Вы оправились от потрясения?
– Оправилась? Не знаю. – Она странно хмыкнула и продолжала пожирать его глазами. – Выходит, ты все же мне не снишься. Ты действительно здесь?
«Если кто-то и пребывает в счастливом сне, – подумал Реми, – так это я».
– Да, моя люби… – ответил он, и, прежде чем успел сообразить, у него чуть не вырвалось из груди слово, которое он никогда не смел произносить даже наедине с самим собой.
Но Габриэль, похоже, не услышала этого. Она слегка наклонила голову, и тоненькая морщинка появилась у нее на лбу, словно какая-то мысль не давала ей покоя.
– И ты был жив все это время.
– Если это можно назвать жизнью. – Реми ласково баюкал ее руку, но Габриэль отдернула ее и стремительно села.
– Я думала, ты умер.
– Гм-м, да… – начал Реми.
Но ее голос зазвучал уже резко.
– Ты позволил нам всем поверить, что ты погиб, – не дала ему договорить Габриэль, и голос ее зазвенел от слез.
Ее лицо сморщилось, как у маленькой девочки, изо всех сил старающейся не заплакать. Резко опустив голову, она спрятала лицо за мерцающей завесой волос. Реми не спускал с нее полных испуга глаз. Он никогда не видел, чтобы гордячка Габриэль плакала, даже тогда, когда охотники на ведьм обманом похитили ее сестру и она боялась за жизнь Мири.
– Прости меня, Габриэль. Пожалуйста… Пожалуйста не плачь, – залепетал он, пытаясь откинуть ее волосы назад.
Габриэль резко отдернула голову. Глаза ее сверкнули не слезами, а яростью, огненной, горячей, способной испепелить его на месте.
– Я и не заплачу. Я убью вас!
Габриэль сжала кулак и нанесла Реми удар прямо и челюсть. Это застало его врасплох, и он полетел с кровати. Он упал на пол, растянулся на спине, мигая и от явного удивления, и от силы полученного удара. Габриэль сбросила с себя одеяло, вскочила на ноги и нависла над ним, подобно разгневанной богине.
– Мерзавец! Вы ничтожный, безжалостный мерзкий тип! – кричала она.
Босая, в развевающейся ночной рубашке, она пронеслась мимо него.
Габриэль скинула одеяло и сразу же вырвалась из его рук.
– Что тут объяснять? Вы притворялись погибшим три года. Три проклятых Богом года.
Она выкрикнула это с негодованием такой силы, что рубашка почти сползла с нее. Реми попытался благородно отвести глаза, но борьба с самим собой в этом случае оказаться тщетной.
– Где, дьявол вас побери, вы были все это время? – вопила она. – Чем занимались?
Реми с трудом ответил бы на этот вопрос, даже если бы Габриэль не стояла полуобнаженная перед ним, готовая вот-вот вцепиться в него.
С той самой ночи накануне Дня святого Варфоломея ею жизнь превратилась в борьбу за выживание. Он боролся за жизнь, усмирял ненависть, поселившуюся в нем, заставлял себя жить, потеряв всякую надежду, учился жить, ничего не чувствуя. И вот за какие-то несколько минут Габриэль Шене сумела заново разбередить его сердце, обнажив его раны.
– Я… я покинул страну, – выговорил он наконец. – Ирландия, потом большей частью Англия.
– Вот как?! И у них там совсем нет пергамента и чернил, я правильно понимаю?
– Я тогда снова превратился в беглеца, Габриэль, и до сих пор еще жив только потому, что мои враги сочли меня мертвецом. Едва ли мне было бы благоразумно посылать письма.
– И ни одного посыльного, кому вы могли бы довериться, с кем можно было бы передать весточку на словах? – с холодным бешенством продолжала Габриэль. – Или на вас напала немота? Вы были ранены в язык? По тому, как вы только что затолкали его в мой рот, мне показалось, с ним все в порядке.
– Габриэль! – В ее устах такие грубые слова, да еще о поцелуе, которым они обменялись, показались Реми настоящим святотатством, и он заговорил, не скрывая упрека в голосе. – Простите меня, если вас расстроило известие о моей смерти, но позвольте указать на одно обстоятельство, моя госпожа. Наше с вами расставание, если вы помните, давало мне очень немного поводов полагать, что вас вообще тронет известие о моей гибели.
Габриэль вздрогнула от его слов, но горячности не убавила.
– Очень хорошо. Согласна, со мной все ясно. Но как же мои сестры? Вы, должно быть, знали, что Арианн сильно привязалась к вам. И… и Мири. Она видела в вас брата, которого мы никогда не имели. Вы знаете, сколько ночей я провела, утешая ее, когда она горевала и оплакивала вас? Сколько ночей я сама…
Габриэль оборвала себя и метнулась прочь от него в тень от окон. Но он все равно увидел, как она тщетно старается скрыть, что ее гнев не больше, чем маска, прикрывающая боль, которую она вынесла. Она носила траур по нему все это время. Ее волновала его судьба. Но неистовый восторг, охвативший было Реми, погас при мысли, сколько страдания он причинил ей.
Слезы текли по ее щекам. Гордая, своенравная Габриэль, никому и никогда не позволявшая видеть ее слезы, плакала и не могла остановиться. Какие бы жестокие слова она ни швыряла в него, худшим наказанием для Николя были ее слезы. Он приблизился к ней так осторожно, как приближался бы к раненому лесному зверю, который мог либо наброситься на него, либо обратиться в бегство.
– Габриэль, прости меня за страдания и боль, которые я причинял тебе и твоим сестрам. Я отсеку себе правую руку, прежде чем когда-либо…
Она метнулась от него и повернулась к нему спиной.
Сорочка предательски соскочила, обнажая гладкое белое плечо. Реми осторожно вернул ткань на место, его пальцы слегка коснулись ее мягкой теплой кожи. Он мужественно боролся с собой, хотя каждое прикосновение к ней отзывалось в нем горячей волной.
– Дорогая моя, вы должны понять меня, – заговори он, обнимая ее за плечи.
Габриэль сжалась в комок, когда он мягко, но решительно повернул ее к себе.
– До встречи с вами я жил суровой жизнью и не был приучен к каким проявлениям нежности и заботы.
Габриэль не поднимала глаз, полуприкрыв их мокрыми от слез ресницами, не желая смотреть на него.
– Я никогда не имел ни матери, ни сестер, которые бы волновались за меня и плакали обо мне. Даже отец мой умер давным-давно, и у меня совсем не осталось никаких других живых родственников. Все мои друзья были и есть солдаты, такие же, как и я сам, которые прекрасно осознают сущность нашей профессии, понимают, что смерть всегда рядом, всего в шаге от нас. Сожалею о своем недомыслии, но совершенно искрение признаюсь: я просто не привык думать, что моя жизнь хоть что-нибудь для кого-нибудь значит.
– Это потому…. дело в том, что ты – большой тупица, – фыркнула Габриэль, но она уже смягчилась настолько, что прижалась лбом к его груди.
Реми легонько поцеловал золотую корону ее волос.
– Прощаешь меня?
Она не отвечала, но, уткнувшись лицом в его плечо, стояла, прижимаясь к нему, и это было гораздо красноречивее любых слов. Реми обхватил ее и крепко прижал к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
– Оправилась? Не знаю. – Она странно хмыкнула и продолжала пожирать его глазами. – Выходит, ты все же мне не снишься. Ты действительно здесь?
«Если кто-то и пребывает в счастливом сне, – подумал Реми, – так это я».
– Да, моя люби… – ответил он, и, прежде чем успел сообразить, у него чуть не вырвалось из груди слово, которое он никогда не смел произносить даже наедине с самим собой.
Но Габриэль, похоже, не услышала этого. Она слегка наклонила голову, и тоненькая морщинка появилась у нее на лбу, словно какая-то мысль не давала ей покоя.
– И ты был жив все это время.
– Если это можно назвать жизнью. – Реми ласково баюкал ее руку, но Габриэль отдернула ее и стремительно села.
– Я думала, ты умер.
– Гм-м, да… – начал Реми.
Но ее голос зазвучал уже резко.
– Ты позволил нам всем поверить, что ты погиб, – не дала ему договорить Габриэль, и голос ее зазвенел от слез.
Ее лицо сморщилось, как у маленькой девочки, изо всех сил старающейся не заплакать. Резко опустив голову, она спрятала лицо за мерцающей завесой волос. Реми не спускал с нее полных испуга глаз. Он никогда не видел, чтобы гордячка Габриэль плакала, даже тогда, когда охотники на ведьм обманом похитили ее сестру и она боялась за жизнь Мири.
– Прости меня, Габриэль. Пожалуйста… Пожалуйста не плачь, – залепетал он, пытаясь откинуть ее волосы назад.
Габриэль резко отдернула голову. Глаза ее сверкнули не слезами, а яростью, огненной, горячей, способной испепелить его на месте.
– Я и не заплачу. Я убью вас!
Габриэль сжала кулак и нанесла Реми удар прямо и челюсть. Это застало его врасплох, и он полетел с кровати. Он упал на пол, растянулся на спине, мигая и от явного удивления, и от силы полученного удара. Габриэль сбросила с себя одеяло, вскочила на ноги и нависла над ним, подобно разгневанной богине.
– Мерзавец! Вы ничтожный, безжалостный мерзкий тип! – кричала она.
Босая, в развевающейся ночной рубашке, она пронеслась мимо него.
Габриэль скинула одеяло и сразу же вырвалась из его рук.
– Что тут объяснять? Вы притворялись погибшим три года. Три проклятых Богом года.
Она выкрикнула это с негодованием такой силы, что рубашка почти сползла с нее. Реми попытался благородно отвести глаза, но борьба с самим собой в этом случае оказаться тщетной.
– Где, дьявол вас побери, вы были все это время? – вопила она. – Чем занимались?
Реми с трудом ответил бы на этот вопрос, даже если бы Габриэль не стояла полуобнаженная перед ним, готовая вот-вот вцепиться в него.
С той самой ночи накануне Дня святого Варфоломея ею жизнь превратилась в борьбу за выживание. Он боролся за жизнь, усмирял ненависть, поселившуюся в нем, заставлял себя жить, потеряв всякую надежду, учился жить, ничего не чувствуя. И вот за какие-то несколько минут Габриэль Шене сумела заново разбередить его сердце, обнажив его раны.
– Я… я покинул страну, – выговорил он наконец. – Ирландия, потом большей частью Англия.
– Вот как?! И у них там совсем нет пергамента и чернил, я правильно понимаю?
– Я тогда снова превратился в беглеца, Габриэль, и до сих пор еще жив только потому, что мои враги сочли меня мертвецом. Едва ли мне было бы благоразумно посылать письма.
– И ни одного посыльного, кому вы могли бы довериться, с кем можно было бы передать весточку на словах? – с холодным бешенством продолжала Габриэль. – Или на вас напала немота? Вы были ранены в язык? По тому, как вы только что затолкали его в мой рот, мне показалось, с ним все в порядке.
– Габриэль! – В ее устах такие грубые слова, да еще о поцелуе, которым они обменялись, показались Реми настоящим святотатством, и он заговорил, не скрывая упрека в голосе. – Простите меня, если вас расстроило известие о моей смерти, но позвольте указать на одно обстоятельство, моя госпожа. Наше с вами расставание, если вы помните, давало мне очень немного поводов полагать, что вас вообще тронет известие о моей гибели.
Габриэль вздрогнула от его слов, но горячности не убавила.
– Очень хорошо. Согласна, со мной все ясно. Но как же мои сестры? Вы, должно быть, знали, что Арианн сильно привязалась к вам. И… и Мири. Она видела в вас брата, которого мы никогда не имели. Вы знаете, сколько ночей я провела, утешая ее, когда она горевала и оплакивала вас? Сколько ночей я сама…
Габриэль оборвала себя и метнулась прочь от него в тень от окон. Но он все равно увидел, как она тщетно старается скрыть, что ее гнев не больше, чем маска, прикрывающая боль, которую она вынесла. Она носила траур по нему все это время. Ее волновала его судьба. Но неистовый восторг, охвативший было Реми, погас при мысли, сколько страдания он причинил ей.
Слезы текли по ее щекам. Гордая, своенравная Габриэль, никому и никогда не позволявшая видеть ее слезы, плакала и не могла остановиться. Какие бы жестокие слова она ни швыряла в него, худшим наказанием для Николя были ее слезы. Он приблизился к ней так осторожно, как приближался бы к раненому лесному зверю, который мог либо наброситься на него, либо обратиться в бегство.
– Габриэль, прости меня за страдания и боль, которые я причинял тебе и твоим сестрам. Я отсеку себе правую руку, прежде чем когда-либо…
Она метнулась от него и повернулась к нему спиной.
Сорочка предательски соскочила, обнажая гладкое белое плечо. Реми осторожно вернул ткань на место, его пальцы слегка коснулись ее мягкой теплой кожи. Он мужественно боролся с собой, хотя каждое прикосновение к ней отзывалось в нем горячей волной.
– Дорогая моя, вы должны понять меня, – заговори он, обнимая ее за плечи.
Габриэль сжалась в комок, когда он мягко, но решительно повернул ее к себе.
– До встречи с вами я жил суровой жизнью и не был приучен к каким проявлениям нежности и заботы.
Габриэль не поднимала глаз, полуприкрыв их мокрыми от слез ресницами, не желая смотреть на него.
– Я никогда не имел ни матери, ни сестер, которые бы волновались за меня и плакали обо мне. Даже отец мой умер давным-давно, и у меня совсем не осталось никаких других живых родственников. Все мои друзья были и есть солдаты, такие же, как и я сам, которые прекрасно осознают сущность нашей профессии, понимают, что смерть всегда рядом, всего в шаге от нас. Сожалею о своем недомыслии, но совершенно искрение признаюсь: я просто не привык думать, что моя жизнь хоть что-нибудь для кого-нибудь значит.
– Это потому…. дело в том, что ты – большой тупица, – фыркнула Габриэль, но она уже смягчилась настолько, что прижалась лбом к его груди.
Реми легонько поцеловал золотую корону ее волос.
– Прощаешь меня?
Она не отвечала, но, уткнувшись лицом в его плечо, стояла, прижимаясь к нему, и это было гораздо красноречивее любых слов. Реми обхватил ее и крепко прижал к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130