На нас надвигался океан огня.
Я удивился, что могу воспринимать такую информацию в моем состоянии, которое не стало менее интенсивным. Еще как мог! Хотя с большим удовольствием заперся бы в какой-нибудь келье и наслаждался текущим через меня потоком божественной любви.
— Мы не удержим Монсальват, — сказал Жан.
Язык я по-прежнему понимал, по крайней мере французский. То ли я его на самом деле выучил за время моего визита в Париж и сейчас, за последние три месяца, то ли божественное милосердие, стерев Эммануилову печать, не отняло от меня его даров.
В эту ночь я спал как убитый, без всяких сновидений. Зато Жан просидел всю ночь у костра перед замком. Я понимал его мучения. Если мы не удержим эту горную долину с узкими входами, что мы сможем удержать? Уходить? Но куда?
Утром Плантар совещался с братом Франциском и Хуаном де ля Крус, потом с другими святыми. На полдень была назначена всеобщая молитва. Ждали знака свыше.
Жан понимал, что теряет время, и ему с трудом удавалось скрывать собственную взвинченность. Он пытался сделать невозможное: принять оптимальное решение там, где его не было.
На молитву я пошел и с удовольствием растворился в золотом сиянии, заполнившем долину. Мой свет слился со светом святых и запылал с новой силой.
Любовь затопила меня…
Ко мне пришло понимание: я понял христианских мучеников, с радостью шедших на смерть за веру, и суфия Мансура Халладжа, поющего о любви на эшафоте, и Рамакришну, погруженного в самадхи, и экстатический танец Чайтаньи, и ту теодицею, в которой утверждается, что страдание необходимо для выхода на иной план бытия.
А потом было видение. Берег моря с широкой полосой песка и соснами на холмах.
— Видел? — спросил Олег, который стоял рядом со мной.
— Что?
— Побережье Атлантики.
Его видели все: миряне, воины, монахи и святые. Знак был получен, ясный, как никогда, И столь же абсурдный. Нет ничего безумнее соваться на побережье. Нас просто сбросят в океан. Не завидовал я Плантару в этой ситуации. Все ждали его решения.
— Господь уже решил, — сказал Жан. — Мы идем на запад.
Несмотря на эйфорическое состояние, в котором я находился второй день, я не утратил способности рассуждать логически.
— Государь… — начал я.
Но он прервал меня на полуслове.
— Я все понимаю, Пьер. Ной, верно, тоже казался окружающим безумцем, когда ни с того ни с сего начал строить свой ковчег. И Лот с дочерьми, когда покидал Содом. И Моисей, когда объявлял фараону волю божью. У Господа своя логика, и, если он приказывает нам идти к океану — значит, знает, что делает.
Раненых среди нас не было: Копье исцелило всех, кто в этом нуждался. Ночью и утром хоронили убитых. Надо было торопиться. Времени не осталось совсем.
Переход выдался нелегким. Люди растянулись по дороге на несколько километров. Женщины, дети, старики и миряне, не владеющие оружием, — в центре. Рыцари и монахи — охрана в авангарде и арьергарде и вдоль дороги. То и дело происходили стычки с частями адского войска. Нас спасал только полный хаос в бывшей армии Эммануила и отсутствие у них единого командования. Демоническое войско растекалось по Европе, разоряя города. Мы не были их главной целью.
Но я почти не замечал трудностей пути. Я летал. Трое суток оргазма. Я не преувеличиваю — я преуменьшаю. Для адекватного выражения в обыденном мышлении нет понятий, а в языке — слов. Да и это — лишь символ. Струну нельзя натягивать до бесконечности — когда-нибудь она лопнет. Но эйфория не проходила.
Кроме молитвы, я находил удовольствие в беседах с Иоанном Креста. И то, и другое усиливало экстаз, хотя мой духовник скорее пытался осадить меня, чем накрутить пуще прежнего.
— Педро! Ты еще не достиг святости. Тебе только показали, что это такое. За экстазом неизбежно охлаждение, и тогда тебе придется подниматься самому, шаг за шагом, на гору Кармель, которую ты видел, и с боем брать врата горней отчизны, в которую тебя вознесли, чтобы ты знал, куда стремиться. А сейчас постарайся продержаться там подольше и не прекращай молитв. Это только начало пути, а не его завершение. Земной Рай — еще не Рай, а только верхний круг Чистилища,
Молиться я не бросил, правда, бросил читать Аквината. Не потому, что поглупел, просто я ощутил, что уже обладаю той абсолютной истиной, к которой святой Фома только пытается подойти. Ведь и сам автор, испытав религиозный экстаз, бросил писать свою «Сумму теологии», и ее пришлось заканчивать его другу и секретарю.
— А у вас было такое состояние?
— Да, в Толедской тюрьме, — Хуан де ля Крус улыбнулся так, что я понял, что все мучения вонючей темной одиночки для него ничто перед тем, что он там ощутил. И я его понял. Ради этого можно и в тюрьме посидеть. Стоит.
— Педро, Несотворенный свет дается не для того, чтобы в нем купаться, а для совершенствования души и благих дел.
— Да, да, падре.
— Иначе это просто духовное обжорство.
Я кивнул. Ну ладно! Еще чуть-чуть!
Господи! Я же больше ничего не сделаю в жизни, потому что больше ничего не надо! Я исчезну, я окончательно растворюсь в этом пламени и утрачу себя!
Мой экстаз не сопровождался сменой моральных ориентиров, как после Эммануилова причастия: добро оставалось добром, а зло — злом, но они отодвигались невообразимо далеко друг от друга. Добро было привлекательно и легко, а зло тяжело и непонятно. Я искренне удивлялся себе прежнему: и чего это меня туда несло?
У Эммануилова причастия, особенно «причастия крови», было еще одно существенное отличие: привкус оргии в темном подвале. И с души не воротило только из-за смены моральных полюсов.
Охлаждение наступило на пятый день. Но не резкое падение во тьму, которого так боялся мой духовник. Я почувствовал себя свободнее и… обломнее. Ощущение божественного присутствия не пропало, но стало менее напряженным и менее сладостным, и только во время молитвы вспыхивало с новой силой. Иоанн Креста был доволен: «И хорошо. Так и держись. Стремление к экстазу как самоцели ничуть не лучше земных страстей».
Изменение моего состояния имело два не очень приятных последствия. Во-первых, до меня вдруг дошло, что мой экстаз ровно ничего не доказывает. Мистическое озарение вообще может не иметь внешней причины. Розарий в больших количествах, Аквинат, Фома Кемпийский и Иоанн Креста — имел место массированный самогипноз. Фокусы какого-нибудь третьего желудочка головного мозга, ответственного за эротические переживания, гипноз и экстаз.
Существование святых доказывало только одно — таким образом достигается бессмертие. Но при чем здесь Бог? Возможно, всего лишь даосская алхимия — эликсир, сотворенный из жидкостей собственного тела. Раньше эта мысль, наверное, доставила бы мне удовольствие: «Не на того напали!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182
Я удивился, что могу воспринимать такую информацию в моем состоянии, которое не стало менее интенсивным. Еще как мог! Хотя с большим удовольствием заперся бы в какой-нибудь келье и наслаждался текущим через меня потоком божественной любви.
— Мы не удержим Монсальват, — сказал Жан.
Язык я по-прежнему понимал, по крайней мере французский. То ли я его на самом деле выучил за время моего визита в Париж и сейчас, за последние три месяца, то ли божественное милосердие, стерев Эммануилову печать, не отняло от меня его даров.
В эту ночь я спал как убитый, без всяких сновидений. Зато Жан просидел всю ночь у костра перед замком. Я понимал его мучения. Если мы не удержим эту горную долину с узкими входами, что мы сможем удержать? Уходить? Но куда?
Утром Плантар совещался с братом Франциском и Хуаном де ля Крус, потом с другими святыми. На полдень была назначена всеобщая молитва. Ждали знака свыше.
Жан понимал, что теряет время, и ему с трудом удавалось скрывать собственную взвинченность. Он пытался сделать невозможное: принять оптимальное решение там, где его не было.
На молитву я пошел и с удовольствием растворился в золотом сиянии, заполнившем долину. Мой свет слился со светом святых и запылал с новой силой.
Любовь затопила меня…
Ко мне пришло понимание: я понял христианских мучеников, с радостью шедших на смерть за веру, и суфия Мансура Халладжа, поющего о любви на эшафоте, и Рамакришну, погруженного в самадхи, и экстатический танец Чайтаньи, и ту теодицею, в которой утверждается, что страдание необходимо для выхода на иной план бытия.
А потом было видение. Берег моря с широкой полосой песка и соснами на холмах.
— Видел? — спросил Олег, который стоял рядом со мной.
— Что?
— Побережье Атлантики.
Его видели все: миряне, воины, монахи и святые. Знак был получен, ясный, как никогда, И столь же абсурдный. Нет ничего безумнее соваться на побережье. Нас просто сбросят в океан. Не завидовал я Плантару в этой ситуации. Все ждали его решения.
— Господь уже решил, — сказал Жан. — Мы идем на запад.
Несмотря на эйфорическое состояние, в котором я находился второй день, я не утратил способности рассуждать логически.
— Государь… — начал я.
Но он прервал меня на полуслове.
— Я все понимаю, Пьер. Ной, верно, тоже казался окружающим безумцем, когда ни с того ни с сего начал строить свой ковчег. И Лот с дочерьми, когда покидал Содом. И Моисей, когда объявлял фараону волю божью. У Господа своя логика, и, если он приказывает нам идти к океану — значит, знает, что делает.
Раненых среди нас не было: Копье исцелило всех, кто в этом нуждался. Ночью и утром хоронили убитых. Надо было торопиться. Времени не осталось совсем.
Переход выдался нелегким. Люди растянулись по дороге на несколько километров. Женщины, дети, старики и миряне, не владеющие оружием, — в центре. Рыцари и монахи — охрана в авангарде и арьергарде и вдоль дороги. То и дело происходили стычки с частями адского войска. Нас спасал только полный хаос в бывшей армии Эммануила и отсутствие у них единого командования. Демоническое войско растекалось по Европе, разоряя города. Мы не были их главной целью.
Но я почти не замечал трудностей пути. Я летал. Трое суток оргазма. Я не преувеличиваю — я преуменьшаю. Для адекватного выражения в обыденном мышлении нет понятий, а в языке — слов. Да и это — лишь символ. Струну нельзя натягивать до бесконечности — когда-нибудь она лопнет. Но эйфория не проходила.
Кроме молитвы, я находил удовольствие в беседах с Иоанном Креста. И то, и другое усиливало экстаз, хотя мой духовник скорее пытался осадить меня, чем накрутить пуще прежнего.
— Педро! Ты еще не достиг святости. Тебе только показали, что это такое. За экстазом неизбежно охлаждение, и тогда тебе придется подниматься самому, шаг за шагом, на гору Кармель, которую ты видел, и с боем брать врата горней отчизны, в которую тебя вознесли, чтобы ты знал, куда стремиться. А сейчас постарайся продержаться там подольше и не прекращай молитв. Это только начало пути, а не его завершение. Земной Рай — еще не Рай, а только верхний круг Чистилища,
Молиться я не бросил, правда, бросил читать Аквината. Не потому, что поглупел, просто я ощутил, что уже обладаю той абсолютной истиной, к которой святой Фома только пытается подойти. Ведь и сам автор, испытав религиозный экстаз, бросил писать свою «Сумму теологии», и ее пришлось заканчивать его другу и секретарю.
— А у вас было такое состояние?
— Да, в Толедской тюрьме, — Хуан де ля Крус улыбнулся так, что я понял, что все мучения вонючей темной одиночки для него ничто перед тем, что он там ощутил. И я его понял. Ради этого можно и в тюрьме посидеть. Стоит.
— Педро, Несотворенный свет дается не для того, чтобы в нем купаться, а для совершенствования души и благих дел.
— Да, да, падре.
— Иначе это просто духовное обжорство.
Я кивнул. Ну ладно! Еще чуть-чуть!
Господи! Я же больше ничего не сделаю в жизни, потому что больше ничего не надо! Я исчезну, я окончательно растворюсь в этом пламени и утрачу себя!
Мой экстаз не сопровождался сменой моральных ориентиров, как после Эммануилова причастия: добро оставалось добром, а зло — злом, но они отодвигались невообразимо далеко друг от друга. Добро было привлекательно и легко, а зло тяжело и непонятно. Я искренне удивлялся себе прежнему: и чего это меня туда несло?
У Эммануилова причастия, особенно «причастия крови», было еще одно существенное отличие: привкус оргии в темном подвале. И с души не воротило только из-за смены моральных полюсов.
Охлаждение наступило на пятый день. Но не резкое падение во тьму, которого так боялся мой духовник. Я почувствовал себя свободнее и… обломнее. Ощущение божественного присутствия не пропало, но стало менее напряженным и менее сладостным, и только во время молитвы вспыхивало с новой силой. Иоанн Креста был доволен: «И хорошо. Так и держись. Стремление к экстазу как самоцели ничуть не лучше земных страстей».
Изменение моего состояния имело два не очень приятных последствия. Во-первых, до меня вдруг дошло, что мой экстаз ровно ничего не доказывает. Мистическое озарение вообще может не иметь внешней причины. Розарий в больших количествах, Аквинат, Фома Кемпийский и Иоанн Креста — имел место массированный самогипноз. Фокусы какого-нибудь третьего желудочка головного мозга, ответственного за эротические переживания, гипноз и экстаз.
Существование святых доказывало только одно — таким образом достигается бессмертие. Но при чем здесь Бог? Возможно, всего лишь даосская алхимия — эликсир, сотворенный из жидкостей собственного тела. Раньше эта мысль, наверное, доставила бы мне удовольствие: «Не на того напали!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182