— Волчонок всхлипнул и продолжил: — Теперь уже не так, теперь мне только холодно. Я не хочу явиться в Чертог Воинов с торчащим из груди топором, железо все еще вызывает у меня отвращение.
Я стоял на коленях перед умирающим мальчиком, содрогаясь от собственного бессилия. Бессилие, удушающее, леденящее кровь бессилие…
— Я умираю, как настоящий воин, правда? Я умираю на поле боя от раны, нанесенной врагом! Теперь я буду с тобой всегда. Все так, как ты хотел, Залмоксис!
«Неправда, — думал я, — я никогда этого не хотел». Тот, другой, у кого было больше прав на это имя, возможно, действительно считал, что лучшая смерть для мальчишки именно такая. Но мой разум бунтовал против этого.
Ему было рано умирать. Он должен был еще вырасти, многому научиться, ему еще предстояло стать мужчиной, познать любовь.
— Залмоксис, как же так! Ведь ты должен был встретить меня там, у входа в Серую Долину. Неужели мне придется идти по ней одному? Но ты не сомневайся во мне. Ведь я сам привел тебя сюда, здесь ты нужен. Не бойся, я не подведу тебя, я справлюсь, я найду дорогу.
— Нет, нет, малыш, ты не будешь один. Тебя встретят, тебя проводят, ты не заблудишься. С тобой будет наша Госпожа, она пожалеет ребенка, она позаботится о тебе.
— Я не ребенок, Залмоксис, скажи мне, ведь так, я воин? Я умираю, как мужчина, я попаду в Чертог Воинов, правда?
— Конечно, в Чертог Воинов, Бледная Госпожа проводит тебя туда.
— Попроси ее об этом, Залмоксис, — пробормотал Волчонок.
Его глаза застыли, уставившись в небеса. В мертвых зрачках отразилась луна.
Я не стал просить ее об этом, я закричал:
— Проклятая! Скольких еще ты отберешь у меня? Сколько нужно смертей, чтобы ты насытилась? Когда-нибудь я доберусь до тебя, и ты заплатишь мне за все мои потери!
Но Бледная Госпожа осталась безучастной к моим проклятиям, лишь презрительно скрылась за темной тучей. Она получила назначенную за Вендис жертву, ко всему другому она была равнодушна.
Я вспомнил слова эллина, которому было предсказано, что однажды он встретится с варваром, чья душа будет чиста и открыта, кто будет жаждать знаний и под его руководством превратится в Светоч, способный изменить жизнь дикарей. Ослепленный собственной мудростью эллин Светоча не разглядел. А теперь та чистая и открытая душа, охваченная самой искренней верой, душа, изменившая жизнь даков, отлетала, чтобы встретиться со своим богом в Чертоге Воинов. Эллин ошибся во мне, я был лишь орудием в руках Светоча.
Я поднял безжизненное тело ребенка и пошел, покачиваясь, словно во сне. Я шел с мертвым мальчиком на руках, аккуратно ступая, чтобы не потревожить его, будто он просто спал. Мне отчаянно хотелось плакать, рыдать, выть, но глухая тоска сковала меня, и я словно окаменел. Утрата была слишком тяжела, чтобы смыть ее слезами. Я принес драгоценную ношу вождю даков и аккуратно положил у его ног.
— Ты сам когда-то посвятил своего сына Залмоксису. Он принял твой дар, вождь, — сказал я.
Склонившаяся над очагом жена Креока тихо поднялась, выронив крючок, которым она доставала мясо из котла. Креок коротко рыкнул на нее, женщина вжалась в стену, подавив судорожный вздох. Вождь склонил голову, длинные седые волосы свесились ему на лицо, так что я не мог разглядеть его выражения. Он казался спокойным и ничем не выдал своего горя.
— О, великий Залмоксис! Жизнь моего сына принадлежит тебе, — произнес Креок слегка дрожащим голосом. — Я отдал моего волчонка тебе еще давно. Благодарю за то, что ты принял мою жертву!
«Безумец, — подумал я, — кругом одни безумцы. Мне надо бежать прочь от них, пока безумие не охватило и меня».
Я не стал говорить ему, что Волчонка выбрала себе в жертву Бледная Госпожа, а не Залмоксис. Я просто молча вышел и побрел в свою пещеру.
Весь день я оставался в пещере, прислушиваясь к разносившемуся по Долине печальному волчьему вою. Идти к Креоку я не осмелился, я до ужаса боялся встретить скорбный взгляд его молчаливой жены.
Ближе к вечеру пришла Вендис и принесла мне обед. Тихая, заплаканная, она положила передо мной кусок вареной оленины и села напротив смотреть, как я поглощаю еду.
Я жевал мясо, не отрывая взгляда от Вендис, наблюдая, как пролегает складка на девичьем лбу, эта горькая складка еще не оставляет следа и все же намечает место для будущей морщины. С некоторых пор красота вызывает у меня мучительное желание испортить, уничтожить ее. Я с наслаждением смотрел, как складка на лбу уродует лицо девушки, и подбирал наиболее жестокие слова, чтобы причинить ими как можно больше боли, удержать эту складку на лбу Белой Волчицы. С удовольствием представлял, как станет она морщинистой старухой и выплачет голубизну своих глаз. Они поблекнут и потеряют цвет, никто больше не вспомнит о красоте Белой Волчицы, никто, может быть, кроме меня. Возможно, я буду вспоминать этот вечер и содрогаться от собственной жестокости, но это будет потом, гораздо позже, когда моя собственная боль излечится от времени, и мне не будет надобности причинять боль другим, чтобы утихомирить свою. Я почувствовал, как внутри меня начала разрастаться боль, где-то в районе солнечного сплетения, маленькая навязчивая боль, будто инородное тело, просилась на свободу. Она терзала меня, словно чудовище, а все мое тело скрутило незнакомое прежде желание — причинить еще большую боль девушке, уже не душевную, а физическую. Мой разум подчинился этому желанию и начал строить странные фантазии, в которых лицо Вендис было перекошено от ужаса, в которых были боль, ее боль, ее крик и, может быть, смерть.
Словно пробудившись от кошмарного сна, я вскочил, тряхнул головой, отгоняя наваждение, со страхом посмотрел на Вендис. Неужели я хотел сделать это с беззащитной девушкой, вся вина которой заключалась в том, что она напоминала мне о Моране?
Я привлек к себе девушку и сжал ее в своих объятиях. Она всхлипнула, уткнувшись мне в плечо. Я почувствовал, как дрожит ее тело под моими ладонями. Прежнее томление охватило меня, я, все еще обнимая ее, навалился на нее всем телом, пытаясь подмять под себя. Вендис глухо вскрикнула, вцепившись выпущенными когтями в мою рубаху. Я попытался завладеть ее руками, сжал коленями ее ноги, чтобы она не вырвалась.
— Посмотри правде в глаза, Вендис, — рычал я, все больше возбуждаясь. — Волки — однолюбы. Мне никогда не полюбить тебя. Какая теперь разница, ты все равно уже погибла. Никогда тебе не узнать, какой бывает любовь, узнай хотя бы, что такое наслаждение.
Вендис вырвала руку из моих пальцев и царапнула меня по щеке. От внезапной боли я ослабил хватку, она выскользнула и оттолкнула меня, вскочив с пола, отбежала в сторону. У выхода из пещеры она остановилась и с горечью выкрикнула:
— Ты говоришь так, будто вовсе не волк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
Я стоял на коленях перед умирающим мальчиком, содрогаясь от собственного бессилия. Бессилие, удушающее, леденящее кровь бессилие…
— Я умираю, как настоящий воин, правда? Я умираю на поле боя от раны, нанесенной врагом! Теперь я буду с тобой всегда. Все так, как ты хотел, Залмоксис!
«Неправда, — думал я, — я никогда этого не хотел». Тот, другой, у кого было больше прав на это имя, возможно, действительно считал, что лучшая смерть для мальчишки именно такая. Но мой разум бунтовал против этого.
Ему было рано умирать. Он должен был еще вырасти, многому научиться, ему еще предстояло стать мужчиной, познать любовь.
— Залмоксис, как же так! Ведь ты должен был встретить меня там, у входа в Серую Долину. Неужели мне придется идти по ней одному? Но ты не сомневайся во мне. Ведь я сам привел тебя сюда, здесь ты нужен. Не бойся, я не подведу тебя, я справлюсь, я найду дорогу.
— Нет, нет, малыш, ты не будешь один. Тебя встретят, тебя проводят, ты не заблудишься. С тобой будет наша Госпожа, она пожалеет ребенка, она позаботится о тебе.
— Я не ребенок, Залмоксис, скажи мне, ведь так, я воин? Я умираю, как мужчина, я попаду в Чертог Воинов, правда?
— Конечно, в Чертог Воинов, Бледная Госпожа проводит тебя туда.
— Попроси ее об этом, Залмоксис, — пробормотал Волчонок.
Его глаза застыли, уставившись в небеса. В мертвых зрачках отразилась луна.
Я не стал просить ее об этом, я закричал:
— Проклятая! Скольких еще ты отберешь у меня? Сколько нужно смертей, чтобы ты насытилась? Когда-нибудь я доберусь до тебя, и ты заплатишь мне за все мои потери!
Но Бледная Госпожа осталась безучастной к моим проклятиям, лишь презрительно скрылась за темной тучей. Она получила назначенную за Вендис жертву, ко всему другому она была равнодушна.
Я вспомнил слова эллина, которому было предсказано, что однажды он встретится с варваром, чья душа будет чиста и открыта, кто будет жаждать знаний и под его руководством превратится в Светоч, способный изменить жизнь дикарей. Ослепленный собственной мудростью эллин Светоча не разглядел. А теперь та чистая и открытая душа, охваченная самой искренней верой, душа, изменившая жизнь даков, отлетала, чтобы встретиться со своим богом в Чертоге Воинов. Эллин ошибся во мне, я был лишь орудием в руках Светоча.
Я поднял безжизненное тело ребенка и пошел, покачиваясь, словно во сне. Я шел с мертвым мальчиком на руках, аккуратно ступая, чтобы не потревожить его, будто он просто спал. Мне отчаянно хотелось плакать, рыдать, выть, но глухая тоска сковала меня, и я словно окаменел. Утрата была слишком тяжела, чтобы смыть ее слезами. Я принес драгоценную ношу вождю даков и аккуратно положил у его ног.
— Ты сам когда-то посвятил своего сына Залмоксису. Он принял твой дар, вождь, — сказал я.
Склонившаяся над очагом жена Креока тихо поднялась, выронив крючок, которым она доставала мясо из котла. Креок коротко рыкнул на нее, женщина вжалась в стену, подавив судорожный вздох. Вождь склонил голову, длинные седые волосы свесились ему на лицо, так что я не мог разглядеть его выражения. Он казался спокойным и ничем не выдал своего горя.
— О, великий Залмоксис! Жизнь моего сына принадлежит тебе, — произнес Креок слегка дрожащим голосом. — Я отдал моего волчонка тебе еще давно. Благодарю за то, что ты принял мою жертву!
«Безумец, — подумал я, — кругом одни безумцы. Мне надо бежать прочь от них, пока безумие не охватило и меня».
Я не стал говорить ему, что Волчонка выбрала себе в жертву Бледная Госпожа, а не Залмоксис. Я просто молча вышел и побрел в свою пещеру.
Весь день я оставался в пещере, прислушиваясь к разносившемуся по Долине печальному волчьему вою. Идти к Креоку я не осмелился, я до ужаса боялся встретить скорбный взгляд его молчаливой жены.
Ближе к вечеру пришла Вендис и принесла мне обед. Тихая, заплаканная, она положила передо мной кусок вареной оленины и села напротив смотреть, как я поглощаю еду.
Я жевал мясо, не отрывая взгляда от Вендис, наблюдая, как пролегает складка на девичьем лбу, эта горькая складка еще не оставляет следа и все же намечает место для будущей морщины. С некоторых пор красота вызывает у меня мучительное желание испортить, уничтожить ее. Я с наслаждением смотрел, как складка на лбу уродует лицо девушки, и подбирал наиболее жестокие слова, чтобы причинить ими как можно больше боли, удержать эту складку на лбу Белой Волчицы. С удовольствием представлял, как станет она морщинистой старухой и выплачет голубизну своих глаз. Они поблекнут и потеряют цвет, никто больше не вспомнит о красоте Белой Волчицы, никто, может быть, кроме меня. Возможно, я буду вспоминать этот вечер и содрогаться от собственной жестокости, но это будет потом, гораздо позже, когда моя собственная боль излечится от времени, и мне не будет надобности причинять боль другим, чтобы утихомирить свою. Я почувствовал, как внутри меня начала разрастаться боль, где-то в районе солнечного сплетения, маленькая навязчивая боль, будто инородное тело, просилась на свободу. Она терзала меня, словно чудовище, а все мое тело скрутило незнакомое прежде желание — причинить еще большую боль девушке, уже не душевную, а физическую. Мой разум подчинился этому желанию и начал строить странные фантазии, в которых лицо Вендис было перекошено от ужаса, в которых были боль, ее боль, ее крик и, может быть, смерть.
Словно пробудившись от кошмарного сна, я вскочил, тряхнул головой, отгоняя наваждение, со страхом посмотрел на Вендис. Неужели я хотел сделать это с беззащитной девушкой, вся вина которой заключалась в том, что она напоминала мне о Моране?
Я привлек к себе девушку и сжал ее в своих объятиях. Она всхлипнула, уткнувшись мне в плечо. Я почувствовал, как дрожит ее тело под моими ладонями. Прежнее томление охватило меня, я, все еще обнимая ее, навалился на нее всем телом, пытаясь подмять под себя. Вендис глухо вскрикнула, вцепившись выпущенными когтями в мою рубаху. Я попытался завладеть ее руками, сжал коленями ее ноги, чтобы она не вырвалась.
— Посмотри правде в глаза, Вендис, — рычал я, все больше возбуждаясь. — Волки — однолюбы. Мне никогда не полюбить тебя. Какая теперь разница, ты все равно уже погибла. Никогда тебе не узнать, какой бывает любовь, узнай хотя бы, что такое наслаждение.
Вендис вырвала руку из моих пальцев и царапнула меня по щеке. От внезапной боли я ослабил хватку, она выскользнула и оттолкнула меня, вскочив с пола, отбежала в сторону. У выхода из пещеры она остановилась и с горечью выкрикнула:
— Ты говоришь так, будто вовсе не волк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120