Лучше всего им было вдвоем. Лето шло к концу, наступала осень, работы было очень много, причины или желание выходить на люди возникали нечасто – исключением была лишь работа на ферме отца, – и нередко они еще до темноты забирались в постель.
Теперь уже всем было ясно, что мать Эммелины плоха. Сара Мошер по-прежнему ни на что не жаловалась, но силы день ото дня оставляли ее. Она почти не выходила из дома, не могла больше работать в саду и часами сидела в качалке: лущила горох, низала стручки фасоли или же вырезала черенки и подгнившие куски из томатов, предназначавшихся для запасов на зиму. Нога отца зажила, но продолжала причинять беспокойство, и было ясно, что хромота останется на всю жизнь. Тяжелая работа перешла к Мэтью и Эндрю, но отец продолжал задавать корм скоту, доить коров и делать в хозяйстве все, что попроще.
К концу сентября внутренняя отделка стен была закончена. Их новый дом, чуть поменьше родительского, состоял из большой нижней комнаты и комнаты наверху. Однако, в отличие от дома Мошеров, наверх вела не приставушка, а настоящая лестница. Матрац, принесенный из родительского дома, был пока единственной мебелью, но теперь Мэтью взялся мастерить стол и скамьи. О размерах стола вышел спор. Он сколотил небольшой и сказал, что на первое время его будет более чем достаточно. А ей хотелось иметь такой же, как в старом доме, – она уже видела в воображении теснившихся вокруг стола детишек. Когда прошел первый месяц замужества, опасение перед беременностью сменилось страстным желанием – скорее, скорее!
Истратив остаток своих сбережений, Мэтью купил печурку, которая топилась и дровами, и нефтью. Страшно довольный приобретением, он заявил, что, если Том Кларк не возьмется за их очаг в ближайшее время, они обойдутся. Терпеть, чтобы Том торчал в доме всю зиму, он не намерен. Сказано это было так, словно он в самом деле подозревал Тома Кларка в злостном желании перезимовать под их крышей. Однако в тот момент Эммелина не обратила особого внимания на тон Мэтью, а просто сказала, что печь, в отличие от очага, не даст света. И тогда он отправился в магазин и на последние гроши купил четыре лампы и еще целый бачок керосина, чтобы наверняка хватило до весны.
Потом, почти сразу же, его начало беспокоить, что он остался без денег. «Я привык, – говорил он, – чтобы в „кармане бренчало"». После постройки железной дороги через реку Андроскоггин число проезжающих через Файетт стало значительно меньше. В результате один из трактиров на Развилке закрылся, владелец второго, как поговаривали, думал отправиться на Запад, и мистер Джадкинс сказал как-то Мэтью, что, если это случится, ему понадобится помощник. Идея дать это место пришлому Мэтью вызвала некоторое неудовольствие в городе, но для работы в трактире требовался крупный, сильный молодой мужчина, способный справиться с распоясавшимися после выпивки посетителями, и лучшей кандидатуры, чем Мэтью, в Файетте не было. Пока же суд да дело, он выстроил около дома курятник, чтобы самим развести цыплят; бегать через дорогу за яйцами ему удовольствия не доставляло. Мало того, он сказал, что весной поставит еще сарай для скотины. Это было уже совершенно бессмысленно, но Эммелина промолчала: придет весна тогда все и обсудят. А вообще-то ничто на свете пока не казалось достойным споров. Тихая и спокойная жизнь вдвоем до сих пор дарила такую же острую радость, как и свидания украдкой, которые им удавалось устроить, когда она жила в родительском доме. Мэтью сколотил шкаф, хоть хранить в нем было практически нечего. Все имущество состояло из кое-какой одежды, одеяла, двух кухонных горшков, чайника да самой необходимой посуды. Охотясь в паре, Мэтью и Эндрю сумели уложить четырех оленей. Эндрю и Джейн получили две туши (ведь у них дети), одна досталась Генри и Саре, хоть Сара теперь и не притрагивалась к мясу, и одна Эммелине и Мэтью. Из шкуры оленя Эммелина сшила Мэтью безрукавку, посадив ее на подкладку из старого одеяла. «На будущий год, когда будет еще одна шкура, сошью рукава и получится настоящая куртка», – сказала она. Но он возразил ей, что к рукавам непривычен и не уверен, сможет ли работать в куртке.
В один из ноябрьских дней объявился Том Кларк, готовый наконец-то складывать им очаг. Мэтью ответил, что у него не осталось денег, и явно ждал, что в таком случае Том откажется от работы. Но тот решил все же взяться за дело: погода, мол, позволяет, а других предложений все равно нет. Том был бобылем, приближавшимся к семидесяти, а может, уже и перешагнувшим семидесятилетний рубеж. Всю жизнь он прожил с родителями и сейчас продолжал жить в их доме (сами они давно умерли). В прежние времена Том был высоким и жилистым, но после того, как отца с матерью не стало, мало-помалу прилично раздобрел и разбух от вина. Лицо сделалось красным, а вены на носу выступили точь-в-точь как дороги на картах, которые рисовал Мэтью.
Эммелина и Том обедали, когда Мэтью вернулся с фермы и молча сел с ними за стол. Поев, он резко отодвинул тарелку, встал и вышел из дома, так и не проронив ни слова. Эммелина выбежала за ним следом.
– Что-то случилось? – Она подумала, что, может быть, матери стало хуже, а Мэтью не хочет ей этого говорить.
– Почему этот тип у нас дома? – спросил он в ответ.
– Том? Он только что подвез камни и приступает к работе.
– А с чего он здесь ест? Я не хочу, возвращаясь домой, видеть, что ты сидишь с посторонним мужчиной.
– Я знаю его всю жизнь.
– Но для меня он посторонний. И мне не нравится, как он смотрит на тебя.
– Смотрит на меня?!
– А, все это неважно. Забудь.
Но все-таки он сказал Тому Кларку, чтоб тот оставил все работы до весны. Сообщая об этом Эммелине, Мэтью держался с вызовом, уверен был, что она разозлится. Но она только удивилась и огорчилась. Сказала: я так люблю смотреть на огонь.
И он пообещал, что весной Кларк, а не он, так другой, выложит им очаг.
Сара Мошер все чаще проводила в постели не только ночь, но и день. У нее почти не было аппетита, она худела, таяла на глазах, но, как и прежде, ни на что не жаловалась. По вечерам Эммелина приходила посидеть с ней, и тогда Генри Мошер получал возможность ненадолго уйти из дома. Отправлялся обычно в трактир, в тот, где устроился работать Мэтью. Бездетной Эммелине было легче, чем другим дочерям и невесткам, выкраивать время для матери. И она охотно взяла на себя большую часть дежурств, используя эти часы для того, чтобы постряпать отцу (мать жила только на молоке и бульоне) и чтобы сделать кое-какую другую работу по дому. Тяжелее всего становилось, когда все дела были сделаны и оставалось только шитье. Сидя в качалке, которая, сколько бы людей ни сидело в ней, всегда оставалась в ее сознании материнской, она ощущала печаль, настолько глубокую, что ее было не выплакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89