Сердце на миг провалилось куда-то при мысли о скорой встрече с Ханной Уоткинс, но в целом она отнеслась к сообщению равнодушно и, как и прежде, почти все время спала. Но наконец наступило то утро, когда миссис Уайтхед, войдя, объявила, что пора собираться в дорогу, и впервые за долгие дни, проведенные Эммелиной наверху, налила ей в умывальный таз не холодную, а теплую воду.
Все время, пока они ждали, она старалась не смотреть на мистера Уайтхеда, и только когда дилижанс подъехал, все уже сели и была ее очередь, осмелилась наконец-то поднять глаза. В этот момент он и передал ей конверт, прибавив, что там сто пятьдесят долларов, больше, чем было первоначально обещано.
– А сказать мне он ничего не велел? – спросила она.
– Нет, Эммелина, он не вправе делать это, – строго ответил мистер Уайтхед. Но, глянув ей в лицо, смягчился и добавил: – Ему было бы не достать столько денег без ведома миссис Магвайр. А поставив ее в известность, он не смел уже и слова сказать.
То, что миссис Магвайр все знает и сердится на нее, вызвало резкое чувство боли. В этот момент она с радостью обменяла бы выданные дополнительные деньги на неведение Айвори и несколько прощальных фраз с самим Магвайром. Считанные секунды они бы пробыли вместе, но в эти секунды он снова смотрел бы так, как когда-то, и успел бы сказать, что вовсе не по небрежности поломал ее жизнь, а потому что любил так сильно, что, окажись они снова вместе, все, наверное, повторилось бы снова.
* * *
Прошла чуть ли не минута, прежде чем она узнала Ханну в стоявшей у дилижанса женщине, но той понадобилось для узнавания еще больше времени. Поняв наконец, что перед ней Эммелина, Ханна всхлипнула и разразилась слезами. У Эммелины, хотя она и не отдавала себе в этом отчета, судорожно исказилось лицо. Странно было, что тетка, которую она вспоминала в общем без теплоты, льет слезы над ее несчастьем, а у нее самой нет сил расплакаться.
Ханна не позволила Эммелине нести сундучок, тащила его сама, свободной рукой обнимая племянницу за плечи. Идти было недалеко. Улицы походили в общем на лоуэллские в той части города, что была подальше от фабрик, и отличались только тем, что кое-где среди домов виднелись узкие строения – мастерские, в которых шили почти всю линнскую обувь. Абнер не вышел встречать Эммелину, а когда позже они увиделись, держался смущенно и неловко, все время отводя глаза.
Можно сказать, что здесь ей снова предстояло заточение, но оно было не лишено приятности и удобств. Комнатка, отведенная ей, как и все прочие в доме, была милой и, безусловно, уютной, что невольно заставило Эммелину другими глазами взглянуть на Ханну. Да и вообще, тетка казалась теперь куда симпатичнее, чем помнилась по Файетту и по путешествию, и Эммелина чувствовала радость, оттого что может быть с ней, раз уж так получилось, что быть возле мамы сейчас невозможно. Они с Ханной сдружились; вместе придумали, как поступить, чтобы в положенные сроки якобы заработанные ею деньги прибывали в Файетт, а родители знать не знали, что вовсе не лоуэллский дилижанс привез их. Устроилась и обратная связь: миссис Уайтхед согласилась пересылать в Линн все письма, которые станут приходить в пансион миссис Басс на имя Эммелины.
Весна наступила, и ребенок уже шевелился в ней. Она долго не понимала, что это его движения, и принимала их за странное брожение в кишках, а когда поняла, то стала стараться, почувствовав первый толчок, сразу чем-то заняться, чтобы отвлечься. Растущий в ней ребенок по-прежнему значил одно – страдание.
Но наступил июнь, и, помимо воли, она начала привыкать к шевелению новой жизни, ждала уже, когда ребенок даст о себе знать. И как раз в это время Ханна, действуя по продуманному ими совместному плану нашла наконец супругов, которые готовы были взять младенца, как только тот появится на свет.
Эммелина старалась как можно меньше думать об этом, и спасала ее работа. Ханна, как прежде мать, повторяла, что даже не понимает, как обходилась без нее раньше, а она, занимаясь делами по дому, успевала еще помогать и в сапожных делах. Абнер приносил заготовки для башмаков и оставлял их в корзине около двери. Она обрабатывала передки и делала это так аккуратно, что Абнер – через жену – неизменно хвалил ее, а Ханна не раз уверяла Эммелину, что только на башмаках она зарабатывает куда больше, чем стоит ее пропитание. Слышать это было приятно. Эммелине, и так глубоко благодарной тетке, радостно было осознавать, что она не обременяет ее расходами. Жизнь шла гладко, без ссор. Эммелина охотно делала все, что попросят. Работая, Ханна не умолкала ни на минуту, и Эммелина внимательно слушала все, что та говорила: и рассуждения по разным поводам, и сплетни, и жалобы. Все это помогало хоть как-то отвлечься от вереницы воспоминаний о Лоуэлле, в тишине беспрерывно прокручивавшихся в мозгу.
На смену весне пришло лето. Она по-прежнему безропотно сидела взаперти, но, когда наступила жара, тетка сама предложила ей, если хочется, выйти и посидеть во дворике, прячась от солнца в тень, а потом даже решила, что Эммелине можно не только сидеть в тени, но и прогуливаться по двору, а то и работать на воздухе, пока это еще по силам: забор вокруг двора высокий, в задней стене мастерской окон нет, так что никто ее не увидит.
Оставаясь одна в своей комнатке ночью, она обхватывала живот и, лаская, баюкала. При Ханне старалась воздерживаться от подобных жестов, боясь, как бы тетка не заподозрила, что почти круглые сутки она строит планы (большей частью невыполнимые и бредовые), которые позволят ей оставить себе свою доченьку (именно так называла она теперь растущего в ней ребенка). Во сне ей виделось, что малютку уже забрали и она мечется, пытаясь ее найти.
В разговорах с Ханной они никогда не касались ее положения, хотя в августе приглашена была повивальная бабка, осмотреть Эммелину и убедиться, что все как надо. Миссис Уэддерс оказалась весьма пожилой особой с копной седых волос, острым взглядом и бородавкой на губе. Достаточно было поговорить с ней, чтобы убедиться, что ей вполне можно доверить жизнь и матери, и ребенка, а обстоятельства, при которых этот ребенок зачат, нимало ее не волнуют. Позже Ханна упомянула, что в Линне наконец появился врач и, может быть, лучше позвать его принять роды. Если возникнут какие-то осложнения, у него есть инструменты, о которых повивальные бабки и слыхом не слыхивали. Однако Эммелина пришла в ужас от такого предложения, и Ханна сочла за благо к этой теме не возвращаться.
– А те… ну, кто возьмет моего ребенка, они хорошие люди? – спросила она у Ханны в сентябре, когда пошел девятый месяц беременности. Она уже ненавидела этих людей, хотя понимала, как это несправедливо: она ведь не знает о них ничего, кроме того, что они хотят взять себе ее крошку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Все время, пока они ждали, она старалась не смотреть на мистера Уайтхеда, и только когда дилижанс подъехал, все уже сели и была ее очередь, осмелилась наконец-то поднять глаза. В этот момент он и передал ей конверт, прибавив, что там сто пятьдесят долларов, больше, чем было первоначально обещано.
– А сказать мне он ничего не велел? – спросила она.
– Нет, Эммелина, он не вправе делать это, – строго ответил мистер Уайтхед. Но, глянув ей в лицо, смягчился и добавил: – Ему было бы не достать столько денег без ведома миссис Магвайр. А поставив ее в известность, он не смел уже и слова сказать.
То, что миссис Магвайр все знает и сердится на нее, вызвало резкое чувство боли. В этот момент она с радостью обменяла бы выданные дополнительные деньги на неведение Айвори и несколько прощальных фраз с самим Магвайром. Считанные секунды они бы пробыли вместе, но в эти секунды он снова смотрел бы так, как когда-то, и успел бы сказать, что вовсе не по небрежности поломал ее жизнь, а потому что любил так сильно, что, окажись они снова вместе, все, наверное, повторилось бы снова.
* * *
Прошла чуть ли не минута, прежде чем она узнала Ханну в стоявшей у дилижанса женщине, но той понадобилось для узнавания еще больше времени. Поняв наконец, что перед ней Эммелина, Ханна всхлипнула и разразилась слезами. У Эммелины, хотя она и не отдавала себе в этом отчета, судорожно исказилось лицо. Странно было, что тетка, которую она вспоминала в общем без теплоты, льет слезы над ее несчастьем, а у нее самой нет сил расплакаться.
Ханна не позволила Эммелине нести сундучок, тащила его сама, свободной рукой обнимая племянницу за плечи. Идти было недалеко. Улицы походили в общем на лоуэллские в той части города, что была подальше от фабрик, и отличались только тем, что кое-где среди домов виднелись узкие строения – мастерские, в которых шили почти всю линнскую обувь. Абнер не вышел встречать Эммелину, а когда позже они увиделись, держался смущенно и неловко, все время отводя глаза.
Можно сказать, что здесь ей снова предстояло заточение, но оно было не лишено приятности и удобств. Комнатка, отведенная ей, как и все прочие в доме, была милой и, безусловно, уютной, что невольно заставило Эммелину другими глазами взглянуть на Ханну. Да и вообще, тетка казалась теперь куда симпатичнее, чем помнилась по Файетту и по путешествию, и Эммелина чувствовала радость, оттого что может быть с ней, раз уж так получилось, что быть возле мамы сейчас невозможно. Они с Ханной сдружились; вместе придумали, как поступить, чтобы в положенные сроки якобы заработанные ею деньги прибывали в Файетт, а родители знать не знали, что вовсе не лоуэллский дилижанс привез их. Устроилась и обратная связь: миссис Уайтхед согласилась пересылать в Линн все письма, которые станут приходить в пансион миссис Басс на имя Эммелины.
Весна наступила, и ребенок уже шевелился в ней. Она долго не понимала, что это его движения, и принимала их за странное брожение в кишках, а когда поняла, то стала стараться, почувствовав первый толчок, сразу чем-то заняться, чтобы отвлечься. Растущий в ней ребенок по-прежнему значил одно – страдание.
Но наступил июнь, и, помимо воли, она начала привыкать к шевелению новой жизни, ждала уже, когда ребенок даст о себе знать. И как раз в это время Ханна, действуя по продуманному ими совместному плану нашла наконец супругов, которые готовы были взять младенца, как только тот появится на свет.
Эммелина старалась как можно меньше думать об этом, и спасала ее работа. Ханна, как прежде мать, повторяла, что даже не понимает, как обходилась без нее раньше, а она, занимаясь делами по дому, успевала еще помогать и в сапожных делах. Абнер приносил заготовки для башмаков и оставлял их в корзине около двери. Она обрабатывала передки и делала это так аккуратно, что Абнер – через жену – неизменно хвалил ее, а Ханна не раз уверяла Эммелину, что только на башмаках она зарабатывает куда больше, чем стоит ее пропитание. Слышать это было приятно. Эммелине, и так глубоко благодарной тетке, радостно было осознавать, что она не обременяет ее расходами. Жизнь шла гладко, без ссор. Эммелина охотно делала все, что попросят. Работая, Ханна не умолкала ни на минуту, и Эммелина внимательно слушала все, что та говорила: и рассуждения по разным поводам, и сплетни, и жалобы. Все это помогало хоть как-то отвлечься от вереницы воспоминаний о Лоуэлле, в тишине беспрерывно прокручивавшихся в мозгу.
На смену весне пришло лето. Она по-прежнему безропотно сидела взаперти, но, когда наступила жара, тетка сама предложила ей, если хочется, выйти и посидеть во дворике, прячась от солнца в тень, а потом даже решила, что Эммелине можно не только сидеть в тени, но и прогуливаться по двору, а то и работать на воздухе, пока это еще по силам: забор вокруг двора высокий, в задней стене мастерской окон нет, так что никто ее не увидит.
Оставаясь одна в своей комнатке ночью, она обхватывала живот и, лаская, баюкала. При Ханне старалась воздерживаться от подобных жестов, боясь, как бы тетка не заподозрила, что почти круглые сутки она строит планы (большей частью невыполнимые и бредовые), которые позволят ей оставить себе свою доченьку (именно так называла она теперь растущего в ней ребенка). Во сне ей виделось, что малютку уже забрали и она мечется, пытаясь ее найти.
В разговорах с Ханной они никогда не касались ее положения, хотя в августе приглашена была повивальная бабка, осмотреть Эммелину и убедиться, что все как надо. Миссис Уэддерс оказалась весьма пожилой особой с копной седых волос, острым взглядом и бородавкой на губе. Достаточно было поговорить с ней, чтобы убедиться, что ей вполне можно доверить жизнь и матери, и ребенка, а обстоятельства, при которых этот ребенок зачат, нимало ее не волнуют. Позже Ханна упомянула, что в Линне наконец появился врач и, может быть, лучше позвать его принять роды. Если возникнут какие-то осложнения, у него есть инструменты, о которых повивальные бабки и слыхом не слыхивали. Однако Эммелина пришла в ужас от такого предложения, и Ханна сочла за благо к этой теме не возвращаться.
– А те… ну, кто возьмет моего ребенка, они хорошие люди? – спросила она у Ханны в сентябре, когда пошел девятый месяц беременности. Она уже ненавидела этих людей, хотя понимала, как это несправедливо: она ведь не знает о них ничего, кроме того, что они хотят взять себе ее крошку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89