— Да нет.
Хозяин пригласил его к столу, словно желая замять эти вопросы.
— Скорее всего вы меня с кем-то путаете, — сказал он. — Все мы, знаете ли, на одно лицо.
— Как это на одно лицо?
— А так. Работяги все на одно лицо. Азиз улыбнулся.
— Ну как же так?
— Очень просто. Как винтики в машине.
— Ну уж нет. Все люди разные.
— Винтики не бывают разными, доктор Азиз. Они просто винтики.
— Впервые слышу, чтобы рабочий так рассуждал. — В сумраке Азиз увидел, как обнажились в улыбке белые зубы хозяина.
— Я принадлежу к другому миру.
Азиз испытал легкое раздражение. Почему этот человек так с ним разговаривает?
— Но я, извините, появился в этом вашем мире. Пришел к вам в дом.
Мужчина повернулся к нему. В глазах — легкая ирония.
— Да, верно. Вы вошли в мой дом, но не в мой мир. Вы пока что стоите на его пороге.
— Зачем ставить такие барьеры между нами?
— Я их не ставлю, они существуют сами по себе.
Азиз замолчал, уставившись на красную салфетку, словно загипнотизированный ее цветом.
— Доктор Азиз, вы не сердитесь. Вы мой товарищ, вы разыскали меня, пришли в гости. Но у станка-то вы не стояли никогда, так?
— Станок — это машина... А что делает машина?
— Разрушает человеческую душу.
— Не может она разрушать душу. Ведь человек управляет машиной, а не наоборот.
— Как раз наоборот. Машина владеет мной, а не я ею. Она контролирует мои движения, пожирает мои силы.
— Когда-нибудь вы будете владеть машинами.
— Когда?
— Не знаю. Это вы сами решите — когда.
— Я этого не могу решить.
— Почему?
— Потому что вы держите при себе ваши знания.
— Я лично ничего не держу. Вот... пришел к вам.
— И все же вы скрываете от меня то, что я хочу знать.
— Да пожалуйста, спросите — я поделюсь.
— Не сможете поделиться.
— Почему это?
— Потому что голова у вас занята другими вещами. Например, всякими там пейзажами — луна, река, новыми костюмами, хорошей обстановкой для вашей квартиры.
— А что тут плохого?
— Ничего. Просто следует сделать выбор.
— Выбор?
— Да, выбор. Между тем, что вы имеете, и тем, что, на ваш взгляд, должно быть и у других.
— А почему именно я?
— А потому, что вы пришли сюда искать смысл жизни.
— Хм... возможно...
Они оба замолчали. Азиз смотрел на него, словно ожидая чего-то. После некоторого колебания хозяин сказал:
— Семя, которое падает в тени дерева, не прорастает.
— Так... Переходим к растениеводству?
Мужчина посмотрел на него, воздержавшись от комментария, и продолжил, словно не слышал его замечания:
— Те, кто живут только для себя, погибают.
— Но для человека нет ничего более ценного, чем он сам. В этом его сущность.
— Вы, однако, не центр вселенной.
— Вы — тоже.
— Или скажем иначе: вы — центр, и я тоже — центр. В этом мы равны.
— Да. Но каждый тянет в свою сторону.
— А почему бы не двинуться в одном направлении?
— А как насчет тех, кто движется быстрее и видит дальше других?
— Такие должны протянуть руку остальным.
— Думаете, такое возможно?
— А вы сами как полагаете, доктор Азиз? Азиз потер лоб кончиком пальца.
— Попробовать стоит.
Мужчина встал и вышел. Он вскоре вернулся с двумя чашками чая на подносе.
— Что-то вы ничего не ели, товарищ. Не нравится еда?
— Сейчас поем, товарищ Хильми.
— Откуда вы знаете мое имя?
— Я вас видел раньше. -Где?
— В Национальном комитете. Верно?
Хозяин весело рассмеялся. Азиз надломил лепешку, начал есть.
Та жаркая августовская ночь. Была ли она началом пути? Он не был в этом уверен. Любой момент мог быть началом или преддверием следующего шага на долгом пути, который привел его сюда, в эту темную камеру, где он лежал на спине, размышляя. Перебирая в памяти знаменательные вехи на этом пути, Азиз отчетливо припомнил лицо человека, с которым встретился в ту ночь. Высокий лоб, широкий рот, крепкие белые зубы, коренастая широкоплечая фигура. Взгляд — проникающий, живой, то зажигавшийся гневом, то вдруг светившийся необыкновенной добротой.
Вновь замелькали в памяти картины прошлого, ожили забытые ощущения. Тряска грузовика. Машина мчится по асфальту, сворачивает на проселочную дорогу, едет по аллее, обсаженной по обеим сторонам высокими деревьями. Солнечные блики мелькают на лице водителя: он из последних сил борется с дремотой. Иногда прикрывает веки, но тут же вздрагивает, устремляет взгляд на дорогу. Сказываются бессонные ночи.
Рядом с Азизом на сиденье — туго набитая сумка. Время от времени он проводит по ней ладонью, словно желая удостовериться, что она не исчезла. Смотрит на проплывающие мимо рисовые поля. Северный ветер волнами пробегает по зеленым посадкам, сквозь эти волны медленно движутся люди. Темные лица опущены к воде, белые галабеи задраны и завязаны узлом на пояснице, ноги — словно обгорелые жерди. Женщины в цветастых платьях и соломенных шляпах. Загорелые руки копошатся в грязи, фигуры изгибаются, поворачиваются, выпрямляются во весь рост — неожиданно обнаруживается их поистине королевская осанка. Красота и убожество сосуществуют в этом зеленом мире, простирающемся во все стороны, насколько видит глаз. Этот мир стал родным и близким ему за последние три месяца. Здесь он свободно перебирался с места на место по асфальтовому шоссе, шагал пешком по пыльным проселкам, по извилистым тропкам от одной двери к другой.
Азиз смотрит на часы. Еще пятнадцать минут, и они доберутся до Махалли. Там он останется до конца дня. А обратно будет ехать в кузове, стиснутый со всех сторон телами, пропахшими потом и землей. Кроны деревьев помчатся над головой, словно призраки в лунном свете, блеснет серебристая лента реки, зажатой между темными берегами. Наполняясь ощущением счастья, Азиз поднимет руки навстречу потоку свежего воздуха, который взбодрит его после долгого знойного дня. Вместе с остальными он станет прятаться, пригибаясь в кузове грузовика, каждый раз, когда машина будет притормаживать возле деревянной будки полицейского. Шофер сунет монетку в руку полицейского, тот поднимет шлагбаум.
В Танту он вернется примерно в полночь и до рассвета будет печатать на портативной машинке, которую привез с собой из Каира. На следующий день — поездка на поезде в Шибшир, где его будет ждать брат Хильми. Эта деревушка находится всего в пяти километрах от Танты. Как-то Хильми рассказал ему, что феллахи деревни первыми организовали кооператив, в котором все было общим, хотя каждый из них сохранял право на свою собственность... Впрочем, сейчас не время думать об этом. Другие воспоминания роятся в памяти, другие мысли: он предвкушает предстоящую встречу. Соскочив с подножки вагона, он увидит спешащую к нему маленькую фигурку в белой галабее, выстиранной с синькой, которую деревенские добавляют к мыльной пене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107