Ну вот, моя дорогая! Такие мои дела. Если существует телепатия, ты получила уже несколько моих писем. Прости, что они так отрывочны и печальны... «Кругосветка» моя чересчур коротка. Впрочем, как всякая «кругосветка», если рассматривать ее в ином измерении...
По силе и остроте всего, что я пережил и прочувствовал, это было самым большим моим путешествием. Сейчас я почти спокоен.
...Чайки вились за кормой. Казалось, невидимая рука сыплет и сыплет что-то белое.
— Сегодня на ужин сосиски,— сказала Дорофея. Она была в сиреневом платье с глубоким вырезом. И в янтарных бусах.— Безумно хочется! Как вы считаете, мне можно сосиски?
— Милая Дорофея Юрьевна,— сказал он, делая ударение на каждом слове.— Вам можно все! ВСЕ НА СВЕТЕ ВАМ МОЖНО!.. Все, кроме зернистой икры!..
— Какой вы! — сказала она кокетливо. И очень удивилась, увидев в его глазах слезы.
1970
ОХОТА
Совещание по качеству, которое проводил он по четвергам, закончилось, как всегда, в тринадцать ноль-ноль, а спустя четверть часа он, уже в шляпе, в тонком осеннем пальто, сухой и легкий, спускался к машине, ожидавшей его возле входа в управление.
— Шёметом, Вася,— сказал он, садясь рядом с шофером.— К речному вокзалу.
— Есть к речному вокзалу,— сказал Вася. И черная «Волга» с белыми занавесками на заднем стекле понеслась, чуть превышая предел дозволенной скорости. Был ветреный солнечный день, неожиданно яркий после долгого ненастья. Такие в середине октября уже редкость, они стоят отдельно один от другого, и так же отдельно сохраняет их память. Впрочем, Кульков уже знал, что этот день будет особенным и запомнится.
Перед совещанием Анфиса, его секретарь, заглянула в кабинет и сказала своим тихим и всегда как будто испуганным голосом, который его раздражал:
— Николай Семенович, вас какая-то женщина... Вторично звонит. Приезжая...
Кульков поднял трубку и услышал:
— Кулёк, это ты? Наконец-то!..
Голос ее он сразу узнал — низкий, с хрипотцой. Таким же был он и в школьные годы, когда она не была еще певицей, а просто девчонкой с лиловой кляксой от ручки на указательном пальце. И на контрольных списывала у него задачи по арифметике.
— Нонка, ты? — обрадовался он. И — на ее вопрос, как он ее узнал: — Начнем с того, что меня уже лет тридцать никто не зовет Кульком...
Он посмотрел на часы — до начала совещания оставалось семь минут.
— С лирикой потом,— сказал он.— Тебе нужна гостиница? Прекрасно. В половине второго я буду у тебя...
За семь оставшихся до совещания минут ему удалось выяснить, что здесь проходили ее гастроли, что они кончились и пианист уже уехал, а она задержалась на день.
— Чтобы тебя повидать,— сказала она.
«Свожу ее на охоту,— решил он.— Небось никогда не была...» И вызвал секретаря.
— Охота не отменяется? — спросил Вася, объезжая блестевшую на солнце лужу.— Денек-то как по заказу...
— Подожди, Вася! — сказал он.— Ничего без меня не отменяй. Что надо, я сам отменю...
— Есть не отменять,— сказал Вася. Он пять лет возил Старика — так называли теперь на заводе прежнего директора, ушедшего на пенсию,— и вот уже двенадцать лет возит Кулькова. Он возит его через день, в очередь с напарником. Верней с напарниками, потому что, в отличие от бессменного Васи, они часто меняются. Кульков человек крутой, с характером. Любит точность. Вася его не подвел ни разу, и Кульков это ценит. Особенно после того случая, когда из-за одного салаги чуть не опоздал на первомайскую демонстрацию. Салага был уволен, но Кульков иногда вспоминал о нем, приводя по памяти начало объяснительной записки: «Мы, молодежь, гуляли до утра»...
Этот волжский город был построен так, что все его улицы, как бы хитро они ни были сплетены, все же приводили в конце концов к тому главному и самому прекрасному, что было здесь,— к Волге. И сейчас она уже мрачновато блестела и ширилась впереди, в конце улицы, которая словно текла с горы и вливалась в реку.
— Денек как на заказ,— повторил Вася, втайне надеясь этим повторением напомнить директору о внезапно назначенной охоте. Все было готово, и моторист дядя Миша ждал их в Сарбае, чтобы переправить за Волгу, на острова...
— Понял твою несложную мысль,— сказал Кульков, улыбаясь чему-то своему.
На «несложную мысль» Вася не обиделся, это была одна из тех поговорок, которыми сыпал директор, когда был хорошо настроен. Зато не в шутку обиделся как-то Петрухин из главка, которого Кульков совсем не хотел обидеть. Наверное, тот считал свои мысли исключительно сложными...
«Почему я спросил ее о гостинице? — думал Кульков.— Привык, что всем от меня что-нибудь надо... А ей ничего не надо. «Просто, чтобы тебя повидать»... Умница,— думал он.— «Просто, чтобы тебя повидать». В этом что-то есть! Встретиться, вспомнить, что ты Кулёк, а не директор завода, и не шеф, и не Никола, как зовет жена, и не батя, как зовет сын».
Здание речного вокзала было новое, и в нем удачно сочетались удобство с невыразительностью — неотъемлемые свойства типового проекта. В одном крыле находилась гостиница, в другом ресторан. В вестибюле администратор, узнавший его, закивал ему издали.
— Где у вас тридцать первый? На третьем?..
Он не сомневался, что администратор тут же полистает свои талмуды и выяснит, кто живет в тридцать первом... Артисточка из Москвы, так-так...
Кульков нарочно подумал так — «артисточка»... Он слегка волновался. Каким она найдет его? Ведь не виделись порядочно. Как-то он разыскал ее, будучи в командировке, от нечего делать. Поговорили по телефону. Она сказала, что замужем. Муж тоже музыкант, но серьезный... «Поэтому ты и не слышал о нем»,— сказала она. И действительно назвала незнакомую фамилию. Зато о ней приходилось слышать. Как-то на глаза попалась газета, и он увидел, что по телевизору будет концерт с ее участием. Но потом обнаружил, что газета вчерашняя, и рассердился. Однажды по радио ее назвали в числе тех, кто вылетел на гастроли в Монголию...
— У меня беспорядок,— сказала она.— Не обращай внимания...
— Артистический беспорядок,— сказал он.— Это даже интересно.
Она помнилась ему высокой и стройной, а теперь оказалась маленькой и толстой. Он стеснялся ее разглядывать, боясь найти новые перемены. К тому же чувствовал, что она бесстрашно разглядывает его. И он подошел к окну. За окном серебряной фольгой сияла Волга, у причала стоял теплоход. Вдоль белого борта его шла надпись: «Добрыня Никитич». А на корме то же название, но в сокращении, слишком фамильярном для былинного богатыря: «Д. Никитич».
— Позвонила бы раньше,— сказал он.— У нас есть одна приличная гостиница...
— Мне здесь нравится,— сказала она, продолжая его рассматривать.
— Ну, как я? — спросил он.— Постарел?
— Не очень,— сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25