. Ты знаешь это только в общих чертах.
— А ты, Азиз?
— Я знаю одно — мне нужны иные горизонты.
— Но ты еще ни разу не сталкивался с невзгодами жизни.
— Что ж, это так. Ну вот и пришло время столкнуться с ними.
— А сможешь ли ты их вынести?
— Этот вопрос решит будущее. Я думаю, что смогу все перенести.
— Голод, преследования, разлуку с семьей, лишение всех привычных удобств?
— Ты не понимаешь меня. Эмад посмотрел на него сердито.
— Чего же это я не понимаю, интересно? Все, о чем я говорю, я уже испытал на собственной шкуре.
— Понятно. Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. — Азиз не удержался от легкого сарказма.
— Между прочим, абсолютно верно!
— Ну да! А у меня есть что терять.
— Конечно.
— И значит, я не способен разделить твои чувства?
— Ну как ты можешь чувствовать то, чего не испытал?
— Может быть. Но я испытал другое. Я постоянно веду диалог со смертью, задаюсь вопросом — в чем смысл жизни?
— Философствуешь...
— У каждого из нас своя дорога, но иногда эти дороги ведут в одном направлении. Одних толкает голод, других мечта об иной жизни. Есть и такие, вроде меня, которыми движут, как ты выражаешься, философские размышления. Но я хочу тебя вот о чем спросить: что мы должны делать в жизни? Есть, пить, получать удовольствия, зарабатывать деньги, плодить детей и умирать? И все?
— Э, нет. Гораздо больше. Мы обязаны изменять то, что вокруг нас, оставить после себя что-то стоящее.
— Ты всматривался в глаза детей, которые живут в трущобах?
— Конечно. Каждый день.
— А видел ты больных в очереди у больницы Каср аль-Айни?
— Иногда проходил мимо.
— Видел ли ты молодого человека, у которого взрывом оторвало обе ноги?
— Нет. А к чему ты клонишь?
— Видел ли ты Асада, лежащего на мраморной плите в морге?
— Асада? Кто такой Асад? И вообще, что с тобой происходит?
— Ничего. Я не могу сидеть сложа руки и наблюдать.
— Но ты и не сидишь сложа руки. Ты действуешь, что-то предпринимаешь.
— Да, так. Но недостаточно. Я способен на гораздо большее. Скажи мне, наступит ли когда-нибудь конец этим страданиям на нашей земле?
— Когда-нибудь наступит. И не только у нас везде.
— Так почему же ты не хочешь, чтобы мы ехали вместе?
— Напротив — хочу. Но, может быть, тебе лучше еще раз обдумать все как следует?
— С чего ты взял, что я уже не обдумал? Эмад пристально посмотрел ему в глаза.
— Ты когда уезжаешь, Эмад?
— На той неделе.
— Я еду с тобой.
— Нет, лучше я поеду один и подожду тебя там.
— Где там?
— В Александрии.
Тело двигалось легко. Казалось, оно парит в безвоздушном пространстве. Сумка, которую он нес, была легкой как перышко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107