Наконец, когда до окончания срока оставалось всего несколько дней, Алифио, явившись утром в замок, попросил у королевы аудиенции. Марина уверяла его, что королева не в духе и никого, даже собственного сына, не желает видеть, но он так упорно добивался, что ей пришлось пойти узнать, согласится ли ее величество принять своего канцлера. Через минуту, широко отворив двери, его пригласили в покои. Паппакода, бывший свидетелем этих переговоров, сказал мрачно:
— Устала не устала, а для него препон нет.
— Да, — подтвердила Марина. — И все из-за того, что не вы, а он стал бургграфом. Промахнулись вы, синьор, недоглядели.
Паппакода стиснул кулаки:
— Ничего, они мне за это заплатят. Еще неизвестно, кто останется на поле боя последним...
В это же время канцлер королевы докладывал ей о совсем иной интриге.
— Всемилостивая госпожа, Дантышек сообщил, что великий магистр уже вернулся в Крулевец.
— Вам что-нибудь известно?
— Да, — начал он. — Но только...
— Говорите, что нас ждет — новая война?
— До дня десятого апреля он имеет намеренье... — поторапливала Бона. — Имеет намеренье требовать чего?
— Согласия его величества на секуляризацию Ордена, — помедлив немного, сказал Алифио.
Не может этого быть! Я не допущу! — крикнула она, не пытаясь сдержать бешенства. — Не поверю, пока не услышу этого сама, из уст его величества. А как же Дантышек? Что он советует?
— Он сторонник присоединения прусских земель к Короне. Сейчас, пока князь Альбрехт слаб.
— Король с ним согласен?
Алифио, опустив голову, молчал. Но когда Бона еще раз крикнула он смешался. Королева была слишком разгневана для того, чтобы соблюдать придворный этикет, он последовал за ней, хотя она не шла, а бежала к королю анфиладами комнат, и видел, как, словно вихрь, ворвалась в королевские покои.
— Значит, так оно и есть?! Великий магистр станет прусским герцогом? И вы не крикнули: "Запрещаю"?
— Во имя чего я стал бы противиться? Помилуйте! Вы предпочитаете войну? — спросил он, стараясь сохранить спокойствие.
— Нет, но ведь можно заключить новый договор или союз...
— С Орденом крестоносцев? — удивился король.
— Но ведь Альбрехт нынче в моде, краса и гордость реформации! Будучи крестоносцем, он и пруссаков, и наши окраины мечом в истинную веру обращал, а теперь готов Польшу еретикам запродать.
Сигизмунд нахмурил брови.
— Нам казалось, что до сей поры Речью Посполитой правили мы. И далее править намерены, — произнес он с нажимом.
— Санта Мадонна! А не думаете ли вы, что папа проклянет его?
Король раздумывал одно мгновенье.
— Это не пошло бы на пользу нашему вассалу. Если он таковым будет. Дело тонкое и нелегкое. Разве что... Кпшцкий все уладит, на его дипломатическое искусство возлагаю надежды.
— Кшицкий? Чьими словами вы хотите в Риме защищать отступника? Словами польского поэта?
Он глянул на нее чуть насмешливо.
— Неужто вы не помните, о чем так недавно меня просили? Полагаю, что медоточивые речи епископа из Пшемысля помогут нашему будущему вассалу.
Бона смутилась, но не думала отступать.
— Епископа? Стало быть, Кшицкий все же... Но Альбрехт — Гогенцоллерн. В жилах его течет немецкая кровь.
— Вы, должно быть, забыли, что, став еретиком, он вызовет гнев у католиков Габсбургов. И, наверное, это не слишком вас огорчит? Я полагаю, что для Речи Посполитой мир на севере и роспуск Ордена явится благом. Альбрехт, ослушник и грешник в глазах папы, да еще повздоривший с императором, станет искать у нас поддержки. По этой причине он готов присягнуть нам на верность.
— Я не верю в его искренность, — возразила Бона.
— В политике, не следует искать искренности. Она руководствуется здравым смыслом. Тем, что принесет нынешний день. Триумф Ягеллонов над прусским Альбрехтом.
Но Бона и теперь не собиралась сдаваться.
— Когда я только приехала в этот замок на Вавеле, я слышала разговоры о том, будто князь западного Поморья Богу-слав передал Ласкому и Гурке свою просьбу — чтобы они взяли его земли под свое покровительство. А через год после рождения Августа он дал присягу — которая вам была не нужна — императору. Если бы я тогда понимала! Я кричала бы, умоляла согласиться принять у князя присягу на верность. А также отдать Августу Глоговское княжество! Ведь это все Пясты, поморские и силезские... Но вы... То, чего вы не хотели взять у них, берете у Гогенцоллернов. Присягу на верность и вассальную зависимость! У вас скверные и продажные советчики. Сколько получил от магистра канцлер Шид-ловецкий за то, что замолвил за него словечко? Убедил вас, что герцог Прусский будет не так опасен, как великий магистр? Санта Мадонна! Но ведь это Альбрехт. Все тот же Альбрехт!
— Станет нашим вассалом, — возразил король. — И это уже конец! С крестоносцами будет покончено! У нас сейчас Королевская Пруссия, к ней прибавится и герцогство Прусское, от нас зависимое. Я знаю, для вас важнее южные границы и княжества италийские. Но за побережье Балтийского моря мы бились уже под Грюнвальдом. Эта стена дома нашего всегда была в огне. От нее может загореться весь дом. Неужто вам мало того, что огонь будет погашен?
— На сегодня хватит с избытком. Ну, а завтра?
— Завтрашний день далеко... Он не в нашей власти... — заметил король, подходя ближе. — Королева Польши, как я погляжу, не умеет радоваться сегодняшнему дню. Ведь у нас наконец-то мир. Долгожданный, желанный. Не слишком ли много гнева в вашем сердце?
— Я ненавижу врагов династии. Давних — Габсбургов, и новых — Гогенцоллернов.
— Это я знаю. А кого вы любите?
— Прежде всего — свой собственный престол.
— И ничего и никого больше?
Никого.
— А жаль. Очень жаль, — вздохнул он.
— Никого, кроме вас, мой муж, — тотчас поправилась она. — Разве этого мало?
— На сегодня хватит с избытком. Но я, в отличие от вас, умею ценить сегодняшний день. Те радости, что он несет...
А принес он немало. Сперва на сейме в Петрокове король под давлением шляхты дал обещание отныне строго придерживаться закона, запрещавшего одному лицу занимать более одной должности. Вслед за этим в замок на Вавеле прибыли
посланцы великого магистра — договориться, на каких условиях Гогенцоллерн должен стать вассалом Короны. После отказа от титула великого магистра и роспуска Ордена крестоносцев прусский герцог Альбрехт должен был дать присягу на верность и признать свою вассальную зависимость. Тем самым он сохранял за собой земли, за которые шла борьба, и великопольская шляхта встречала весть об идущих переговорах со смешанными чувствами. С одной стороны, она предпочла бы получить все Поморье целиком, без всяких договоров с Альбрехтом, с другой — не слишком-то мечтала о новой войне и новых податях. Королева рассуждала примерно так же, не пыталась больше вступать в борьбу, тем более что Шидловецкий и Томицкий поддерживали веру монарха в то, что, согласившись на прекращение войн и секуляризацию Ордена, он поступил правильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
— Устала не устала, а для него препон нет.
— Да, — подтвердила Марина. — И все из-за того, что не вы, а он стал бургграфом. Промахнулись вы, синьор, недоглядели.
Паппакода стиснул кулаки:
— Ничего, они мне за это заплатят. Еще неизвестно, кто останется на поле боя последним...
В это же время канцлер королевы докладывал ей о совсем иной интриге.
— Всемилостивая госпожа, Дантышек сообщил, что великий магистр уже вернулся в Крулевец.
— Вам что-нибудь известно?
— Да, — начал он. — Но только...
— Говорите, что нас ждет — новая война?
— До дня десятого апреля он имеет намеренье... — поторапливала Бона. — Имеет намеренье требовать чего?
— Согласия его величества на секуляризацию Ордена, — помедлив немного, сказал Алифио.
Не может этого быть! Я не допущу! — крикнула она, не пытаясь сдержать бешенства. — Не поверю, пока не услышу этого сама, из уст его величества. А как же Дантышек? Что он советует?
— Он сторонник присоединения прусских земель к Короне. Сейчас, пока князь Альбрехт слаб.
— Король с ним согласен?
Алифио, опустив голову, молчал. Но когда Бона еще раз крикнула он смешался. Королева была слишком разгневана для того, чтобы соблюдать придворный этикет, он последовал за ней, хотя она не шла, а бежала к королю анфиладами комнат, и видел, как, словно вихрь, ворвалась в королевские покои.
— Значит, так оно и есть?! Великий магистр станет прусским герцогом? И вы не крикнули: "Запрещаю"?
— Во имя чего я стал бы противиться? Помилуйте! Вы предпочитаете войну? — спросил он, стараясь сохранить спокойствие.
— Нет, но ведь можно заключить новый договор или союз...
— С Орденом крестоносцев? — удивился король.
— Но ведь Альбрехт нынче в моде, краса и гордость реформации! Будучи крестоносцем, он и пруссаков, и наши окраины мечом в истинную веру обращал, а теперь готов Польшу еретикам запродать.
Сигизмунд нахмурил брови.
— Нам казалось, что до сей поры Речью Посполитой правили мы. И далее править намерены, — произнес он с нажимом.
— Санта Мадонна! А не думаете ли вы, что папа проклянет его?
Король раздумывал одно мгновенье.
— Это не пошло бы на пользу нашему вассалу. Если он таковым будет. Дело тонкое и нелегкое. Разве что... Кпшцкий все уладит, на его дипломатическое искусство возлагаю надежды.
— Кшицкий? Чьими словами вы хотите в Риме защищать отступника? Словами польского поэта?
Он глянул на нее чуть насмешливо.
— Неужто вы не помните, о чем так недавно меня просили? Полагаю, что медоточивые речи епископа из Пшемысля помогут нашему будущему вассалу.
Бона смутилась, но не думала отступать.
— Епископа? Стало быть, Кшицкий все же... Но Альбрехт — Гогенцоллерн. В жилах его течет немецкая кровь.
— Вы, должно быть, забыли, что, став еретиком, он вызовет гнев у католиков Габсбургов. И, наверное, это не слишком вас огорчит? Я полагаю, что для Речи Посполитой мир на севере и роспуск Ордена явится благом. Альбрехт, ослушник и грешник в глазах папы, да еще повздоривший с императором, станет искать у нас поддержки. По этой причине он готов присягнуть нам на верность.
— Я не верю в его искренность, — возразила Бона.
— В политике, не следует искать искренности. Она руководствуется здравым смыслом. Тем, что принесет нынешний день. Триумф Ягеллонов над прусским Альбрехтом.
Но Бона и теперь не собиралась сдаваться.
— Когда я только приехала в этот замок на Вавеле, я слышала разговоры о том, будто князь западного Поморья Богу-слав передал Ласкому и Гурке свою просьбу — чтобы они взяли его земли под свое покровительство. А через год после рождения Августа он дал присягу — которая вам была не нужна — императору. Если бы я тогда понимала! Я кричала бы, умоляла согласиться принять у князя присягу на верность. А также отдать Августу Глоговское княжество! Ведь это все Пясты, поморские и силезские... Но вы... То, чего вы не хотели взять у них, берете у Гогенцоллернов. Присягу на верность и вассальную зависимость! У вас скверные и продажные советчики. Сколько получил от магистра канцлер Шид-ловецкий за то, что замолвил за него словечко? Убедил вас, что герцог Прусский будет не так опасен, как великий магистр? Санта Мадонна! Но ведь это Альбрехт. Все тот же Альбрехт!
— Станет нашим вассалом, — возразил король. — И это уже конец! С крестоносцами будет покончено! У нас сейчас Королевская Пруссия, к ней прибавится и герцогство Прусское, от нас зависимое. Я знаю, для вас важнее южные границы и княжества италийские. Но за побережье Балтийского моря мы бились уже под Грюнвальдом. Эта стена дома нашего всегда была в огне. От нее может загореться весь дом. Неужто вам мало того, что огонь будет погашен?
— На сегодня хватит с избытком. Ну, а завтра?
— Завтрашний день далеко... Он не в нашей власти... — заметил король, подходя ближе. — Королева Польши, как я погляжу, не умеет радоваться сегодняшнему дню. Ведь у нас наконец-то мир. Долгожданный, желанный. Не слишком ли много гнева в вашем сердце?
— Я ненавижу врагов династии. Давних — Габсбургов, и новых — Гогенцоллернов.
— Это я знаю. А кого вы любите?
— Прежде всего — свой собственный престол.
— И ничего и никого больше?
Никого.
— А жаль. Очень жаль, — вздохнул он.
— Никого, кроме вас, мой муж, — тотчас поправилась она. — Разве этого мало?
— На сегодня хватит с избытком. Но я, в отличие от вас, умею ценить сегодняшний день. Те радости, что он несет...
А принес он немало. Сперва на сейме в Петрокове король под давлением шляхты дал обещание отныне строго придерживаться закона, запрещавшего одному лицу занимать более одной должности. Вслед за этим в замок на Вавеле прибыли
посланцы великого магистра — договориться, на каких условиях Гогенцоллерн должен стать вассалом Короны. После отказа от титула великого магистра и роспуска Ордена крестоносцев прусский герцог Альбрехт должен был дать присягу на верность и признать свою вассальную зависимость. Тем самым он сохранял за собой земли, за которые шла борьба, и великопольская шляхта встречала весть об идущих переговорах со смешанными чувствами. С одной стороны, она предпочла бы получить все Поморье целиком, без всяких договоров с Альбрехтом, с другой — не слишком-то мечтала о новой войне и новых податях. Королева рассуждала примерно так же, не пыталась больше вступать в борьбу, тем более что Шидловецкий и Томицкий поддерживали веру монарха в то, что, согласившись на прекращение войн и секуляризацию Ордена, он поступил правильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155