Другие женщины кинулись помогать Гарриет по хозяйству; расставляя посуду, живо обменивались новостями, которые только сейчас почему-то вдруг сделались интересны.
Но день был безнадежно испорчен. И примирявшее всех ощущение, что Саре Мошер, поскольку она сама не противится смерти, и впрямь наступила пора умирать, ушло безвозвратно.
День был красивым и ясным, но облака стремительно неслись по небу, и чувствовалось, что к ночи скорее всего пойдет дождь. После обеда мужчины решили: раз они здесь, а за дождем вроде дело не станет, пора, наверное, начинать сев. Уинтроп отговорился, сказав, что не может работать в воскресном костюме. Но все понимали, что дело вовсе не в этом, – просто он считает ниже своего достоинства «пачкаться в земле». Известно было, что огородом у них всегда занимается одна Гарриет, по мере сил привлекавшая на подмогу детей. Услышав заявление Уинтропа, мужчины понимающе переглянулись, и можно было подумать, что, почесав языки насчет белоручки, они снова повеселеют, но, когда, кончив кухонные дела, Эммелина вышла, прихрамывая, поискать Мэтью, оказалось, что они уже кончили первый сев и, сидя на лужайке за домом, угрюмо, молча передают из рук в руки ведро с холодной водой.
Неподалеку, как раз за их спинами, стояла отелившаяся две недели назад корова, а рядом с нею – телок. Вообще-то приплод ожидался двойной, но первый бычок появился на свет легко, а вот роды второго дались с огромным трудом: он околел еще в утробе и никак не выходил. Мэтью и Эндрю с трудом извлекли его, долго возились, чтоб все убрать, и когда Мэтью наконец вернулся, то сразу лег спать и потом еще несколько дней не рассказывал Эммелине об этой истории.
Теперь отец то поговаривал, не продать ли всю живность (молоко можно брать и у Крейнов), то заявлял вдруг, что надо прирезать скотину на мясо. Никто не вслушивался в это бормотание: все понимали, что его гложет тоска по Саре.
Издалека послышался стук колес, и затем на дороге появилась новая повозка Джадкинса. Рядом с возницей – Эфраимом Джадкинсом – сидела какая-то пожилая пара. В одну минуту сбежавшись со всех сторон, ребятишки окружили приехавших, пытаясь выяснить, кто они и к кому. Но Эммелина уже поняла, что это Уоткинсы.
В предыдущие дни она сумела заставить себя забыть об их предстоящем приезде; временами ей даже казалось, что они вовсе и не должны приехать. И вот они здесь. И это не просто реальность; это реальность куда более значимая, чем все вокруг: дом, небо, ферма, другие члены семьи. Ханне было теперь шестьдесят два, Абнеру – пятьдесят шесть. С годами он располнел и уже не казался, как прежде, гораздо меньше жены. Оба двигались с одинаковой неспешностью. Сначала с некоторым трудом слезли с повозки, потом, осторожно ступая среди камней по грязи, начали подниматься по склону и делали это так неловко, что сразу видно было – привыкли жить в городе.
У Эммелины перехватило дыхание.
– Что с тобой? – спросил Мэтью, видя, как она побледнела.
– Приехали Уоткинсы, – словно не понимая, о чем он спрашивает, ответила она. – Дядя и тетка, живущие в Массачусетсе.
– Ну и что?
– Ничего.
Отец поднялся и пошел вниз по склону – навстречу приехавшим. Минута – и они разглядят его хромоту. А что они разглядят в ней, нынешней Эммелине? Сердце отчаянно колотилось. Она не знала, упомянул ли отец в письме, что она вышла замуж. Все время хотела спросить его, но не успела: они ведь почти не виделись после того, как она обожглась. Еще раньше она собиралась написать Ханне сама, но каждый раз откладывала: останавливал страх, а вдруг той покажется неподобающим ее замужество. И теперь страх овладел ею снова, но на смену ему пришли злость и готовность доказывать свое право на Мэтью. Она так долго несла бремя наказания, может быть, и сейчас продолжает нести его: кто знает, не является ли ее неспособность зачать от Мэтью частью расплаты за происшедшее?
Взрослые двинулись к дому за отцом и Уоткинсами. Детям велели остаться снаружи, пока приехавшие побудут у постели Сары. Мэтью внимательно глянул на Эммелину.
– Что происходит? – спросил он снова.
– Я люблю тебя больше жизни, – проговорила она. – Я люблю тебя больше, чем небо и землю, и все, что ни есть на земле, и… да простит меня Всевышний… я люблю тебя больше Его. – Слезы душили ее, но заплакать было так же немыслимо, как и вздохнуть полной грудью.
Мэтью привлек ее к себе, стал успокаивать поцелуями, но она задыхалась и вынуждена была отстраниться. А потом крепко вцепилась в него и потащила за собой к дому.
В доме стояла тишина. Сидя на краешке кровати, Ханна держала Сару за руку и говорила почти шепотом. Тут же стоял и Абнер, а рядом – отец Эммелины со старшей дочкой Ребекки (четырехлетней девочкой) на руках. Ребеккин новорожденный спал на расстеленном на столе одеяле, а старшая дочка Гарриет, славная, застенчивая десятилетняя девчушка, стерегла ее.
Эммелина с трудом удержалась, чтобы не попросить Мэтью подождать снаружи. Тогда она смогла бы рассказать Ханне о замужестве прежде, чем та увидит его. Но затем она вдруг почувствовала, что боится остаться одна, без Мэтью.
Минуту спустя Ханна встала и обернулась. Остановила на Эммелине затуманенный взгляд. Только что она плакала, но теперь улыбнулась:
– Это ты, детка моя? Это ты, Эммелина?
Эммелина ответила слабой дрожащей улыбкой. Ну, конечно же, Ханна поймет, что теперь все другое и ничто на сегодняшний день не имеет отношения к тому, что случилось в Лоуэлле.
– Да, это я, тетя Ханна, – проговорила она. – Только какая я теперь детка?
Протянув руки, Ханна шагнула вперед, и они обнялись. Все будет хорошо, мелькнуло в голове Эммелины. Она, конечно же, желает мне добра.
– Я всегда думаю о тебе, девочка, – шепнула ей Ханна на ухо. – Жаль, что свидеться довелось лишь сейчас, в черный день.
Выпустив Эммелину из объятий, она наконец-то заметила Мэтью.
Эммелина улыбнулась. Теплота Ханны подбодрила ее, хотя и страхи еще не совсем улеглись.
– Я замужем, Ханна, – сказала она застенчиво.
– Господи Боже! – воскликнула тетка. Новость ее изумила, но явно не вызвала неудовольствия.
– Мы поженились в прошлом году, – сказала Эммелина. – И я все собиралась написать тебе, но…
– Но так и не собралась? – зачастила Ханна. – Ах, да что говорить! Я поздравляю вас, молодой человек. Вы получили прекрасную женщину, – добавила она с чувством, положив руку ему на плечо.
Кажется, все разрешилось благополучно.
– Но я не знаю даже, как его зовут, – сказала Ханна, оборачиваясь к Эммелине.
– Мэтью, – проговорила та радостно. – Мэтью Гарни. Рука Ханны, как бы забытая, по-прежнему лежала на плече Мэтью. И выражение лица какие-то секунды оставалось прежним. Но только что освещавшие его чувства растаяли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Но день был безнадежно испорчен. И примирявшее всех ощущение, что Саре Мошер, поскольку она сама не противится смерти, и впрямь наступила пора умирать, ушло безвозвратно.
День был красивым и ясным, но облака стремительно неслись по небу, и чувствовалось, что к ночи скорее всего пойдет дождь. После обеда мужчины решили: раз они здесь, а за дождем вроде дело не станет, пора, наверное, начинать сев. Уинтроп отговорился, сказав, что не может работать в воскресном костюме. Но все понимали, что дело вовсе не в этом, – просто он считает ниже своего достоинства «пачкаться в земле». Известно было, что огородом у них всегда занимается одна Гарриет, по мере сил привлекавшая на подмогу детей. Услышав заявление Уинтропа, мужчины понимающе переглянулись, и можно было подумать, что, почесав языки насчет белоручки, они снова повеселеют, но, когда, кончив кухонные дела, Эммелина вышла, прихрамывая, поискать Мэтью, оказалось, что они уже кончили первый сев и, сидя на лужайке за домом, угрюмо, молча передают из рук в руки ведро с холодной водой.
Неподалеку, как раз за их спинами, стояла отелившаяся две недели назад корова, а рядом с нею – телок. Вообще-то приплод ожидался двойной, но первый бычок появился на свет легко, а вот роды второго дались с огромным трудом: он околел еще в утробе и никак не выходил. Мэтью и Эндрю с трудом извлекли его, долго возились, чтоб все убрать, и когда Мэтью наконец вернулся, то сразу лег спать и потом еще несколько дней не рассказывал Эммелине об этой истории.
Теперь отец то поговаривал, не продать ли всю живность (молоко можно брать и у Крейнов), то заявлял вдруг, что надо прирезать скотину на мясо. Никто не вслушивался в это бормотание: все понимали, что его гложет тоска по Саре.
Издалека послышался стук колес, и затем на дороге появилась новая повозка Джадкинса. Рядом с возницей – Эфраимом Джадкинсом – сидела какая-то пожилая пара. В одну минуту сбежавшись со всех сторон, ребятишки окружили приехавших, пытаясь выяснить, кто они и к кому. Но Эммелина уже поняла, что это Уоткинсы.
В предыдущие дни она сумела заставить себя забыть об их предстоящем приезде; временами ей даже казалось, что они вовсе и не должны приехать. И вот они здесь. И это не просто реальность; это реальность куда более значимая, чем все вокруг: дом, небо, ферма, другие члены семьи. Ханне было теперь шестьдесят два, Абнеру – пятьдесят шесть. С годами он располнел и уже не казался, как прежде, гораздо меньше жены. Оба двигались с одинаковой неспешностью. Сначала с некоторым трудом слезли с повозки, потом, осторожно ступая среди камней по грязи, начали подниматься по склону и делали это так неловко, что сразу видно было – привыкли жить в городе.
У Эммелины перехватило дыхание.
– Что с тобой? – спросил Мэтью, видя, как она побледнела.
– Приехали Уоткинсы, – словно не понимая, о чем он спрашивает, ответила она. – Дядя и тетка, живущие в Массачусетсе.
– Ну и что?
– Ничего.
Отец поднялся и пошел вниз по склону – навстречу приехавшим. Минута – и они разглядят его хромоту. А что они разглядят в ней, нынешней Эммелине? Сердце отчаянно колотилось. Она не знала, упомянул ли отец в письме, что она вышла замуж. Все время хотела спросить его, но не успела: они ведь почти не виделись после того, как она обожглась. Еще раньше она собиралась написать Ханне сама, но каждый раз откладывала: останавливал страх, а вдруг той покажется неподобающим ее замужество. И теперь страх овладел ею снова, но на смену ему пришли злость и готовность доказывать свое право на Мэтью. Она так долго несла бремя наказания, может быть, и сейчас продолжает нести его: кто знает, не является ли ее неспособность зачать от Мэтью частью расплаты за происшедшее?
Взрослые двинулись к дому за отцом и Уоткинсами. Детям велели остаться снаружи, пока приехавшие побудут у постели Сары. Мэтью внимательно глянул на Эммелину.
– Что происходит? – спросил он снова.
– Я люблю тебя больше жизни, – проговорила она. – Я люблю тебя больше, чем небо и землю, и все, что ни есть на земле, и… да простит меня Всевышний… я люблю тебя больше Его. – Слезы душили ее, но заплакать было так же немыслимо, как и вздохнуть полной грудью.
Мэтью привлек ее к себе, стал успокаивать поцелуями, но она задыхалась и вынуждена была отстраниться. А потом крепко вцепилась в него и потащила за собой к дому.
В доме стояла тишина. Сидя на краешке кровати, Ханна держала Сару за руку и говорила почти шепотом. Тут же стоял и Абнер, а рядом – отец Эммелины со старшей дочкой Ребекки (четырехлетней девочкой) на руках. Ребеккин новорожденный спал на расстеленном на столе одеяле, а старшая дочка Гарриет, славная, застенчивая десятилетняя девчушка, стерегла ее.
Эммелина с трудом удержалась, чтобы не попросить Мэтью подождать снаружи. Тогда она смогла бы рассказать Ханне о замужестве прежде, чем та увидит его. Но затем она вдруг почувствовала, что боится остаться одна, без Мэтью.
Минуту спустя Ханна встала и обернулась. Остановила на Эммелине затуманенный взгляд. Только что она плакала, но теперь улыбнулась:
– Это ты, детка моя? Это ты, Эммелина?
Эммелина ответила слабой дрожащей улыбкой. Ну, конечно же, Ханна поймет, что теперь все другое и ничто на сегодняшний день не имеет отношения к тому, что случилось в Лоуэлле.
– Да, это я, тетя Ханна, – проговорила она. – Только какая я теперь детка?
Протянув руки, Ханна шагнула вперед, и они обнялись. Все будет хорошо, мелькнуло в голове Эммелины. Она, конечно же, желает мне добра.
– Я всегда думаю о тебе, девочка, – шепнула ей Ханна на ухо. – Жаль, что свидеться довелось лишь сейчас, в черный день.
Выпустив Эммелину из объятий, она наконец-то заметила Мэтью.
Эммелина улыбнулась. Теплота Ханны подбодрила ее, хотя и страхи еще не совсем улеглись.
– Я замужем, Ханна, – сказала она застенчиво.
– Господи Боже! – воскликнула тетка. Новость ее изумила, но явно не вызвала неудовольствия.
– Мы поженились в прошлом году, – сказала Эммелина. – И я все собиралась написать тебе, но…
– Но так и не собралась? – зачастила Ханна. – Ах, да что говорить! Я поздравляю вас, молодой человек. Вы получили прекрасную женщину, – добавила она с чувством, положив руку ему на плечо.
Кажется, все разрешилось благополучно.
– Но я не знаю даже, как его зовут, – сказала Ханна, оборачиваясь к Эммелине.
– Мэтью, – проговорила та радостно. – Мэтью Гарни. Рука Ханны, как бы забытая, по-прежнему лежала на плече Мэтью. И выражение лица какие-то секунды оставалось прежним. Но только что освещавшие его чувства растаяли:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89