До того как мать превратилась в почти бесплотную тень, ее уверенность в том, что Мэтью – прекрасный молодой человек, легко перевесила бы все мрачные прогнозы отца. Но теперь, чтоб поверить в хорошее, необходимо и что-то другое. А она так устала.
Собравшись с силами, Эммелина подошла к Мэтью. Он рассматривал наскоро нарисованный отцом план расположенного за дорогой участка. Этот участок начинался с тропы, сразу за слюдяным камнем, бывшим уже за пределами земли Мошера, а дальше тянулся примерно на сто пятьдесят ярдов. Почти всюду он был таким узким, что ставить дом было опасно: он оказался бы слишком близко к воде. Но в одном месте, примерно в двадцати ярдах от дома Мошеров, дорога делала изгиб, образуя площадку, не только достаточную, но даже и вдвое большую, чем нужно для застройки.
Решено было, что отец оформит передачу земли Мэтью и тот немедленно приступит к закупке требующихся материалов. Он утверждал, что, как только фундамент просохнет, за несколько недель настелет пол, поставит стены и положит крышу. Как только это будет сделано, они с Эммелиной поженятся, въедут и прямо на месте доделают все, что останется.
– Да, ничего не скажешь, лихо, – проговорил отец, услышав о таком проекте.
Через минуту Генри Мошер опустил голову на стол и почти сразу захрапел, а Мэтью, взяв листок с планом, принялся рисовать на нем дом, островерхий, с чердачным окошком. Рисунок был аккуратным и четким, и просто не верилось, что рука рисовальщика не способна написать даже буквы, составляющие собственное имя. Закончив рисунок, Мэтью перевернул листок и принялся изображать, как будет выглядеть дом внутри.
А Эммелина закрыла глаза и, как в полусне, увидела уже построенный и выкрашенный белой краской дом. Двое детей играли неподалеку. И вдруг один из них, сорвавшись с места, побежал к пруду. «Остановись!» – закричала она, но ребенок не слышал. Она открыла заплаканные глаза и сказала:
– Необходимо поставить забор.
– Забор?
– Позже, конечно. – Реальность начала отделяться от сна, но слезы текли, не переставая.
– Что с тобой? – спросил ее Мэтью.
– Ничего. Просто голова болит.
Он опустил перо в чернильницу:
– Пойдем выйдем на улицу.
Стояла теплая, ясная июньская ночь. Они прошли по дороге до места, на котором решено было строить. Кусты черной смородины росли на обочине, но деревьев было немного, расчистить площадку будет нетрудно. В свете луны и мерцающих звезд, усыпавших все небо, хорошо виден был дальний берег пруда – силуэты деревьев, лесопилка, поднимающиеся порой выше ее штабеля досок… А совсем рядом поблескивал слюдяной камень. Все это было каким-то сказочным. И хотя она чувствовала и прелесть ночи, и радость оттого, что Мэтью рядом, казалось, на самом деле ничего нет, а она это просто выдумала, глядя на беспрерывно работающий станок одной из лоуэллских фабрик.
– Почему ты решил жениться на мне?
– А разве, как правило, люди не женятся? – ответил он совершенно серьезно.
– Да, но я старше тебя. И нигде не была, только… Да ты совсем ведь не знаешь меня!
Вместо ответа он обнял ее и попытался поцеловать, но она вскрикнула: ее охватило такое чувство, будто он часть той злой силы, которая сжимает ей голову. Вырвавшись из рук Мэтью, она подбежала к краю пруда, упала на колени и, наклонившись, плеснула холодной водой в лицо, а затем снова вскрикнула, уткнувшись лбом в ладони: боль, отступившая на секунду, набросилась с новой силой. И единственное, чего ей хотелось, – это кинуться очертя голову в холодную воду и, не сопротивляясь, пойти на дно.
– Вернись! – крикнул Мэтью.
– Ты не знаешь меня, – прошептала она, глядя на воду и понимая: нужно сказать это громче, иначе он не услышит. – Ты не знаешь, что я принадлежала другому мужчине, что у меня есть ребенок. – Знай он это, наверняка расхотел бы жениться на ней. Нужно сказать ему все сейчас или же скрыть навеки.
Он подошел к ней, поднял с колен, повернул к себе и глянул в глаза.
– Ты не знаешь меня, – в отчаянии повторила она. – Ты так и не дал мне рассказать о своей жизни!
– Все жизни похожи одна на другую.
– Это неправда! Со мной случилось такое…
Но он закрыл ей рот поцелуем, и постепенно она сдалась, растворилась в нем без остатка. Истощив силы в борьбе с непонятным, таинственным и безымянным врагом, она не могла бороться еще и с Мэтью. Она позволила ему увести себя снова к опушке, где они собирались выстроить дом, и отдалась ему, и весь мир исчез для обоих. На какое-то время ей показалось, что Мэтью прогнал преследовавшего ее безымянного врага, и удалось даже стереть из памяти те вещи, о которых она пыталась, но не смогла рассказать.
* * *
Все следующие недели она провела в лихорадочном возбуждении. Была счастливее, чем когда-либо, и все-таки не могла унять беспокойство. Впервые в жизни ею овладела страсть, но страсть только усугубляла напряжение.
Теперь, когда пришла физическая близость, все проявлялось ярче: и его любовь, и требовательность, и темперамент. Он говорил, что она красивее всех женщин, первая, кого он действительно любит, первая, с кем он «чувствует себя дома».
А на другой день, когда они вместе обедали, прячась в тени деревьев от полуденных лучей солнца, или два-три часа спустя – он отбирал бревна для балок, а она принесла воды из пруда, – он вдруг окидывал ее злобным и недоверчивым взглядом, как будто предполагавшим, что она просто вынудила его накануне сказать все эти слова. Его пугало и настораживало то, что она всегда знает, чем угодить ему, как порадовать; она же боялась лишь одного: дня, когда больше не сможет дать ему радость.
Общение с окружающими людьми давалось им мучительно. Нелегко было даже с Эндрю и Джейн, единственными их друзьями. А ведь и все остальные (кроме Гарриет с мужем) относились к ним очень неплохо, хоть Мэтью и утверждал обратное.
Гарриет не скрывала неодобрения, которое вызывал у нее Мэтью. Его превращение в жениха было, с ее точки зрения, последним из сумасбродств с детства чудившей старшей сестрицы. Порой можно было думать, что Гарриет заступила место отца, который теперь, после того как Мэтью сумел осилить его, как бы забыл обо всех своих к нему претензиях. А Гарриет придиралась к чему только можно. Вызывая у Эммелины улыбку, говорила: он трусоватый, у него глаза бегают. Негодовала на то, что сестра отказала Саймону, хотя сама-то не стоит его мизинца: наверняка сделала это назло семье, других причин нет. Хотя они с Уинтропом по-прежнему жили неплохо, Гарриет беспокоило, что торговля в лавке идет как-то хуже, чем прежде. В связи с этим возникла идея, заручившись финансовой поддержкой Саймона, открыть каретную мастерскую. Однако в последнее время Саймон вдруг охладел к их затее. Гарриет обвиняла в случившемся Эммелину, а Эммелина и знать не знала об этих делах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Собравшись с силами, Эммелина подошла к Мэтью. Он рассматривал наскоро нарисованный отцом план расположенного за дорогой участка. Этот участок начинался с тропы, сразу за слюдяным камнем, бывшим уже за пределами земли Мошера, а дальше тянулся примерно на сто пятьдесят ярдов. Почти всюду он был таким узким, что ставить дом было опасно: он оказался бы слишком близко к воде. Но в одном месте, примерно в двадцати ярдах от дома Мошеров, дорога делала изгиб, образуя площадку, не только достаточную, но даже и вдвое большую, чем нужно для застройки.
Решено было, что отец оформит передачу земли Мэтью и тот немедленно приступит к закупке требующихся материалов. Он утверждал, что, как только фундамент просохнет, за несколько недель настелет пол, поставит стены и положит крышу. Как только это будет сделано, они с Эммелиной поженятся, въедут и прямо на месте доделают все, что останется.
– Да, ничего не скажешь, лихо, – проговорил отец, услышав о таком проекте.
Через минуту Генри Мошер опустил голову на стол и почти сразу захрапел, а Мэтью, взяв листок с планом, принялся рисовать на нем дом, островерхий, с чердачным окошком. Рисунок был аккуратным и четким, и просто не верилось, что рука рисовальщика не способна написать даже буквы, составляющие собственное имя. Закончив рисунок, Мэтью перевернул листок и принялся изображать, как будет выглядеть дом внутри.
А Эммелина закрыла глаза и, как в полусне, увидела уже построенный и выкрашенный белой краской дом. Двое детей играли неподалеку. И вдруг один из них, сорвавшись с места, побежал к пруду. «Остановись!» – закричала она, но ребенок не слышал. Она открыла заплаканные глаза и сказала:
– Необходимо поставить забор.
– Забор?
– Позже, конечно. – Реальность начала отделяться от сна, но слезы текли, не переставая.
– Что с тобой? – спросил ее Мэтью.
– Ничего. Просто голова болит.
Он опустил перо в чернильницу:
– Пойдем выйдем на улицу.
Стояла теплая, ясная июньская ночь. Они прошли по дороге до места, на котором решено было строить. Кусты черной смородины росли на обочине, но деревьев было немного, расчистить площадку будет нетрудно. В свете луны и мерцающих звезд, усыпавших все небо, хорошо виден был дальний берег пруда – силуэты деревьев, лесопилка, поднимающиеся порой выше ее штабеля досок… А совсем рядом поблескивал слюдяной камень. Все это было каким-то сказочным. И хотя она чувствовала и прелесть ночи, и радость оттого, что Мэтью рядом, казалось, на самом деле ничего нет, а она это просто выдумала, глядя на беспрерывно работающий станок одной из лоуэллских фабрик.
– Почему ты решил жениться на мне?
– А разве, как правило, люди не женятся? – ответил он совершенно серьезно.
– Да, но я старше тебя. И нигде не была, только… Да ты совсем ведь не знаешь меня!
Вместо ответа он обнял ее и попытался поцеловать, но она вскрикнула: ее охватило такое чувство, будто он часть той злой силы, которая сжимает ей голову. Вырвавшись из рук Мэтью, она подбежала к краю пруда, упала на колени и, наклонившись, плеснула холодной водой в лицо, а затем снова вскрикнула, уткнувшись лбом в ладони: боль, отступившая на секунду, набросилась с новой силой. И единственное, чего ей хотелось, – это кинуться очертя голову в холодную воду и, не сопротивляясь, пойти на дно.
– Вернись! – крикнул Мэтью.
– Ты не знаешь меня, – прошептала она, глядя на воду и понимая: нужно сказать это громче, иначе он не услышит. – Ты не знаешь, что я принадлежала другому мужчине, что у меня есть ребенок. – Знай он это, наверняка расхотел бы жениться на ней. Нужно сказать ему все сейчас или же скрыть навеки.
Он подошел к ней, поднял с колен, повернул к себе и глянул в глаза.
– Ты не знаешь меня, – в отчаянии повторила она. – Ты так и не дал мне рассказать о своей жизни!
– Все жизни похожи одна на другую.
– Это неправда! Со мной случилось такое…
Но он закрыл ей рот поцелуем, и постепенно она сдалась, растворилась в нем без остатка. Истощив силы в борьбе с непонятным, таинственным и безымянным врагом, она не могла бороться еще и с Мэтью. Она позволила ему увести себя снова к опушке, где они собирались выстроить дом, и отдалась ему, и весь мир исчез для обоих. На какое-то время ей показалось, что Мэтью прогнал преследовавшего ее безымянного врага, и удалось даже стереть из памяти те вещи, о которых она пыталась, но не смогла рассказать.
* * *
Все следующие недели она провела в лихорадочном возбуждении. Была счастливее, чем когда-либо, и все-таки не могла унять беспокойство. Впервые в жизни ею овладела страсть, но страсть только усугубляла напряжение.
Теперь, когда пришла физическая близость, все проявлялось ярче: и его любовь, и требовательность, и темперамент. Он говорил, что она красивее всех женщин, первая, кого он действительно любит, первая, с кем он «чувствует себя дома».
А на другой день, когда они вместе обедали, прячась в тени деревьев от полуденных лучей солнца, или два-три часа спустя – он отбирал бревна для балок, а она принесла воды из пруда, – он вдруг окидывал ее злобным и недоверчивым взглядом, как будто предполагавшим, что она просто вынудила его накануне сказать все эти слова. Его пугало и настораживало то, что она всегда знает, чем угодить ему, как порадовать; она же боялась лишь одного: дня, когда больше не сможет дать ему радость.
Общение с окружающими людьми давалось им мучительно. Нелегко было даже с Эндрю и Джейн, единственными их друзьями. А ведь и все остальные (кроме Гарриет с мужем) относились к ним очень неплохо, хоть Мэтью и утверждал обратное.
Гарриет не скрывала неодобрения, которое вызывал у нее Мэтью. Его превращение в жениха было, с ее точки зрения, последним из сумасбродств с детства чудившей старшей сестрицы. Порой можно было думать, что Гарриет заступила место отца, который теперь, после того как Мэтью сумел осилить его, как бы забыл обо всех своих к нему претензиях. А Гарриет придиралась к чему только можно. Вызывая у Эммелины улыбку, говорила: он трусоватый, у него глаза бегают. Негодовала на то, что сестра отказала Саймону, хотя сама-то не стоит его мизинца: наверняка сделала это назло семье, других причин нет. Хотя они с Уинтропом по-прежнему жили неплохо, Гарриет беспокоило, что торговля в лавке идет как-то хуже, чем прежде. В связи с этим возникла идея, заручившись финансовой поддержкой Саймона, открыть каретную мастерскую. Однако в последнее время Саймон вдруг охладел к их затее. Гарриет обвиняла в случившемся Эммелину, а Эммелина и знать не знала об этих делах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89