..
Это все потом. А пока — Париж, этот удивительный город. Как бы много ни ждал человек от встречи с ним, Париж никогда не обманывает. Он всегда дает больше, чем ждешь.
Мы поднимались на Монмартр, бродили по Елисейским полям, гуляли по набережным Сены и по темноватым залам Лувра. Мы были в доме Родена и у Инвалидов, где покоится прах Наполеона. Мы выучили любимую фразу нашего гида: «Париж — город перспектив» — и повторяли ее к месту и не к месту.
Мы отдали дань восхищения парижским Бульварам и, главное, пестроте парижской толпы, элегантности французских женщин и витрин, украшенных подчас лишь веткой каштана.
На балкон мы выходим лишь поутру, до того как старенький тесный лифт опускает нас в кипящий водоворот парижских улиц, и поздно вечером, когда тот же лифт, словно ртуть в термометре, ползет кверху и останавливается на пятом этаже.
Сегодня мы посетили Советскую выставку в Париже. Это входило в нашу программу — посещение нашей выставки и встреча с деятелями культуры и искусства Франции. Уже второй месяц над павильонами у Версальских ворот реяли советские флаги.
Французов интересовало все — наши спутники и станки, наши песни и наши осетры. И наши моды. Да, представьте себе! Этот признанный законодатель мод, Париж, буквально ломился в зал, где выступали русские манекенщицы. Фотографии наших девушек в меховых шубках и высоких сапожках, в сарафарах с русским орнаментом и спортивных костюмах не сходили со страниц газет и журналов. Манекенщиц знали по именам, были среди них свои «звезды». Одной из таких «звезд» была и моя Аленка. Она улыбалась мне с обложки журнала «Пари Матч», с круглой афишной тумбы, с рекламного щита на автобусе. Солидные газеты печатали фотоинтервью под названием: «Аленка в Париже». Все мальчишки с четырнадцати лет были, если верить репортерам, без ума от моей Аленки. Почему мальчишки? Потому что Аленка была самой молодой из манекенщиц, ей едва исполнилось двадцать три года, а выглядела она лет на семнадцать.
Я прошла в павильон, где помещалась администрация выставки. Две женщины со служебными значками обсуждали домашние московские новости. Я обратилась к худощавой, деловой, с сигаретой в руке:
— Скажите, пожалуйста, как бы мне повидать наших манекенщиц?
Она выпустила колечко дыма и спросила с отчужденной любезностью:
— Что значит «ваших»?
Русская речь в Париже еще ничего не доказывает. Недаром продавец пластинок у входа на выставку советовал нам купить «Катюшу» и, когда мы уверяли его, что сами советские, шутливо грозил нам пальцем.
Отчужденно-любезный тон полоснул холодом по сердцу.
— Что значит «ваших»?
— Наших, советских!
И пока она объясняла мне, как пройти к манекенщицам, я все еще помнила ее вопрос и не прощала ей отчуждения.
До начала сеанса оставались считанные минуты. В большой комнате стояло множество зеркал, как в парикмахерской. Девушки были полуодеты, и царило веселое возбуждение и суета. Кроме самих манекенщиц, здесь были те, кто помогали им одеться, и распорядители, и модельеры. Вообразите на мгновение, что девять принцесс одновременно собираются на оал. Аленка сидела перед зеркалом, спиной ко мне.
Она была уже причесана, но, видимо, не спешила одеваться — в костюмерной было очень жарко. На ней был розовый легкий халатик, едва накинутый на плечи, и она была очень похожа на ту Аленку, с обложки журнала «Пари Матч». Сразу ли она узнает меня? Ведь она не ожидает меня здесь увидеть. Там, на родине, мы видимся очень редко. Там у каждой из нас своя жизнь, свои друзья. Там мы всего только сестры — не больше.
Аленка увидела меня в зеркале. Ее брови удивленно взметнулись, она радостно вскрикнула:
— Ты здесь! Надо же! Как ты меня нашла?
Она повернулась на вертящемся стуле. Мы обнялись. Можно было подумать, что мы живем в разцых странах, в постоянной тоске друг о друге и вот наконец встретились. Аленка закидала меня вопросами. Когда мы приехали, долго ли будем в Париже, где мы остановились?
Узнав, что на другой день мы уезжаем в Нормандию, она сказала:
— Это ужасно! Когда же мы теперь увидимся? Я свободна сегодня вечером. Если хочешь, я приеду. Ты будешь дома?..
Конечно, я буду дома. Я буду ждать ее на пятом этаже, в нашем номере с видом на Сен-Лазар.
Ее торопят. Чужой ручкой она записывает мой адрес на клочке чужого конверта. До вечера! А сейчас мы можем пройти в демонстрационный зал. Для нас в первом ряду поставят несколько стульев.
Жаркий сентябрь выдался в Париже. Тридцать два градуса в тени. Стойкий антициклон. В крытом, уходящем в темноту зале невыносимая духота. Он набит до отказа. Люди изнемогают, обмахиваются программками, платками. Детишки канючат у матерей на руках, а некоторые спят, разметавшись на родительских коленях, сморенные духотой,— как на вокзале. Вообще похоже на вокзал. На транзитный зал ожидания. И ожидание нарастает. Внезапно смолкает гул голосов, словно прервавшись на полуслове. Это на сцене появилась моя Ален-ка. Под звуки рояля она движется по деревянному помосту той легкой и непринужденной походкой, которая свойственна манекенщицам и дается им с большим трудом. Это несколько вкрадчивая, мягкая походка. Почти лисий шаг, почти фокстрот.
На Аленке пляжный ансамбль для молоденькой девушки. «Пур юн жён фий»,— говорит в микрофон диктор. Непринужденными движениями Аленка отстегивает юбку и остается в шортиках. Она улыбается чуть застенчиво и лукаво. Да, ей не дашь больше семнадцати! Зал захлебывается в аплодисментах. Кто-то позади нас повторяет: «Шарман! Шарман!» И мне кажется, что аплодируют не так пляжному ансамблю, как моей Аленке. Какое-то щемящее чувство поднимается в душе. Почему там, в Москве, мы так редко видимся? Ведь мы сестры! Наши отцы — родные братья... Сейчас, в этом зале я остро чувствую это.
А на сцене уже Регина. Она тоже «звезда» и знакома мне по рекламным щитам и фотографиям. Регина крупная, черноволосая, синеглазая. На Регине светлый костюм из тонкой шерсти — «для ясных дней ранней осени». Пианист играет из «Времен года» Чайковского. Зал накаляется в буквальном и переносном смысле. Восторг публики, духота. Девушки сменяют одна другую. Их всего девять, но они так неузнаваемо выглядят в новых нарядах, что начинает казаться, будто их бесконечно много... Я жду Аленку. Только ее. Вот она появляется в огненно-рыжей лисьей шубке и зеленых сапожках. Пианист играет «Вдоль по улице метелица метет, за метелицей мой миленький идет». Мелодия тонет в аплодисментах. Аленка движется, скользя, словно по льду, в своих зеленых сапожках. И на мгновение духота отступает, в зале веет холодом русской зимы, метельной и колючей.
Кто-то сзади нас подпевает по-русски: «Ты постой, постой, красавица моя, дозволь наглядеться, радость, на тебя».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Это все потом. А пока — Париж, этот удивительный город. Как бы много ни ждал человек от встречи с ним, Париж никогда не обманывает. Он всегда дает больше, чем ждешь.
Мы поднимались на Монмартр, бродили по Елисейским полям, гуляли по набережным Сены и по темноватым залам Лувра. Мы были в доме Родена и у Инвалидов, где покоится прах Наполеона. Мы выучили любимую фразу нашего гида: «Париж — город перспектив» — и повторяли ее к месту и не к месту.
Мы отдали дань восхищения парижским Бульварам и, главное, пестроте парижской толпы, элегантности французских женщин и витрин, украшенных подчас лишь веткой каштана.
На балкон мы выходим лишь поутру, до того как старенький тесный лифт опускает нас в кипящий водоворот парижских улиц, и поздно вечером, когда тот же лифт, словно ртуть в термометре, ползет кверху и останавливается на пятом этаже.
Сегодня мы посетили Советскую выставку в Париже. Это входило в нашу программу — посещение нашей выставки и встреча с деятелями культуры и искусства Франции. Уже второй месяц над павильонами у Версальских ворот реяли советские флаги.
Французов интересовало все — наши спутники и станки, наши песни и наши осетры. И наши моды. Да, представьте себе! Этот признанный законодатель мод, Париж, буквально ломился в зал, где выступали русские манекенщицы. Фотографии наших девушек в меховых шубках и высоких сапожках, в сарафарах с русским орнаментом и спортивных костюмах не сходили со страниц газет и журналов. Манекенщиц знали по именам, были среди них свои «звезды». Одной из таких «звезд» была и моя Аленка. Она улыбалась мне с обложки журнала «Пари Матч», с круглой афишной тумбы, с рекламного щита на автобусе. Солидные газеты печатали фотоинтервью под названием: «Аленка в Париже». Все мальчишки с четырнадцати лет были, если верить репортерам, без ума от моей Аленки. Почему мальчишки? Потому что Аленка была самой молодой из манекенщиц, ей едва исполнилось двадцать три года, а выглядела она лет на семнадцать.
Я прошла в павильон, где помещалась администрация выставки. Две женщины со служебными значками обсуждали домашние московские новости. Я обратилась к худощавой, деловой, с сигаретой в руке:
— Скажите, пожалуйста, как бы мне повидать наших манекенщиц?
Она выпустила колечко дыма и спросила с отчужденной любезностью:
— Что значит «ваших»?
Русская речь в Париже еще ничего не доказывает. Недаром продавец пластинок у входа на выставку советовал нам купить «Катюшу» и, когда мы уверяли его, что сами советские, шутливо грозил нам пальцем.
Отчужденно-любезный тон полоснул холодом по сердцу.
— Что значит «ваших»?
— Наших, советских!
И пока она объясняла мне, как пройти к манекенщицам, я все еще помнила ее вопрос и не прощала ей отчуждения.
До начала сеанса оставались считанные минуты. В большой комнате стояло множество зеркал, как в парикмахерской. Девушки были полуодеты, и царило веселое возбуждение и суета. Кроме самих манекенщиц, здесь были те, кто помогали им одеться, и распорядители, и модельеры. Вообразите на мгновение, что девять принцесс одновременно собираются на оал. Аленка сидела перед зеркалом, спиной ко мне.
Она была уже причесана, но, видимо, не спешила одеваться — в костюмерной было очень жарко. На ней был розовый легкий халатик, едва накинутый на плечи, и она была очень похожа на ту Аленку, с обложки журнала «Пари Матч». Сразу ли она узнает меня? Ведь она не ожидает меня здесь увидеть. Там, на родине, мы видимся очень редко. Там у каждой из нас своя жизнь, свои друзья. Там мы всего только сестры — не больше.
Аленка увидела меня в зеркале. Ее брови удивленно взметнулись, она радостно вскрикнула:
— Ты здесь! Надо же! Как ты меня нашла?
Она повернулась на вертящемся стуле. Мы обнялись. Можно было подумать, что мы живем в разцых странах, в постоянной тоске друг о друге и вот наконец встретились. Аленка закидала меня вопросами. Когда мы приехали, долго ли будем в Париже, где мы остановились?
Узнав, что на другой день мы уезжаем в Нормандию, она сказала:
— Это ужасно! Когда же мы теперь увидимся? Я свободна сегодня вечером. Если хочешь, я приеду. Ты будешь дома?..
Конечно, я буду дома. Я буду ждать ее на пятом этаже, в нашем номере с видом на Сен-Лазар.
Ее торопят. Чужой ручкой она записывает мой адрес на клочке чужого конверта. До вечера! А сейчас мы можем пройти в демонстрационный зал. Для нас в первом ряду поставят несколько стульев.
Жаркий сентябрь выдался в Париже. Тридцать два градуса в тени. Стойкий антициклон. В крытом, уходящем в темноту зале невыносимая духота. Он набит до отказа. Люди изнемогают, обмахиваются программками, платками. Детишки канючат у матерей на руках, а некоторые спят, разметавшись на родительских коленях, сморенные духотой,— как на вокзале. Вообще похоже на вокзал. На транзитный зал ожидания. И ожидание нарастает. Внезапно смолкает гул голосов, словно прервавшись на полуслове. Это на сцене появилась моя Ален-ка. Под звуки рояля она движется по деревянному помосту той легкой и непринужденной походкой, которая свойственна манекенщицам и дается им с большим трудом. Это несколько вкрадчивая, мягкая походка. Почти лисий шаг, почти фокстрот.
На Аленке пляжный ансамбль для молоденькой девушки. «Пур юн жён фий»,— говорит в микрофон диктор. Непринужденными движениями Аленка отстегивает юбку и остается в шортиках. Она улыбается чуть застенчиво и лукаво. Да, ей не дашь больше семнадцати! Зал захлебывается в аплодисментах. Кто-то позади нас повторяет: «Шарман! Шарман!» И мне кажется, что аплодируют не так пляжному ансамблю, как моей Аленке. Какое-то щемящее чувство поднимается в душе. Почему там, в Москве, мы так редко видимся? Ведь мы сестры! Наши отцы — родные братья... Сейчас, в этом зале я остро чувствую это.
А на сцене уже Регина. Она тоже «звезда» и знакома мне по рекламным щитам и фотографиям. Регина крупная, черноволосая, синеглазая. На Регине светлый костюм из тонкой шерсти — «для ясных дней ранней осени». Пианист играет из «Времен года» Чайковского. Зал накаляется в буквальном и переносном смысле. Восторг публики, духота. Девушки сменяют одна другую. Их всего девять, но они так неузнаваемо выглядят в новых нарядах, что начинает казаться, будто их бесконечно много... Я жду Аленку. Только ее. Вот она появляется в огненно-рыжей лисьей шубке и зеленых сапожках. Пианист играет «Вдоль по улице метелица метет, за метелицей мой миленький идет». Мелодия тонет в аплодисментах. Аленка движется, скользя, словно по льду, в своих зеленых сапожках. И на мгновение духота отступает, в зале веет холодом русской зимы, метельной и колючей.
Кто-то сзади нас подпевает по-русски: «Ты постой, постой, красавица моя, дозволь наглядеться, радость, на тебя».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25