Со стен уже сняли дорогие гобелены, занавеси, и только ковры оставались разостланными.
Бона приняла посланца короля любезно, но была сдержанна, сразу же пожаловалась на сына, что не позволяет ей уехать в родные края, погреть свои старые кости на южном солнышке.
Зебжидовский пытался объяснить ей, что условия, которые она представила в своих письмах, неприемлемы; но Бона продолжала настаивать на своем. Епископ пытался уговаривать, объяснять: еще никогда такого не бывало, ни одна королева из династии Ягеллонов после смерти мужа не покидала Польши. Все польские короли и королевы почили в Кракове и в Кракове погребены.
Она стукнула тростью, с которой теперь никогда не расставалась в зимние, снежные дни.
— Ох! Я вроде не собираюсь прямо сейчас ложиться в гроб. После всей той горечи, которой в этой стране я испила сверх меры, мне необходимо прополоскать рот. Да и горло болит. А на погребение? Кто знает, может, еще успею вернуться? Возможно, и в Краков?
Зебжидовский исчерпал все свои аргументы, но не еда — Светлейшая госпожа! Слыхано ли дело, чтобы вдовствующая королева внезапно покинула свою страну! Что скажут о нас другие государи? Выходит, поляки не выказали расположения к своей королеве, она обижена, потому и уезжает. При этом... При этом какой ущерб вы нанесете королевской казне.
Бона зло искривила рот в усмешке:
— Вот вы о чем! Казна... Но нет! Нет! Я заберу с собой только свое, а не ваше. Не увезу с собой ни возделанных полей, ни вновь построенных городов, ни крепостей, ни тучные стада коров, ни табуны коней. Все это я оставлю сыну! С собой возьму только золото и драгоценности, они мои, мне дали их в приданое, многое я приобрела здесь, научив разумных людей возделывать ваши нивы. Да, да, это так! Кто запрещает вам трудиться, как они? Как я? Заняться приумножением богатств, а не ныть и ссориться. Хватит с меня ваших споров! Не останусь здесь. Не чувствую себя больше госпожой ни в Литве, ни на Вавеле. А в Мазо-вии я сделала все, что могла! Теперь, под старость, стынет кровь в моих жилах, кашель донимает, надобно бежать, бежать поскорее отсюда, от этих страшных зим. Мне так советует мой лекарь ди Матера. Я еду в Италию, там погреюсь на солнце, поправлюсь, отдохну. Шрозаге...
Епископ тяжко вздохнул.
— Светлейшая госпожа, как вы можете бросить дочерей, сына?!
Она восприняла его слова как остроумную шутку и искренне рассмеялась.
— О, они не дети. Обе дочери не сегодня завтра выйдут замуж, а сын... Я дала ему многое: любовь, драгоценности и даже королевскую корону. А что получила взамен? Подозрительность, ненависть. Он слушал только своих бесплодных жен. А теперь еще меня заточить решил! Меня! Королеву Польши! Хватит! Довольно! Его слова "я запрещаю" для меня ничего не значат. Я не его подданная.
— Сенат, видимо, захочет...
— Ах, и сенат? Задержать меня? Санта Мадонна! Мне весьма лестно, что и Корона и Литва так огорчены моим отъездом! Сенаторы и послы! Еще на сейме начнут перемывать мои кости? Ну что ж! Пусть судачат. Моему сыну, королю, не мешало бы защитить от нападок свою больную мать, как он защищал Барбару, свою подданную. Пусть скажет всю правду о королевской казне. Когда я приехала в эту страну, великий гетман коронный скулил, что нечем платить наемным солдатам, казна была пуста, долгов не дукатов на приданое королевской сестре, не было денег, чтобы достроить Вавель. И вечно одна песня — казна пуста, , сундуки пусты!
— Ваше величество, но, однако...
— Да! Да! Не я, а венецианский посол сообщал императору, как проходила коронация нашего сына, что "торжества были великолепны, но польский король нищ, со своих вотчин в год он и ста тысяч дукатов не получает". Глупец! В те годы, когда я рожала детей, в казну поступали куда меньшие суммы. На пушки, на ковры и гобелены, на часовню Сигизмунда нам ссуживал деньги банкир Бонер. Большая часть моего приданого пошла на дары, на строительство крепостей, на подкуп нужных людей. Не возражайте! Не хотелось бы вспоминать, но свое первое епископство вы получили благодаря мне! Сейчас нас никто не слышит, я напомню вам: вы купили его у меня.
Зебжидовский побледнел, но тут же пришел в себя и твердо подчеркнул:
— Купил, ибо вы его продали.
Оба разгневанные, они стояли друг перед другом, тяжело дыша. Бона первая нарушила молчание.
— Почему же тогда никто не возмущался? Сенаторам и послам советую умерить свой пыл, это я сама, своими руками наполнила золотом казну Ягеллонов, это я собственными глазами узрела, что королевские пожалования утратили силу, а поместья розданы незаконно. Это я распорядилась промерить дарованные мне земли и внимательно выслушала доклады землемеров, о чем в этой стране и понятия не было. Все собрала, что посеяла, до единого зернышка. Даже больше, намного больше! И я имею право забрать с собой свое приданое и все драгоценности, купленные здесь и преподнесенные мне в дар. Почему вы молчите и не называете того, что я здесь оставляю? Почему никто не вспомнит, даже не заикнется о померах земель наших? О том, как справедливо решались пограничные споры? Сколько построено мельниц, замков и крепостей? Быть может, потому, что делала это женщина? А в этой стране женское правление оскорбительно для гордых мужей? Потому что я из рода Сфорца и в моем гербе дракон? Потому что я была против договора с Веной? И с вами? Но только мне страна обязана миром с Турцией, против которого выступал гетман Тарновский. Почему вы не скажете об этом, епископ?
Зебжидовский беспомощно развел руками.
— Вижу, взял я на себя миссию, выполнить которую не в силах. В заключение считаю должным отметить, что король даст разрешение на выезд вашего королевского величества лишь в том случае, если это не нанесет ущерба королевской казне.
Бона залилась краской, потом побледнела.
— Как это понимать? — спросила она, стараясь быть спокойной.
— Если вы, светлейшая госпожа, уезжая, возьмете с собой только то, что привезли из Бари. И откажетесь от всех прочих доходов...
— Почему? От владений, дарованных мне покойным супругом? Мне, польской королеве? Нет! Нет! — Она стукнула тростью. — Никогда. О боже! Да это грабеж!
— Тем не менее Совет постановил именно так: вы, государыня, откажетесь от этих доходов и от самих владений. Коль скоро вы покидаете Польшу, вы уже не будете их владелицей и не сможете их никому передать.
— Это грабеж! Мне душно! Я задыхаюсь... Какое беззаконие!..
Не обращая внимания на ее крики, епископ более уверенно продолжал:
— Прошу вас перед отъездом подписать подготовленные бумаги. Иначе...
Она швырнула на пол стоявший на столе подсвечник.
— Нет! Повторяю, нет! Никаких условий, никаких подписей: Хватит с меня! Замолчите! Все равно я уеду, будет на то согласие короля или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Бона приняла посланца короля любезно, но была сдержанна, сразу же пожаловалась на сына, что не позволяет ей уехать в родные края, погреть свои старые кости на южном солнышке.
Зебжидовский пытался объяснить ей, что условия, которые она представила в своих письмах, неприемлемы; но Бона продолжала настаивать на своем. Епископ пытался уговаривать, объяснять: еще никогда такого не бывало, ни одна королева из династии Ягеллонов после смерти мужа не покидала Польши. Все польские короли и королевы почили в Кракове и в Кракове погребены.
Она стукнула тростью, с которой теперь никогда не расставалась в зимние, снежные дни.
— Ох! Я вроде не собираюсь прямо сейчас ложиться в гроб. После всей той горечи, которой в этой стране я испила сверх меры, мне необходимо прополоскать рот. Да и горло болит. А на погребение? Кто знает, может, еще успею вернуться? Возможно, и в Краков?
Зебжидовский исчерпал все свои аргументы, но не еда — Светлейшая госпожа! Слыхано ли дело, чтобы вдовствующая королева внезапно покинула свою страну! Что скажут о нас другие государи? Выходит, поляки не выказали расположения к своей королеве, она обижена, потому и уезжает. При этом... При этом какой ущерб вы нанесете королевской казне.
Бона зло искривила рот в усмешке:
— Вот вы о чем! Казна... Но нет! Нет! Я заберу с собой только свое, а не ваше. Не увезу с собой ни возделанных полей, ни вновь построенных городов, ни крепостей, ни тучные стада коров, ни табуны коней. Все это я оставлю сыну! С собой возьму только золото и драгоценности, они мои, мне дали их в приданое, многое я приобрела здесь, научив разумных людей возделывать ваши нивы. Да, да, это так! Кто запрещает вам трудиться, как они? Как я? Заняться приумножением богатств, а не ныть и ссориться. Хватит с меня ваших споров! Не останусь здесь. Не чувствую себя больше госпожой ни в Литве, ни на Вавеле. А в Мазо-вии я сделала все, что могла! Теперь, под старость, стынет кровь в моих жилах, кашель донимает, надобно бежать, бежать поскорее отсюда, от этих страшных зим. Мне так советует мой лекарь ди Матера. Я еду в Италию, там погреюсь на солнце, поправлюсь, отдохну. Шрозаге...
Епископ тяжко вздохнул.
— Светлейшая госпожа, как вы можете бросить дочерей, сына?!
Она восприняла его слова как остроумную шутку и искренне рассмеялась.
— О, они не дети. Обе дочери не сегодня завтра выйдут замуж, а сын... Я дала ему многое: любовь, драгоценности и даже королевскую корону. А что получила взамен? Подозрительность, ненависть. Он слушал только своих бесплодных жен. А теперь еще меня заточить решил! Меня! Королеву Польши! Хватит! Довольно! Его слова "я запрещаю" для меня ничего не значат. Я не его подданная.
— Сенат, видимо, захочет...
— Ах, и сенат? Задержать меня? Санта Мадонна! Мне весьма лестно, что и Корона и Литва так огорчены моим отъездом! Сенаторы и послы! Еще на сейме начнут перемывать мои кости? Ну что ж! Пусть судачат. Моему сыну, королю, не мешало бы защитить от нападок свою больную мать, как он защищал Барбару, свою подданную. Пусть скажет всю правду о королевской казне. Когда я приехала в эту страну, великий гетман коронный скулил, что нечем платить наемным солдатам, казна была пуста, долгов не дукатов на приданое королевской сестре, не было денег, чтобы достроить Вавель. И вечно одна песня — казна пуста, , сундуки пусты!
— Ваше величество, но, однако...
— Да! Да! Не я, а венецианский посол сообщал императору, как проходила коронация нашего сына, что "торжества были великолепны, но польский король нищ, со своих вотчин в год он и ста тысяч дукатов не получает". Глупец! В те годы, когда я рожала детей, в казну поступали куда меньшие суммы. На пушки, на ковры и гобелены, на часовню Сигизмунда нам ссуживал деньги банкир Бонер. Большая часть моего приданого пошла на дары, на строительство крепостей, на подкуп нужных людей. Не возражайте! Не хотелось бы вспоминать, но свое первое епископство вы получили благодаря мне! Сейчас нас никто не слышит, я напомню вам: вы купили его у меня.
Зебжидовский побледнел, но тут же пришел в себя и твердо подчеркнул:
— Купил, ибо вы его продали.
Оба разгневанные, они стояли друг перед другом, тяжело дыша. Бона первая нарушила молчание.
— Почему же тогда никто не возмущался? Сенаторам и послам советую умерить свой пыл, это я сама, своими руками наполнила золотом казну Ягеллонов, это я собственными глазами узрела, что королевские пожалования утратили силу, а поместья розданы незаконно. Это я распорядилась промерить дарованные мне земли и внимательно выслушала доклады землемеров, о чем в этой стране и понятия не было. Все собрала, что посеяла, до единого зернышка. Даже больше, намного больше! И я имею право забрать с собой свое приданое и все драгоценности, купленные здесь и преподнесенные мне в дар. Почему вы молчите и не называете того, что я здесь оставляю? Почему никто не вспомнит, даже не заикнется о померах земель наших? О том, как справедливо решались пограничные споры? Сколько построено мельниц, замков и крепостей? Быть может, потому, что делала это женщина? А в этой стране женское правление оскорбительно для гордых мужей? Потому что я из рода Сфорца и в моем гербе дракон? Потому что я была против договора с Веной? И с вами? Но только мне страна обязана миром с Турцией, против которого выступал гетман Тарновский. Почему вы не скажете об этом, епископ?
Зебжидовский беспомощно развел руками.
— Вижу, взял я на себя миссию, выполнить которую не в силах. В заключение считаю должным отметить, что король даст разрешение на выезд вашего королевского величества лишь в том случае, если это не нанесет ущерба королевской казне.
Бона залилась краской, потом побледнела.
— Как это понимать? — спросила она, стараясь быть спокойной.
— Если вы, светлейшая госпожа, уезжая, возьмете с собой только то, что привезли из Бари. И откажетесь от всех прочих доходов...
— Почему? От владений, дарованных мне покойным супругом? Мне, польской королеве? Нет! Нет! — Она стукнула тростью. — Никогда. О боже! Да это грабеж!
— Тем не менее Совет постановил именно так: вы, государыня, откажетесь от этих доходов и от самих владений. Коль скоро вы покидаете Польшу, вы уже не будете их владелицей и не сможете их никому передать.
— Это грабеж! Мне душно! Я задыхаюсь... Какое беззаконие!..
Не обращая внимания на ее крики, епископ более уверенно продолжал:
— Прошу вас перед отъездом подписать подготовленные бумаги. Иначе...
Она швырнула на пол стоявший на столе подсвечник.
— Нет! Повторяю, нет! Никаких условий, никаких подписей: Хватит с меня! Замолчите! Все равно я уеду, будет на то согласие короля или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155