А со временем, может, сумеет и в самом деле перейти на шлихтование: шанс есть, она ведь уже вон какая высокая. Работу шлихтовщиц должны были выполнять только рослые девушки, потому что требовалось дотягиваться до верхнего края рам – проверять, ровно ли наматываются нити. Эммелина успела еще в Файетте догнать ростом мать, а в Лоуэлле еще вытянулась. Талия старого платья сделалась коротка, корсаж – узок. Если дело пойдет так и дальше, придется расставлять бока в старом домашнем платье, а может, и в том, что сшили перед отъездом.
В ночь на понедельник ей снова приснилось, что она на каком-то лугу, но, пробуждаясь, она хорошо понимала уже, где находится. Чувствовала себя неважно, но силы пойти на работу были. Старательно вслушиваясь во все, что говорила ей Верна, она внутренне отмахивалась от любых мыслей о Магвайре, старалась не гадать, увидит ли его на лестнице.
На ее счастье, новая работа была куда как труднее старой и времени на размышления не оставалось. Эммелина и еще шесть девушек должны были следить за нитями, перематывавшимися со сновального навоя на ткацкий, и устранять пропуски и обрывы, случавшиеся безостановочно. Новые движения требовали работы совсем новых групп мышц, дать им роздых удавалось реже, чем в ткацкой, и к концу дня руки болели, как в первую неделю на фабрике. Но Эммелина уже знала, что тело скоро привыкнет и к этой работе, как и свое время привыкло к прежней. А мистер Уайтхед, стоявший во главе шлихтовальной, был очень добр.
Хуже оказалось другое. С новой работой было связано одно обстоятельство, о котором никто из девушек не сказал ей, чтобы до времени не напугать. Даже и в понедельник, после того как фабрика простояла закрытой день и две ночи, Эммелине, чуть только она вошла, ударил в нос неприятный сладковатый запах крахмала, а по мере того как шло время и воздух наполнялся горячими испарениями, запах становился все нестерпимее. Когда удар колокола известил о начале перерыва, она, выйдя на улицу, принялась жадно глотать воздух, чувствуя, что еще несколько минут в шлихтовальной, и она просто задохнулась бы. Возвращаясь с обеда, она надеялась, что, может быть, организм привык уже к новым запахам и ей будет легче, но оказалось, наоборот, с каждым часом вдыхать пары становилось тяжелее и тяжелее, и чуть ли не половина сил уходила не на работу, а на усилия справиться с тошнотой.
Мистер Уайтхед, проходя мимо, ободряюще улыбнулся и постарался заверить, что скоро она привыкнет. Мистер Уайтхед был высокий, седовласый и гораздо больше походил на пастора Эванса, чем преподобный Ричарде. Когда он отошел, Эммелина с тоской посмотрела на окна. Рамы были забиты гвоздями, их не откроют, пока весна не войдет в полную силу. Так что в свободную минутку можно только прижаться носом к окну, стараясь вдохнуть проникающий в щели воздух.
Проснувшись на другое утро, она сразу почувствовала тошноту и сладкий запах крахмала, такой сильный, словно она по-прежнему в шлихтовальной. И все же нужно было собираться на фабрику; она решила: как бы там ни было, все равно выйдет на работу, хоть и была убеждена, что упадет, едва переступив порог. Полная этой решимости, она заставила себя позавтракать. Густо солила и хлеб, и оладьи, стараясь перебить запах сладкого кекса, варенья и сиропа, напоминавший дух шлихтовальной и вызывавший позывы тошноты. Поев, она с изумлением обнаружила, что, пожалуй, ей стало лучше.
Но в шлихтовальной снова пришлось бороться с тошнотой и с приступами слабости. Мистер Уайтхед был само сочувствие, и ее бесконечно трогала его доброта, но больше всего она уповала на то, что, может быть, он расскажет, каково ей приходится, мистеру Магвайру, от которого пока не было ни слуху ни духу.
Вечером Сьюзен, узнавшая, как тяжело переносит Эммелина удушливые испарения, отдала ей на время свое сокровище – «пахучий флакончик» с уксусом, нюхательными солями и настойкой каких-то трав. Теперь каждое утро Эммелина прихватывала его с собой и делала несколько вдохов, стоило тошноте подступить к горлу. Это на удивление облегчало жизнь днем, но ночью удушливые испарения стали ее кошмаром.
Лучшим временем суток был вечер, когда тяжелая усталость, не отпускавшая ее весь день, куда-то исчезала. Им с Верной все еще не разрешалось выходить, и они не могли ни отправиться в библиотеку, ни поиграть в снежки с Дорой, Сьюзен и прочей компанией, но все же они могли сидеть в общей комнате, а когда все возвращались с прогулки, выслушивать впечатления и вместе строить планы. Из-за кошмаров, преследующих ее ночью, Эммелину теперь не тянуло подняться пораньше в спальню, и она всеми силами старалась как можно дольше отгонять сон, даже когда усталость, отступившая после конца работы, наваливалась с новой силой. Оказавшись в постели, она забывалась наконец беспокойным сном, но в какой-то момент ее непременно начинало терзать ощущение, что она в шлихтовальной и задыхается от паров, и тогда она просыпалась, хватая ртом воздух и кашляя, будто и впрямь стояла прямо у чана с дымящимся крахмалом.
Когда до сознания доходило, что сейчас ночь и она в спальне, тошнота проходила, но она продолжала бороться со сном, страшась, заснув, снова подвергнуться ужасам шлихтовальной.
Однажды она по рассеянности забыла в столовой флакончик с нюхательными солями, и миссис Басс, обнаружив его и выяснив, что им пользуется сейчас переведенная в шлихтовальную Эммелина, восприняла это чуть ли не как оскорбление: почему ей сразу не рассказали о новости в Эммелининой жизни? И тут же подвергла ее допросу, стараясь не мытьем так катаньем добиться признания, что перевод связан с мистером Магвайром.
После этого она стала следить за Эммелиной еще пристальнее, чем прежде, и готова была углядеть тайный смысл в любом самом невинном действии. Например, выходя на крыльцо постоять у перил и подышать свежим воздухом, Эммелина сразу же чувствовала, как кто-то раздвигал занавески выходящего туда окна и наблюдал за ней.
Завидя вдалеке мужскую фигуру, она почти непременно принимала ее за Магвайра. А когда сама шла по улице, то часто слышала, будто он окликает ее по имени, но, повернувшись, убеждалась – сзади идет чужой или вовсе никого нет.
Она изо всех сил пыталась придумать, как бы его увидеть. Так нужно было услышать хоть несколько слов, которые убедят, что она не отвергнута, что он пытается как-то устроить свидание, грустит оттого, что это не удается. Стояла уже середина марта, приближался ее день рождения. Помнил ли он число? Может, и нет. Он как-то забывал все, связанное с ее возрастом. Здесь, в Лоуэлле, дни рождения отмечались в общем заметнее, чем дома, но были как-то менее значимы. Дома вот уже несколько лет исчез обычай делать подарки, но вся семья помнила о приближении торжественной даты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
В ночь на понедельник ей снова приснилось, что она на каком-то лугу, но, пробуждаясь, она хорошо понимала уже, где находится. Чувствовала себя неважно, но силы пойти на работу были. Старательно вслушиваясь во все, что говорила ей Верна, она внутренне отмахивалась от любых мыслей о Магвайре, старалась не гадать, увидит ли его на лестнице.
На ее счастье, новая работа была куда как труднее старой и времени на размышления не оставалось. Эммелина и еще шесть девушек должны были следить за нитями, перематывавшимися со сновального навоя на ткацкий, и устранять пропуски и обрывы, случавшиеся безостановочно. Новые движения требовали работы совсем новых групп мышц, дать им роздых удавалось реже, чем в ткацкой, и к концу дня руки болели, как в первую неделю на фабрике. Но Эммелина уже знала, что тело скоро привыкнет и к этой работе, как и свое время привыкло к прежней. А мистер Уайтхед, стоявший во главе шлихтовальной, был очень добр.
Хуже оказалось другое. С новой работой было связано одно обстоятельство, о котором никто из девушек не сказал ей, чтобы до времени не напугать. Даже и в понедельник, после того как фабрика простояла закрытой день и две ночи, Эммелине, чуть только она вошла, ударил в нос неприятный сладковатый запах крахмала, а по мере того как шло время и воздух наполнялся горячими испарениями, запах становился все нестерпимее. Когда удар колокола известил о начале перерыва, она, выйдя на улицу, принялась жадно глотать воздух, чувствуя, что еще несколько минут в шлихтовальной, и она просто задохнулась бы. Возвращаясь с обеда, она надеялась, что, может быть, организм привык уже к новым запахам и ей будет легче, но оказалось, наоборот, с каждым часом вдыхать пары становилось тяжелее и тяжелее, и чуть ли не половина сил уходила не на работу, а на усилия справиться с тошнотой.
Мистер Уайтхед, проходя мимо, ободряюще улыбнулся и постарался заверить, что скоро она привыкнет. Мистер Уайтхед был высокий, седовласый и гораздо больше походил на пастора Эванса, чем преподобный Ричарде. Когда он отошел, Эммелина с тоской посмотрела на окна. Рамы были забиты гвоздями, их не откроют, пока весна не войдет в полную силу. Так что в свободную минутку можно только прижаться носом к окну, стараясь вдохнуть проникающий в щели воздух.
Проснувшись на другое утро, она сразу почувствовала тошноту и сладкий запах крахмала, такой сильный, словно она по-прежнему в шлихтовальной. И все же нужно было собираться на фабрику; она решила: как бы там ни было, все равно выйдет на работу, хоть и была убеждена, что упадет, едва переступив порог. Полная этой решимости, она заставила себя позавтракать. Густо солила и хлеб, и оладьи, стараясь перебить запах сладкого кекса, варенья и сиропа, напоминавший дух шлихтовальной и вызывавший позывы тошноты. Поев, она с изумлением обнаружила, что, пожалуй, ей стало лучше.
Но в шлихтовальной снова пришлось бороться с тошнотой и с приступами слабости. Мистер Уайтхед был само сочувствие, и ее бесконечно трогала его доброта, но больше всего она уповала на то, что, может быть, он расскажет, каково ей приходится, мистеру Магвайру, от которого пока не было ни слуху ни духу.
Вечером Сьюзен, узнавшая, как тяжело переносит Эммелина удушливые испарения, отдала ей на время свое сокровище – «пахучий флакончик» с уксусом, нюхательными солями и настойкой каких-то трав. Теперь каждое утро Эммелина прихватывала его с собой и делала несколько вдохов, стоило тошноте подступить к горлу. Это на удивление облегчало жизнь днем, но ночью удушливые испарения стали ее кошмаром.
Лучшим временем суток был вечер, когда тяжелая усталость, не отпускавшая ее весь день, куда-то исчезала. Им с Верной все еще не разрешалось выходить, и они не могли ни отправиться в библиотеку, ни поиграть в снежки с Дорой, Сьюзен и прочей компанией, но все же они могли сидеть в общей комнате, а когда все возвращались с прогулки, выслушивать впечатления и вместе строить планы. Из-за кошмаров, преследующих ее ночью, Эммелину теперь не тянуло подняться пораньше в спальню, и она всеми силами старалась как можно дольше отгонять сон, даже когда усталость, отступившая после конца работы, наваливалась с новой силой. Оказавшись в постели, она забывалась наконец беспокойным сном, но в какой-то момент ее непременно начинало терзать ощущение, что она в шлихтовальной и задыхается от паров, и тогда она просыпалась, хватая ртом воздух и кашляя, будто и впрямь стояла прямо у чана с дымящимся крахмалом.
Когда до сознания доходило, что сейчас ночь и она в спальне, тошнота проходила, но она продолжала бороться со сном, страшась, заснув, снова подвергнуться ужасам шлихтовальной.
Однажды она по рассеянности забыла в столовой флакончик с нюхательными солями, и миссис Басс, обнаружив его и выяснив, что им пользуется сейчас переведенная в шлихтовальную Эммелина, восприняла это чуть ли не как оскорбление: почему ей сразу не рассказали о новости в Эммелининой жизни? И тут же подвергла ее допросу, стараясь не мытьем так катаньем добиться признания, что перевод связан с мистером Магвайром.
После этого она стала следить за Эммелиной еще пристальнее, чем прежде, и готова была углядеть тайный смысл в любом самом невинном действии. Например, выходя на крыльцо постоять у перил и подышать свежим воздухом, Эммелина сразу же чувствовала, как кто-то раздвигал занавески выходящего туда окна и наблюдал за ней.
Завидя вдалеке мужскую фигуру, она почти непременно принимала ее за Магвайра. А когда сама шла по улице, то часто слышала, будто он окликает ее по имени, но, повернувшись, убеждалась – сзади идет чужой или вовсе никого нет.
Она изо всех сил пыталась придумать, как бы его увидеть. Так нужно было услышать хоть несколько слов, которые убедят, что она не отвергнута, что он пытается как-то устроить свидание, грустит оттого, что это не удается. Стояла уже середина марта, приближался ее день рождения. Помнил ли он число? Может, и нет. Он как-то забывал все, связанное с ее возрастом. Здесь, в Лоуэлле, дни рождения отмечались в общем заметнее, чем дома, но были как-то менее значимы. Дома вот уже несколько лет исчез обычай делать подарки, но вся семья помнила о приближении торжественной даты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89