На траве чернела вчерашняя кровь.
— Ты позволишь мне помолиться? — тихо спросил святой.
— Да.
Лойола преклонил колени:
Душа Христова, освяти меня.
Тело Христово, спаси меня.
Кровь Христова, напои меня.
Вода ребра Христова, омой меня,
Страсти Христовы, укрепите меня.
Я достал пистолет, который последнее время всегда носил с собой. Взвел курок. Лойола, казалось, не услышал. Он продолжал, уверенно, страстно:
Благий Иисусе, услыши меня:
В язвах Твоих сокрой меня.
Не дай мне отлучиться от Тебя.
От лукавого защити меня.
В час смерти моей призови меня
И повели мне прийти к Тебе,
Дабы со святыми Твоими восхвалять Тебя
Во веки веков. Аминь.
В этот момент я выстрелил ему в голову.
Свет! Огромный шар света, словно шаровая молния. Он поглотил меня. Я задохнулся и потерял сознание.
…Я обнаружил себя лежащим на земле. Навзничь. В небе прибавилось голубизны. Сияло солнце.
Я приподнялся на локте и увидел кровь. На траве, на рубашке, на ладонях. При выстреле в голову бывает много крови. Где-то я читал об этом.
Марк неумело перебирал струны. Три аккорда. Я и не думал, что он вообще когда-нибудь держал гитару в руках. Он хрипловато запел. Что-то о «наших ребятах».
Я лежал, развалившись на диване. Уши вяли. Я не сноб, и с музыкой у меня не очень, но трех аккордов мне мало.
— Да ты не переживай, Петр, — сказал он, прервав пение. — Мы на войне. После первого убийства всем дерьмово.
— Когда выстрелом в затылок — это не война.
— На войне, знаешь, всякое бывает.
— Да и не первое… Был Сугимори, потом — смертные приговоры. Здесь другое… Когда-то я преклонялся перед ним. Нас так учили в колледже святого Георгия. Я убил кумира. «Встретишь святого — убей святого». Освобождение от самодовлеющих стереотипов.
Я говорил в пространство, не надеясь, что Марк поймёт меня. Впрочем, почему не поймет? Умный мужик, просто не очень образованный.
Он отложил гитару и достал сотовый. Обнадеживающе посмотрел на меня.
— Такаги-сан?.. Через часок… Пропустят… Нет, немного. Пару ящиков… Да, парочку… Ждем.
— Это кто?
— Хозяин ресторанчика. Тебе расслабиться надо.
— Ох, Марк, пить с горя — последнее дело.
— Это смерть предателя — горе?
— Нет. Смерть души.
— Ну, это не ко мне. Это к Господу.
— Не хочу я с ним разговаривать!
Марк пожал плечами:
— Ну и не надо.
Послышалось шуршание раздвигаемых перегородок. На пороге стоял пожилой японец, две девушки в кимоно и двое слуг. Все низко кланялись. Рядом с ними на полу помешались два пластиковых ящика. Девушки несли какие-то музыкальные инструменты с длинными грифами. Я поискал в памяти названия: сямисэн, китайская цитра… Впрочем, я лютни от мандолины не отличу, не то что цитры от сямисэна!
Марк изобразил легкий поклон и поманил гостей. Ящики перекочевали в комнату.
— Марк, ты что, с ума сошел? — прошептал я по-русски. — Два ящика водки?
— Да какая водка! Сакэ это. Шестнадцать градусов. Бражка рисовая!
— Но два ящика!
— Да ладно тебе.
У низкого столика рядом с моим ложем уже хлопотали японцы. Я так и не сменил позы. Японцы не удивились.
Такаги достал странный предмет, похожий на средневековый матерчатый кошель, набитый деньгами, но раза в три больше, и водрузил его на стол. «Кошель» был зеленоватого оттенка с вытканной на одной стороне большой хризантемой. Над «кошелем» помещался металлический крут с отверстиями. Наконец до меня дошло. Японец вынул спички и зажег газ. Газовая горелка. В «кошеле» очевидно, небольшой баллон.
Девушек можно было бы назвать симпатичными, если поубавить белил. К тому же я совершенно не понимаю зачем сбривать брови и рисовать их на лбу на три сантиметра выше, чем нужно. Прелесть черненых зубов также недоступна для моего грубого европейского вкуса. Я люблю естественность.
На одной из них было малиновое кимоно с крупными белыми цветами, на другой — розовое с бледно-голубыми. Вот это действительно красиво.
— Тани, — поклонилась одна девушка.
— Токи, — другая.
И Тани (а может быть, Токи, я немедленно забыл, кто есть кто) поставила на горелку глиняный кувшинчик, наполненный сакэ.
К сакэ полагались суси, точнее макисуси — рисовые столбики, обернутые чем-то черным. Я предположил, что рыбьей кожей. Ими уже был уставлен весь стол — сортов десять, аккуратными партиями по семь штучек на деревянных подносиках. Как шашки.
Девушка в малиновом с поклоном подала мне малюсенькую пиалу (объем — четыре наперстка) и услужливо пододвинула суси.
К суси полагались приправы. Белая, зеленоватая и нежно-розовая, напоминавшая тонкие кусочки лосося.
Японский трактирщик с невозмутимостью самурая и обходительностью гостиничного служащего тактично предупредил:
— Это очень острый соус, сэнсэй. И это тоже очень острый соус.
Девушка в розовом взяла цитру, поклонилась. Начала игру. Немного странная музыка.
О пустых вещах
Бесполезно размышлять,
Лучше чарку взять
Хоть неважного вина
И без дум допить до дна!
Ее подруга продолжила:
Если в мире суеты
На дороге всех утех
Ты веселья не найдешь,
Радость ждет тебя одна:
Уронить слезу спьяна!
Между делом мне поднесли еще одну пиалу, потом еще. Внутри рисовых столбиков в качестве оси цилиндра помещались кусочки рыбы и еще чего-то желтого и хрустящего на зубах. Притронуться к соусам я не рискнул, а вот розовой штуки попробовал. Она оказалась вовсе не рыбой, а чем-то овощеобразным, была неимоверно остра и тоже хрустела.
Всем живущим на земле
Суждено покинуть мир.
Если ждет такой конец,
Миг, что длится жизнь моя,
Веселиться жажду я!
Гм… Не ожидал я от японцев такой хайямовщины.
— Это какая-то классика? — спросил я у девушки в малиновом.
— Это Отомо Табито, сэнсэй.
Имя мне ничего не говорило, но я не стал продолжать расспросы, чтобы не обнаружить свое вопиющее невежество.
Пилось легко. После пятой пиалы мне стало получше. Это обнадеживало. Останавливаться не хотелось.
За час мы уговорили с десяток кувшинчиков.
А потом появился Эммануил. Впрочем, возможно, мне это пригрезилось. Я уже плохо осознавал окружающее.
Он сел на дзабутон непосредственно напротив меня, так, что я смотрел на него сверху вниз. Я осознал неправильность ситуации, но слезать с дивана категорически не хотелось. Плюнул.
Эммануил отпил сакэ.
— Мне не стоило оставлять вас наедине. Прости.
Я молчал. Впрочем, произнесение слов мне уже давалось с трудом.
— Орден иезуитов всегда был затемненным. Принцип «цель оправдывает средства», попытки во что бы то ни стало привлечь в орден самых талантливых, несмотря на их желание… Тебе ведь тоже предлагали вступить?
— Да.
— А потом ты отказался, и карьера полетела под откос. Так?
— Не то чтобы под откос… просто не сложилась.
— Ты думаешь? — Эммануил вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182
— Ты позволишь мне помолиться? — тихо спросил святой.
— Да.
Лойола преклонил колени:
Душа Христова, освяти меня.
Тело Христово, спаси меня.
Кровь Христова, напои меня.
Вода ребра Христова, омой меня,
Страсти Христовы, укрепите меня.
Я достал пистолет, который последнее время всегда носил с собой. Взвел курок. Лойола, казалось, не услышал. Он продолжал, уверенно, страстно:
Благий Иисусе, услыши меня:
В язвах Твоих сокрой меня.
Не дай мне отлучиться от Тебя.
От лукавого защити меня.
В час смерти моей призови меня
И повели мне прийти к Тебе,
Дабы со святыми Твоими восхвалять Тебя
Во веки веков. Аминь.
В этот момент я выстрелил ему в голову.
Свет! Огромный шар света, словно шаровая молния. Он поглотил меня. Я задохнулся и потерял сознание.
…Я обнаружил себя лежащим на земле. Навзничь. В небе прибавилось голубизны. Сияло солнце.
Я приподнялся на локте и увидел кровь. На траве, на рубашке, на ладонях. При выстреле в голову бывает много крови. Где-то я читал об этом.
Марк неумело перебирал струны. Три аккорда. Я и не думал, что он вообще когда-нибудь держал гитару в руках. Он хрипловато запел. Что-то о «наших ребятах».
Я лежал, развалившись на диване. Уши вяли. Я не сноб, и с музыкой у меня не очень, но трех аккордов мне мало.
— Да ты не переживай, Петр, — сказал он, прервав пение. — Мы на войне. После первого убийства всем дерьмово.
— Когда выстрелом в затылок — это не война.
— На войне, знаешь, всякое бывает.
— Да и не первое… Был Сугимори, потом — смертные приговоры. Здесь другое… Когда-то я преклонялся перед ним. Нас так учили в колледже святого Георгия. Я убил кумира. «Встретишь святого — убей святого». Освобождение от самодовлеющих стереотипов.
Я говорил в пространство, не надеясь, что Марк поймёт меня. Впрочем, почему не поймет? Умный мужик, просто не очень образованный.
Он отложил гитару и достал сотовый. Обнадеживающе посмотрел на меня.
— Такаги-сан?.. Через часок… Пропустят… Нет, немного. Пару ящиков… Да, парочку… Ждем.
— Это кто?
— Хозяин ресторанчика. Тебе расслабиться надо.
— Ох, Марк, пить с горя — последнее дело.
— Это смерть предателя — горе?
— Нет. Смерть души.
— Ну, это не ко мне. Это к Господу.
— Не хочу я с ним разговаривать!
Марк пожал плечами:
— Ну и не надо.
Послышалось шуршание раздвигаемых перегородок. На пороге стоял пожилой японец, две девушки в кимоно и двое слуг. Все низко кланялись. Рядом с ними на полу помешались два пластиковых ящика. Девушки несли какие-то музыкальные инструменты с длинными грифами. Я поискал в памяти названия: сямисэн, китайская цитра… Впрочем, я лютни от мандолины не отличу, не то что цитры от сямисэна!
Марк изобразил легкий поклон и поманил гостей. Ящики перекочевали в комнату.
— Марк, ты что, с ума сошел? — прошептал я по-русски. — Два ящика водки?
— Да какая водка! Сакэ это. Шестнадцать градусов. Бражка рисовая!
— Но два ящика!
— Да ладно тебе.
У низкого столика рядом с моим ложем уже хлопотали японцы. Я так и не сменил позы. Японцы не удивились.
Такаги достал странный предмет, похожий на средневековый матерчатый кошель, набитый деньгами, но раза в три больше, и водрузил его на стол. «Кошель» был зеленоватого оттенка с вытканной на одной стороне большой хризантемой. Над «кошелем» помещался металлический крут с отверстиями. Наконец до меня дошло. Японец вынул спички и зажег газ. Газовая горелка. В «кошеле» очевидно, небольшой баллон.
Девушек можно было бы назвать симпатичными, если поубавить белил. К тому же я совершенно не понимаю зачем сбривать брови и рисовать их на лбу на три сантиметра выше, чем нужно. Прелесть черненых зубов также недоступна для моего грубого европейского вкуса. Я люблю естественность.
На одной из них было малиновое кимоно с крупными белыми цветами, на другой — розовое с бледно-голубыми. Вот это действительно красиво.
— Тани, — поклонилась одна девушка.
— Токи, — другая.
И Тани (а может быть, Токи, я немедленно забыл, кто есть кто) поставила на горелку глиняный кувшинчик, наполненный сакэ.
К сакэ полагались суси, точнее макисуси — рисовые столбики, обернутые чем-то черным. Я предположил, что рыбьей кожей. Ими уже был уставлен весь стол — сортов десять, аккуратными партиями по семь штучек на деревянных подносиках. Как шашки.
Девушка в малиновом с поклоном подала мне малюсенькую пиалу (объем — четыре наперстка) и услужливо пододвинула суси.
К суси полагались приправы. Белая, зеленоватая и нежно-розовая, напоминавшая тонкие кусочки лосося.
Японский трактирщик с невозмутимостью самурая и обходительностью гостиничного служащего тактично предупредил:
— Это очень острый соус, сэнсэй. И это тоже очень острый соус.
Девушка в розовом взяла цитру, поклонилась. Начала игру. Немного странная музыка.
О пустых вещах
Бесполезно размышлять,
Лучше чарку взять
Хоть неважного вина
И без дум допить до дна!
Ее подруга продолжила:
Если в мире суеты
На дороге всех утех
Ты веселья не найдешь,
Радость ждет тебя одна:
Уронить слезу спьяна!
Между делом мне поднесли еще одну пиалу, потом еще. Внутри рисовых столбиков в качестве оси цилиндра помещались кусочки рыбы и еще чего-то желтого и хрустящего на зубах. Притронуться к соусам я не рискнул, а вот розовой штуки попробовал. Она оказалась вовсе не рыбой, а чем-то овощеобразным, была неимоверно остра и тоже хрустела.
Всем живущим на земле
Суждено покинуть мир.
Если ждет такой конец,
Миг, что длится жизнь моя,
Веселиться жажду я!
Гм… Не ожидал я от японцев такой хайямовщины.
— Это какая-то классика? — спросил я у девушки в малиновом.
— Это Отомо Табито, сэнсэй.
Имя мне ничего не говорило, но я не стал продолжать расспросы, чтобы не обнаружить свое вопиющее невежество.
Пилось легко. После пятой пиалы мне стало получше. Это обнадеживало. Останавливаться не хотелось.
За час мы уговорили с десяток кувшинчиков.
А потом появился Эммануил. Впрочем, возможно, мне это пригрезилось. Я уже плохо осознавал окружающее.
Он сел на дзабутон непосредственно напротив меня, так, что я смотрел на него сверху вниз. Я осознал неправильность ситуации, но слезать с дивана категорически не хотелось. Плюнул.
Эммануил отпил сакэ.
— Мне не стоило оставлять вас наедине. Прости.
Я молчал. Впрочем, произнесение слов мне уже давалось с трудом.
— Орден иезуитов всегда был затемненным. Принцип «цель оправдывает средства», попытки во что бы то ни стало привлечь в орден самых талантливых, несмотря на их желание… Тебе ведь тоже предлагали вступить?
— Да.
— А потом ты отказался, и карьера полетела под откос. Так?
— Не то чтобы под откос… просто не сложилась.
— Ты думаешь? — Эммануил вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182