но вот снова готовятся альянсы с Венбй, эдикты противу иноверцев, видно, все останется по-прежнему, как во времена Сигизмунда Старого.
— Странно мне слышать такие речи из уст краковского епископа, — заметил не без ехидства Гурка.
— Которому, ежели здоровье к примасу не воротится, придется возложить корону на голову еще одной дочери Габсбурга, — закончил его слова Зебжидовский.
— Что ж, случается и такое, — согласился каштелян. — Я сам, хотя и противился браку с Барбарой, теперь, однако же, не вижу причины, дабы снова чинить королю препоны. Ему необходим наследник, а Речи Посполитой — покой. Стало быть, я не погрешу против совести, если приму сторону Тарновского и... Радзивиллов. Неведомо мне только, могу ли я нынче пана кравчего к этой семейной компании отнести.
— Меня? - удивился Ян Радзивилл. - Мне с Черным не по пути.
— Значит, вы против братьев? — не доверял своим ушам Гурка.
— Да. И против супружества с австриячкой.
— Вот как! — усмехнулся каштелян. — Что ж, припомню это вам, когда на Вавеле воцарится Катерина. И когда Радзивилл Черный станет тут важнее, нежели королева-мать, изгнанница в Варшаве.
— В действиях своих я не руководствуюсь ни славой, ни личной корыстью, — обиделся великий кравчий литовский.
— А никто и не говорит такого, — заметил Гурка, вставая. — Только этих неподкупных потом зависть гложет. Поглядим, что будет, коли дочка Габсбурга одарит короля столь желанным потомком.
— Это могла бы совершить и французская принцесса, как того желала королева Бона... — парировал Радзивилл.
— Боже упаси! Не время о том ныне речь вести! Слишком далеко зашли дела. Некогда король вступил в тайный брак со своей подданной, без согласия сенаторов, но сейчас... - оправдывался каштелян. - Подождать надобно. У старой королевы земля горит под ногами. Ушли в иной мир прежние ее советники, немногие друзья... Один лишь Кмита остался, да и то я не уверен... Словом...
— Стало быть, на вас, каштелян, рассчитывать не следует? — спросил епископ Зебжидовский.
— Подумаю и дам ответ. Но не сейчас, не сегодня! — ответил каштелян Гурка и стал прощаться с Зебжидовским, небрежно кивнув кравчему.
— Он мне еще ответит за оскорбление, — буркнул Ян Радзивилл.
— Что это изменит? — вздохнул Зебжидовский. — Как и у королевы Боны, у нас все меньше становится старых союзников.
В этот момент в дверь, из которой вышел каштелян Гурка, проскользнул Станьчик. Изображая медлительного, высо-
комерного каштеляна, он стал разглагольствовать, явно передразнивая его:
— Вышел отсюда один такой, весьма собой довольный. И спрашивает, вроде бы в насмешку: "А ты, шут, кого держишься?" "Я? — говорю. — Всегда с шутами' Потому как, ваша милость, режу правду-матку прямо в глаза!" Он удивился. "Я всегда правду говорю, — ответствует, — однако же никто меня за шута не принимает". «Да ведь так нас, обычных людишек, называют, каштелянам же и воеводам иное прозвище выносят — "чудаки"». "Что ж,— изрекает он,— в том нет никакой обиды". "Но зато есть ложь, — замечаю я. — Говорят: чудак, а думают — гм, гм — шут!"
— Ну так что ж? — рассмеялся епископ. — Выходит, ты, шут, его в свою компанию записал?
— Э! Что мне Гурка! — прыснул Станьчик. — Он в шутовстве своем только выучку проходить начинает, как Черный — во лжи. У нас на Вавеле всего один человек правду без устали гласит — шут старого короля. Я верен лишь самому себе и... истине! Но вашей милости всегда умным советом служить готов...
— Довольно! Позабавились, и хватит, — прервал его Зебжидовский.
— Уже? А я хотел было вас просветить, кто в сговоре с послом австрийским Лангом. Однако же назову его имя лишь тогда, когда вы, господа, сами меня об этом попросите. Только тогда — не ранее!
Он выбежал из комнаты, а Радзивилл, в крайнем недоумении, спросил:
— Кого же доктор Ланг мог уже склонить на свою сторону?
— Э!.. Все равно у нас на Вавеле он будет значить не более, нежели Марсупин при Елизавете, —буркнул Зебжидовский.
— А кто тогда служил двум господам? Алифио? — допытывался кравчий.
— Нет. Может... может, Паппакода? — задумался епископ.
— Вижу, угодил я в змеиное гнездо! — шикнул Радзивилл.
Однако же епископ возразил ему:
— Ну зачем так?! На Вавеле нет змей, одна лишь пещера, где когда-то обитал дракон. Дракон из древней, славной польской легенды.
На свадебные торжества и коронацию в Краков прибыла Изабелла со своим четырнадцатилетним сыном Яношем Сигизмундом, все еще считавшимся наследником венгерского престола, но на самом-то деле они вместе с матерью лишь предпринимали попытки удержаться хотя бы в Семиградье.
Въезд Катерины в королевский замок прошел в соответствии с принятым ритуалом, давно известным Боне до мельчайших подробностей. Сигизмунд Август встречал свою невесту перед въездом в город, а потом в сопровождении пышной королевской свиты, каштелянов и воевод процессия направилась в королевский замок на Вавеле.
Когда Бона воочию увидела свою третью невестку, она невольно вспомнила Барбару. Невысокая, плотная Катерина с трудом передвигалась под тяжестью роскошного платья, расшитого золотом и усыпанного драгоценными каменьями. Судя по всему, Фердинанд Габсбург хотел показать краковскому двору, что на сей раз он не поскупился на приданое. Сигизмунд Август беспечно развлекал беседой свою будущую супругу, но Бона, не сводившая с него глаз, понимала, как трудно ему, как он страдает, ведь даже у нее сейчас стояла перед глазами покойная красавица Барбара.
Позже, уже готовясь к коронационным торжествам, Бона позвала в свои покои Изабеллу и, желая порадовать дочь, сама выбрала для нее из своего ларца самые красивые драгоценности: ей хотелось, чтобы Катерина позавидовала венгерской королеве, которую Габсбурги все время старались принизить.
— Как я рада, что на свадебные торжества съехалось столько знатных гостей, — говорила она дочери, — родичи Фердинанда, ты, душа моя, я, наследные принцы австрийский и венгерский, а князей и не счесть. Подай-ка мне бриллиантовое ожерелье, — велела она Марине, — и перстни к нему. Мы такую свадьбу сыграем, какой Кракову и не снилось... Если же австриячка родит Августу сына... Она мне чужая, совсем чужая, и добрых чувств к ней не питаю... но если она даст Ягеллонам наследника, то получит из моей казны щедрые дары!
— Катерина? - переспросила Изабелла.
— Да. Из Варшавы я привезла с собой серебряную колыбель. И на крестины королевича из самой дальней дали, с самого края полесской пущи, где бы я ни была, обязательно наведаюсь в Краков. Когда-то моя мать, Изабелла Арагонская, обещала приехать из Бари. Но не сдержала слова. Я сдержу, непременно! Изабелла!
— Я слушаю вас.
— Ты ведь разговаривала с Катериной? Скажи мне, будет ли наконец в Вавельском замке настоящий королевский двор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
— Странно мне слышать такие речи из уст краковского епископа, — заметил не без ехидства Гурка.
— Которому, ежели здоровье к примасу не воротится, придется возложить корону на голову еще одной дочери Габсбурга, — закончил его слова Зебжидовский.
— Что ж, случается и такое, — согласился каштелян. — Я сам, хотя и противился браку с Барбарой, теперь, однако же, не вижу причины, дабы снова чинить королю препоны. Ему необходим наследник, а Речи Посполитой — покой. Стало быть, я не погрешу против совести, если приму сторону Тарновского и... Радзивиллов. Неведомо мне только, могу ли я нынче пана кравчего к этой семейной компании отнести.
— Меня? - удивился Ян Радзивилл. - Мне с Черным не по пути.
— Значит, вы против братьев? — не доверял своим ушам Гурка.
— Да. И против супружества с австриячкой.
— Вот как! — усмехнулся каштелян. — Что ж, припомню это вам, когда на Вавеле воцарится Катерина. И когда Радзивилл Черный станет тут важнее, нежели королева-мать, изгнанница в Варшаве.
— В действиях своих я не руководствуюсь ни славой, ни личной корыстью, — обиделся великий кравчий литовский.
— А никто и не говорит такого, — заметил Гурка, вставая. — Только этих неподкупных потом зависть гложет. Поглядим, что будет, коли дочка Габсбурга одарит короля столь желанным потомком.
— Это могла бы совершить и французская принцесса, как того желала королева Бона... — парировал Радзивилл.
— Боже упаси! Не время о том ныне речь вести! Слишком далеко зашли дела. Некогда король вступил в тайный брак со своей подданной, без согласия сенаторов, но сейчас... - оправдывался каштелян. - Подождать надобно. У старой королевы земля горит под ногами. Ушли в иной мир прежние ее советники, немногие друзья... Один лишь Кмита остался, да и то я не уверен... Словом...
— Стало быть, на вас, каштелян, рассчитывать не следует? — спросил епископ Зебжидовский.
— Подумаю и дам ответ. Но не сейчас, не сегодня! — ответил каштелян Гурка и стал прощаться с Зебжидовским, небрежно кивнув кравчему.
— Он мне еще ответит за оскорбление, — буркнул Ян Радзивилл.
— Что это изменит? — вздохнул Зебжидовский. — Как и у королевы Боны, у нас все меньше становится старых союзников.
В этот момент в дверь, из которой вышел каштелян Гурка, проскользнул Станьчик. Изображая медлительного, высо-
комерного каштеляна, он стал разглагольствовать, явно передразнивая его:
— Вышел отсюда один такой, весьма собой довольный. И спрашивает, вроде бы в насмешку: "А ты, шут, кого держишься?" "Я? — говорю. — Всегда с шутами' Потому как, ваша милость, режу правду-матку прямо в глаза!" Он удивился. "Я всегда правду говорю, — ответствует, — однако же никто меня за шута не принимает". «Да ведь так нас, обычных людишек, называют, каштелянам же и воеводам иное прозвище выносят — "чудаки"». "Что ж,— изрекает он,— в том нет никакой обиды". "Но зато есть ложь, — замечаю я. — Говорят: чудак, а думают — гм, гм — шут!"
— Ну так что ж? — рассмеялся епископ. — Выходит, ты, шут, его в свою компанию записал?
— Э! Что мне Гурка! — прыснул Станьчик. — Он в шутовстве своем только выучку проходить начинает, как Черный — во лжи. У нас на Вавеле всего один человек правду без устали гласит — шут старого короля. Я верен лишь самому себе и... истине! Но вашей милости всегда умным советом служить готов...
— Довольно! Позабавились, и хватит, — прервал его Зебжидовский.
— Уже? А я хотел было вас просветить, кто в сговоре с послом австрийским Лангом. Однако же назову его имя лишь тогда, когда вы, господа, сами меня об этом попросите. Только тогда — не ранее!
Он выбежал из комнаты, а Радзивилл, в крайнем недоумении, спросил:
— Кого же доктор Ланг мог уже склонить на свою сторону?
— Э!.. Все равно у нас на Вавеле он будет значить не более, нежели Марсупин при Елизавете, —буркнул Зебжидовский.
— А кто тогда служил двум господам? Алифио? — допытывался кравчий.
— Нет. Может... может, Паппакода? — задумался епископ.
— Вижу, угодил я в змеиное гнездо! — шикнул Радзивилл.
Однако же епископ возразил ему:
— Ну зачем так?! На Вавеле нет змей, одна лишь пещера, где когда-то обитал дракон. Дракон из древней, славной польской легенды.
На свадебные торжества и коронацию в Краков прибыла Изабелла со своим четырнадцатилетним сыном Яношем Сигизмундом, все еще считавшимся наследником венгерского престола, но на самом-то деле они вместе с матерью лишь предпринимали попытки удержаться хотя бы в Семиградье.
Въезд Катерины в королевский замок прошел в соответствии с принятым ритуалом, давно известным Боне до мельчайших подробностей. Сигизмунд Август встречал свою невесту перед въездом в город, а потом в сопровождении пышной королевской свиты, каштелянов и воевод процессия направилась в королевский замок на Вавеле.
Когда Бона воочию увидела свою третью невестку, она невольно вспомнила Барбару. Невысокая, плотная Катерина с трудом передвигалась под тяжестью роскошного платья, расшитого золотом и усыпанного драгоценными каменьями. Судя по всему, Фердинанд Габсбург хотел показать краковскому двору, что на сей раз он не поскупился на приданое. Сигизмунд Август беспечно развлекал беседой свою будущую супругу, но Бона, не сводившая с него глаз, понимала, как трудно ему, как он страдает, ведь даже у нее сейчас стояла перед глазами покойная красавица Барбара.
Позже, уже готовясь к коронационным торжествам, Бона позвала в свои покои Изабеллу и, желая порадовать дочь, сама выбрала для нее из своего ларца самые красивые драгоценности: ей хотелось, чтобы Катерина позавидовала венгерской королеве, которую Габсбурги все время старались принизить.
— Как я рада, что на свадебные торжества съехалось столько знатных гостей, — говорила она дочери, — родичи Фердинанда, ты, душа моя, я, наследные принцы австрийский и венгерский, а князей и не счесть. Подай-ка мне бриллиантовое ожерелье, — велела она Марине, — и перстни к нему. Мы такую свадьбу сыграем, какой Кракову и не снилось... Если же австриячка родит Августу сына... Она мне чужая, совсем чужая, и добрых чувств к ней не питаю... но если она даст Ягеллонам наследника, то получит из моей казны щедрые дары!
— Катерина? - переспросила Изабелла.
— Да. Из Варшавы я привезла с собой серебряную колыбель. И на крестины королевича из самой дальней дали, с самого края полесской пущи, где бы я ни была, обязательно наведаюсь в Краков. Когда-то моя мать, Изабелла Арагонская, обещала приехать из Бари. Но не сдержала слова. Я сдержу, непременно! Изабелла!
— Я слушаю вас.
— Ты ведь разговаривала с Катериной? Скажи мне, будет ли наконец в Вавельском замке настоящий королевский двор?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155