– Ладно, – сказал отец. – Похоже, вы все уже решили. Так, Эмми?
– Да, папа… – Она почувствовала неловкость и с трудом нашла силы сказать это.
– Ну что ж, мистер Гарни, – проговорил отец после довольно долгого молчания. – Думаю, нам по этому случаю следует выпить.
Мэтью наконец облегченно вздохнул, но Эммелина не смогла успокоиться. Его заботила только сиюминутная реакция отца, а ей нужны были гарантии на будущее.
– Так как, Мэт, спиртного у тебя не найдется?
– Найдется, – глянув на Эммелину, ответил Мэтью. – В доме у Эндрю. Сейчас принесу.
Отец поощрительно улыбнулся, и Эммелине вдруг показалось, что он затеял весь этот спектакль для того только, чтобы заполучить стаканчик виски. Присев против него за стол, она выжидала, что будет. Лишь только Мэтью вышел за дверь, веселость отца как рукой сняло. Он понурился, стал угрюмым, усталым, таким, каким она знала его уже много лет. И неожиданно ее охватил совсем новый страх. Лицо отца начало расплываться перед глазами.
– В чем дело? – спросила она, не совсем понимая сама смысл вопроса и не слишком рассчитывая на ответ. – В чем дело, папа?
– Что значит «в чем дело», Эмми?
– Он лучше, чем ты думаешь, – заговорила она, прижав ко лбу руки, моргая, чтобы избавиться от мути перед глазами.
– Он мальчик. Неважно, сколько он путешествовал. Он мальчик. – Отец говорил спокойно, сухо указывая на факт, и это было гораздо страшнее, чем его прежняя ярость.
– Он шесть лет уже твердо стоит на ногах, – сказала она. – Шесть лет проработал в дорожных бригадах, а теперь хочет осесть.
– Он не останется здесь. Все похожие на него файеттские парни уходят. Им здесь мало простора.
Она крепко стиснула виски пальцами. К дурноте примешивалась теперь и боль, такая сильная, что казалось, голову разнесет на куски. Пытаясь найти поддержку и утешение, она обернулась к матери. Та спала, сидя в качалке. Какое-то облачко тишины окружало ее, и Эммелине вдруг пришло в голову, что мать вряд ли долго пробудет еще на этой земле.
– Мама?
Она с улыбкой открыла глаза:
– Да, дорогая?
– Нет, я просто… – Она хотела спросить, как мать думает, сможет ли Мэт остаться в Файетте, но прежде чем нашла необходимые слова, мать уже снова задремала.
– У нас будут дети, – сказала она отцу.
– Это его не остановит, – буркнул тот.
Она беспомощно промолчала. Что скажешь? А ведь отец даже не знал о женщине с ребенком из Канзаса! Но Мэтью ничего не обещал этой женщине, не скрыл, что остановился у нее ненадолго. Мэтью вернулся с бутылкой; она едва видела сквозь пелену, как он берет кружки, наливает себе и отцу, садится напротив него – лицом к лицу. А ей хочется, чтобы он посмотрел на нее. Когда их глаза встречались, все остальное теряло значение.
Какое-то время мужчины пили, молча передавая бутылку друг другу. Голову ей стянуло, как обручем, но рвущая на куски боль прекратилась.
– Значит, – наконец выговорил отец, – ты не уходишь с бригадой?
– Верно.
– А на что думаешь жить?
– Я всегда находил работу.
– У-гу. Но здесь-то все по-другому. В иных краях все растет, строится, а здесь вот так… – И он жестом докончил мысль, сведя вместе ладони и превратив их в подобие чашечки.
– Ну, обо мне уж не беспокойтесь, – ответил Мэтью с явной ноткой раздражения (он не отец – от виски не размягчился).
– А я и не беспокоюсь, сынок. Просто спрашиваю.
– Мы хотим выстроить к зиме дом, – включилась в разговор Эммелина. – Мэтью присматривает землю.
– Присматривает землю? – отхлебнув виски, повторил отец. – Так это же просто глупость. Зачем присматривать? Стройтесь себе за дорогой, а деньги приберегите.
– Папа!!! – Обежав быстро вокруг стола, она радостно обняла его. – Какой же ты добрый! – Взглянув на Мэтью, она увидела, что тот пристально рассматривает отца.
– Мэтью! – вскричала она. – Ты слышишь? Отец дарит нам землю!
Все было чудесно, только вот голова почему-то не проходила.
– Он ничего не сказал о подарке, – ответил Мэтью. – Он сказал только, что разрешает поставить дом на его земле.
Отец рассмеялся.
– Ну, если хочешь, я все оформлю как надо. Проку от этой земли все равно ни на грош. Что она есть, что ее нет. – Он снова глотнул, на этот раз прямо из горлышка.
– А чего вы хотите от меня? – спросил Мэтью.
– Видишь ли, там, за дорогой, земли не больше, чем на огород. И я, пожалуй, хотел бы, чтоб ты работал со мной и с Эндрю вот здесь, на ферме. Столько, сколько сумеешь, конечно. А потом получал бы какую-то долю от урожая.
– Короче, сколько именно времени я должен на вас работать? Отец неопределенно пожал плечами:
– Ну… если подыщешь себе еще что-нибудь – то поменьше, а если будешь свободен – побольше.
Это было настолько разумно, что даже Мэтью не смог ничего возразить.
– Но почему?
– Ты хочешь сказать, почему я даю тебе землю, хотя хотел видеть Эмми за Саймоном Фентоном?
– Он слишком стар для нее, – перебил Мэтью. – Почти такой же старик, как вы.
Отец глянул на него искоса, и на секунду возникла опасность, что он взорвется, словно горшок, который чересчур плотно закрыли крышкой. Мэтью спокойно наблюдал за ним, но Эммелина не могла больше терпеть все это. Встав, она повернулась спиной к мужчинам и посмотрела на спящую мать.
В ее углу комнаты царствовала тишина. Качалку окружал полумрак: мать сидела, удобно откинув голову, лицо разгладилось, дышало покоем. И Эммелину вдруг захлестнула волна любви. Такого прилива чувств к матери она не испытывала давным-давно, может быть, даже со времени отъезда в Лоуэлл. Стоя возле качалки, она внимательно вглядывалась в бесконечно родное лицо, но неожиданно любовь смыло откуда-то накатившейся жестокой яростью. Мгновение – и ярость прошла, оставив ее обессиленной, едва державшейся на ногах.
Перед глазами все плыло, ноги подкашивались – она опустилась на пол. Заплакала, спрятав лицо в складках свешивающейся с качалки материнской юбки. Не просыпаясь, мать шевельнула рукой и положила ее на голову Эммелины. Рука оказалась почти невесомой, и Эммелину невольно пробрала дрожь.
Двое мужчин между тем спокойно беседовали. Было понятно, что они как-то достигли согласия, хотя на чем оно выстроилось, Эммелина не знала, да и сейчас не вникала в их разговор. Ее целиком поглотило ужасное чувство горя. И это горе не имело к ним отношения, касалось только ее и матери, тех уз, что связывали их когда-то. В те давние времена ей делалось хорошо и спокойно от одной только мысли: мама все понимает. Потом она выучилась обходиться без этого понимания. Ждать его сейчас было бы так же безнадежно, как искать утешения у тени, которую отбрасываешь, когда идешь по дороге, освещенной послеполуденным солнцем.
Ах, если б рука, лежащая у нее на голове, была чуть тяжелее! Тогда она, словно пресс, вытеснила бы разрывающую череп страшную боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89