А он всегда побеждал.
Но тюремщик забыл, что до сих пор имел дело с противником-одиночкой, не способным дать ему отпор. У пояса всегда под рукой висел ключ, которым Абдель Гаффар мог запереть любую дверь на день-два, а то и на пару недель. В некоторых случаях дверь отпиралась только для подачи пищи и смены параши. Он не расставался с палкой, которую готов был пустить в ход в любой момент, и уж если бил ею, то со всей силой своих мускулистых рук. Фактически под его единоличным контролем находились все жизненно необходимые службы: водопровод, канализация и кухня. Он имел право обыскать любую камеру и забрать все, что не было включено в списки дозволенного, — чай, табак, нижнее белье, мыло. Практически все, за исключением синей униформы, циновки, одного одеяла летом и двух — зимой, параши и ведерка с питьевой водой. И он прекрасно знал, что пустить в ход, если арестант упрямился: немного коварной хитрости, много силы и глубокое понимание натуры противника.
Борьба началась с первого же дня его прибытия в блок. Для заключенных подобные конфликты были не новы, и они пережили их в разных ситуациях и формах — от тихого, скрытого сопротивления с целью добиться мелких улучшений до всеобщего бунта перед строем вооруженных солдат. Долгий опыт, который они приобрели, совершая ошибки и сурово расплачиваясь за них, научил их всем правилам -игры за тюремными решетками.
Нужно было выждать хотя бы пару дней, чтобы выяснить, что на уме у нового надзирателя. Обычно по утрам первым делом отпирались все двери. Арестанты выходили из камер и гуськом шли в туалеты, за питьевой водой, умываться. Когда все это заканчивалось, им разрешалось ходить из камеры в камеру, готовить что-то к завтраку, садиться в кружок и разговаривать, ожидая бюллетеня новостей, который переходил из рук в руки, начиная от последней камеры. Для непосвященных эта последняя камера ничем не отличалась от остальных. Но для тех, кто знал, она была особенной. Прежде всего, не случайно была выбрана самая последняя: даже быстрым шагом надзирателю нужно было секунд двадцать, чтобы дойти до нее от места дежурного на площадке. Дверь камеры обычно была приоткрыта, и напротив нее всегда кто-то стоял, облокотившись на перила, вроде бы праздно созерцая суету на первом этаже. В коридоре постоянно находилась группа из четырех-пяти товарищей, о чем-то разговаривавших между собой. Они стояли, загораживая собой последнюю камеру. Чтобы подойти к ней, им нужно было расступиться. Возле последней камеры площадка, обнесенная перилами, сворачивала к ряду камер на противоположной стороне в виде бесконечного балкона. Дальше можно было увидеть канцелярии и госпиталь. Еще одна группа заключенных постоянно находилась на другой стороне внутренней галереи, так что и с другой стороны нельзя было подойти к этой камере, не минуя группы людей на пути.
А в самой камере сидели двое на одеяле, постеленном на полу. Один из них читал вслух газету, другой быстро записывал огрызком карандаша на папиросной бумаге. Так каждое утро появлялся бюллетень новостей, который держал их в курсе дел во внешнем мире, позволял им чувствовать себя не изолированной группой, а частью целого.
Сегодня они, как и всегда, ждали, когда отомкнут дверь, однако все двери продолжали оставаться запертыми. Нарастал гул голосов, по мере того как просыпались заключенные. Слышно было, как щелкают засовы на втором и четвертом ярусах. А в их крыле не раскрылось ни одной двери. Сотни босых ног шлепали на разных этажах, выкрикивались утренние приветствия, гудели голоса, торгующиеся из-за чая и табака, назывались фамилии заключенных, которых отправляли в госпиталь, освобождали или увозили на следствие. И только их крыло оставалось заброшенным и неподвижным.
Прошло больше часа. Время определяли приблизительно,
по по перемещению светового пятна от окошка по полу. И вот чуткие уши уловили звук поворачиваемого ключа в самой первой камере. Через какое-то время хлопнула дверь. Ключ заскрежетал в замке следующей камеры. И так через равные промежутки времени эти звуки приближались к их —53-й камере.
Они поняли, что новый надзиратель выпускает заключенных каждой камеры отдельно, а не одновременно всех, как раньше. Сидели молча, перебирая пальцами края одеяла. Хильми тихо сказал:
— Похоже, что сегодня мы утренних новостей не получим. Высокий молодой парень, сидевший в углу, добавил с усмешкой:
— Похоже, что мы и солнца больше не увидим. Все коротко засмеялись и пропели фразу из популярной
песни "Солнце, солнце, ты подсолнух".
— Хороший цветок — подсолнух.
— Да! Такой же высокий и красивый, как ты. Парень слегка смутился и сказал:
— Ты же врач, Азиз. Солнце — это жизнь, верно?
— Мы шутим, а ты всерьез... Ключ повернулся в соседней камере. Хильми сказал:
— Вот и наша очередь. Ничего не забыли спрятать? Каждый осмотрелся, приподнял матрас, проверил сложенное
одеяло, похлопал себя по одежде.
Проходили минуты. Снова послышались шаги босых ног, застучали башмаки надзирателя. С глухим стуком захлопнулась дверь. И вот уже повернулся ключ в их замочной скважине, заскрежетал по нервам. Дверь открылась, и перед ними появилась квадратная фигура. Маленькие глазки бегло скользнули по их лицам. "Лицо старого льва", — подумал Азиз.
Надзиратель тихо произнес:
— Идите, пожалуйста, в умывальню. Люди, сидевшие на полу, спокойно рассматривали его.
Азиз, игнорируя его предложение, сказал:
— Доброе утро. Человек слегка удивился и ответил коротко:
— Доброе утро. Пожалуйста, идите в умывальню. Азиз поднялся и, шагнув к нему, спросил:
— Сколько сейчас времени?
— Почему вас интересует время?
— Нам же надо знать время для молитвы. Надзирателю на мгновение стало неловко. Такого ответа
он не ожидал.
— А вы молитесь?
— Некоторые из нас. — Азиз кивнул в сторону высокого парня.
кому больше?
Человек промолчал, разглядывая их с растущим раздражением. Снова буркнул:
— Таковы распоряжения.
— Нет, это ваше личное нововведение. Все камеры на других этажах с утра открываются. До вашего появления у нас тоже так было.
— А теперь будет иначе. Каждая камера по очереди.
— То есть ждать по нескольку часов своей очереди в туалет?
— У вас есть параша в комнате.
— К утру она переполнена.
— Ну ладно. У меня нет времени. Пожалуйте в туалет. Хильми встал рядом с Азизом, не сводя взгляда с надзирателя.
— Вас, я вижу, ничем не проймешь, — сказал он. — Даже желанием верующего молиться в положенное время. Даже справить нужду нам не дозволено, как остальным. У вас нет детей, о которых вы заботитесь? Смотрите, почтенный, как бы аллах на вас не прогневался. Пойдемте. — Он махнул рукой остальным.
Они вышли один за другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Но тюремщик забыл, что до сих пор имел дело с противником-одиночкой, не способным дать ему отпор. У пояса всегда под рукой висел ключ, которым Абдель Гаффар мог запереть любую дверь на день-два, а то и на пару недель. В некоторых случаях дверь отпиралась только для подачи пищи и смены параши. Он не расставался с палкой, которую готов был пустить в ход в любой момент, и уж если бил ею, то со всей силой своих мускулистых рук. Фактически под его единоличным контролем находились все жизненно необходимые службы: водопровод, канализация и кухня. Он имел право обыскать любую камеру и забрать все, что не было включено в списки дозволенного, — чай, табак, нижнее белье, мыло. Практически все, за исключением синей униформы, циновки, одного одеяла летом и двух — зимой, параши и ведерка с питьевой водой. И он прекрасно знал, что пустить в ход, если арестант упрямился: немного коварной хитрости, много силы и глубокое понимание натуры противника.
Борьба началась с первого же дня его прибытия в блок. Для заключенных подобные конфликты были не новы, и они пережили их в разных ситуациях и формах — от тихого, скрытого сопротивления с целью добиться мелких улучшений до всеобщего бунта перед строем вооруженных солдат. Долгий опыт, который они приобрели, совершая ошибки и сурово расплачиваясь за них, научил их всем правилам -игры за тюремными решетками.
Нужно было выждать хотя бы пару дней, чтобы выяснить, что на уме у нового надзирателя. Обычно по утрам первым делом отпирались все двери. Арестанты выходили из камер и гуськом шли в туалеты, за питьевой водой, умываться. Когда все это заканчивалось, им разрешалось ходить из камеры в камеру, готовить что-то к завтраку, садиться в кружок и разговаривать, ожидая бюллетеня новостей, который переходил из рук в руки, начиная от последней камеры. Для непосвященных эта последняя камера ничем не отличалась от остальных. Но для тех, кто знал, она была особенной. Прежде всего, не случайно была выбрана самая последняя: даже быстрым шагом надзирателю нужно было секунд двадцать, чтобы дойти до нее от места дежурного на площадке. Дверь камеры обычно была приоткрыта, и напротив нее всегда кто-то стоял, облокотившись на перила, вроде бы праздно созерцая суету на первом этаже. В коридоре постоянно находилась группа из четырех-пяти товарищей, о чем-то разговаривавших между собой. Они стояли, загораживая собой последнюю камеру. Чтобы подойти к ней, им нужно было расступиться. Возле последней камеры площадка, обнесенная перилами, сворачивала к ряду камер на противоположной стороне в виде бесконечного балкона. Дальше можно было увидеть канцелярии и госпиталь. Еще одна группа заключенных постоянно находилась на другой стороне внутренней галереи, так что и с другой стороны нельзя было подойти к этой камере, не минуя группы людей на пути.
А в самой камере сидели двое на одеяле, постеленном на полу. Один из них читал вслух газету, другой быстро записывал огрызком карандаша на папиросной бумаге. Так каждое утро появлялся бюллетень новостей, который держал их в курсе дел во внешнем мире, позволял им чувствовать себя не изолированной группой, а частью целого.
Сегодня они, как и всегда, ждали, когда отомкнут дверь, однако все двери продолжали оставаться запертыми. Нарастал гул голосов, по мере того как просыпались заключенные. Слышно было, как щелкают засовы на втором и четвертом ярусах. А в их крыле не раскрылось ни одной двери. Сотни босых ног шлепали на разных этажах, выкрикивались утренние приветствия, гудели голоса, торгующиеся из-за чая и табака, назывались фамилии заключенных, которых отправляли в госпиталь, освобождали или увозили на следствие. И только их крыло оставалось заброшенным и неподвижным.
Прошло больше часа. Время определяли приблизительно,
по по перемещению светового пятна от окошка по полу. И вот чуткие уши уловили звук поворачиваемого ключа в самой первой камере. Через какое-то время хлопнула дверь. Ключ заскрежетал в замке следующей камеры. И так через равные промежутки времени эти звуки приближались к их —53-й камере.
Они поняли, что новый надзиратель выпускает заключенных каждой камеры отдельно, а не одновременно всех, как раньше. Сидели молча, перебирая пальцами края одеяла. Хильми тихо сказал:
— Похоже, что сегодня мы утренних новостей не получим. Высокий молодой парень, сидевший в углу, добавил с усмешкой:
— Похоже, что мы и солнца больше не увидим. Все коротко засмеялись и пропели фразу из популярной
песни "Солнце, солнце, ты подсолнух".
— Хороший цветок — подсолнух.
— Да! Такой же высокий и красивый, как ты. Парень слегка смутился и сказал:
— Ты же врач, Азиз. Солнце — это жизнь, верно?
— Мы шутим, а ты всерьез... Ключ повернулся в соседней камере. Хильми сказал:
— Вот и наша очередь. Ничего не забыли спрятать? Каждый осмотрелся, приподнял матрас, проверил сложенное
одеяло, похлопал себя по одежде.
Проходили минуты. Снова послышались шаги босых ног, застучали башмаки надзирателя. С глухим стуком захлопнулась дверь. И вот уже повернулся ключ в их замочной скважине, заскрежетал по нервам. Дверь открылась, и перед ними появилась квадратная фигура. Маленькие глазки бегло скользнули по их лицам. "Лицо старого льва", — подумал Азиз.
Надзиратель тихо произнес:
— Идите, пожалуйста, в умывальню. Люди, сидевшие на полу, спокойно рассматривали его.
Азиз, игнорируя его предложение, сказал:
— Доброе утро. Человек слегка удивился и ответил коротко:
— Доброе утро. Пожалуйста, идите в умывальню. Азиз поднялся и, шагнув к нему, спросил:
— Сколько сейчас времени?
— Почему вас интересует время?
— Нам же надо знать время для молитвы. Надзирателю на мгновение стало неловко. Такого ответа
он не ожидал.
— А вы молитесь?
— Некоторые из нас. — Азиз кивнул в сторону высокого парня.
кому больше?
Человек промолчал, разглядывая их с растущим раздражением. Снова буркнул:
— Таковы распоряжения.
— Нет, это ваше личное нововведение. Все камеры на других этажах с утра открываются. До вашего появления у нас тоже так было.
— А теперь будет иначе. Каждая камера по очереди.
— То есть ждать по нескольку часов своей очереди в туалет?
— У вас есть параша в комнате.
— К утру она переполнена.
— Ну ладно. У меня нет времени. Пожалуйте в туалет. Хильми встал рядом с Азизом, не сводя взгляда с надзирателя.
— Вас, я вижу, ничем не проймешь, — сказал он. — Даже желанием верующего молиться в положенное время. Даже справить нужду нам не дозволено, как остальным. У вас нет детей, о которых вы заботитесь? Смотрите, почтенный, как бы аллах на вас не прогневался. Пойдемте. — Он махнул рукой остальным.
Они вышли один за другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107