— Кони больше не может отличить вас друг от друга. Иногда он называет тебя Кони, себя иногда Томи, а чаще говорит Томикони или Конитоми.
— Ужасная болезнь. — Томас продолжал перебирать фотографии.
— Хочешь его увидеть?
— Нет, — сказал он как-то поспешно. — Нет, может, в другой раз. Пойми меня правильно.
Симона поняла. Томас Кох был очень озабочен. Но только не по поводу Конрада Ланга, а по поводу самого себя,
Конитоми мог бы уже лечь спать. Он устал. Но он не хотел этого. Если он заснет, они придут и станут его колоть.
Томикони не знал, что лучше: если не зажигать свет, они его не увидят. А если зажечь свет, тогда он вовремя заметит, что они идут. Если же он все-таки заснет, то может пропустить момент, когда они зажгут свет. И тогда уже все, слишком поздно, потому что они уже будут здесь. Если он, конечно, спрячется, тогда они, может, и уйдут.
Конитоми тихонько откинул одеяло и поджал ноги. Это было не так просто. К левой ноге они привязали ему что-то тяжелое, чтобы он не мог убежать. Теперь спустить ноги с кровати. Сначала правую, потом эту, тяжелую. Он съехал с края кровати. И стоял возле нее. Где бы ему спрятаться?
Слишком поздно. Зажегся свет.
— Не надо меня колоть, — захныкал Томикони.
— Now there, now there (Ну, ну, не плачь!), — успокоила его сестра Ранья.
С того дня, как его не пустили в гостевой домик, сказав, что Симону нельзя тревожить, Урс Кох выждал без малого четыре недели. За это время о самочувствии своей жены он справлялся через третьих лиц. Он обладал уже достаточным жизненным опытом и знал, что лучше всего придерживаться тактики «не бегать за женщинами, тогда они сами прибегут».
В случае с Симоной, которую он, несмотря на ее резкий протест, объяснимый, по-видимому, ее беременностью, считал покладистой, такая тактика тоже должна была сработать. И поэтому, когда его отец сказал: «Тебе бы надо быть к ней повнимательнее, а то как бы ей не взбрели в голову дурные мысли», он сразу спросил: «Самоубийство?» Но тот ответил: «Развод», и тогда Урс только усмехнулся и выбросил это из головы. Он решил еще немного подождать. Но потом, когда она по-прежнему не давала ничего о себе знать, он подумал, что пора сменить тактику.
С огромным букетом ромашек — любимыми цветами Симоны — он направился к гостевому домику, позвонил и попросил сестру Ирму передать ей, что не уйдет, пока его не впустят. И будет ждать хоть всю ночь. Это подействовало. Его провели в комнату к Симоне.
— Я хочу извиниться и просить тебя снова вернуться ко мне, — начал он разговор. Это было частью его новой тактики.
И даже когда Симона ответила: «Нет, Урс, в этом нет никакого смысла», он продолжал играть свою, видит бог, не простую для него роль.
— Я хорошо осознаю: то, что я сделал, нельзя исправить.
И только когда Симона сказала в ответ: «Нет, нельзя, и поэтому будет лучше, если ты и пытаться не будешь», он отклонился от продуманного текста и вскипел:
— Что ж мне теперь, стреляться прикажешь? На Симону это не произвело впечатления.
— Мне безразлично, что ты сделаешь. Я подам на развод.
Какой-то момент она думала, что вот сейчас он начнет бушевать. Но он вдруг рассмеялся.
— Ты спятила! Посмотри на себя! Ты скоро уже будешь на шестом месяце!
— Чтобы знать это, мне не надо на себя смотреть.
— Как ты себе это представляешь? У нас родится ребенок и мы разведемся? Все одновременно?
— Тебя послушать, так тебе куда приятнее сделать сначала одно, потом другое, так, что ли?
— Ни то, ни другое. Я вообще не хочу развода. Об этом не может быть и речи. Я не хочу никаких дискуссий на эту тему.
— Отлично. Я, собственно, тоже. — Симона подошла к двери и взялась за ручку.
— Ты выбрасываешь меня из моего собственного гостевого домика?
— Прошу тебя, уходи! Урс сел на кровать.
— Я никогда не дам согласия на развод.
— А я подам жалобу.
— На что?
— На измену. Причем семикратную, если тебе интересно. Урс поднял брови.
— Доказательства?
— Я сделаю все возможное, чтобы найти и свидетелей, и доказательства. Урс встал и приблизился к ней.
— Я не допущу, чтобы моя беременная жена развелась со мной после двух лет супружеской жизни, понятно? Так просто я не сдамся. Со мной этого не случится, а значит. не случится с нами. С Кохами такого не бывает.
— Мне безразлично, что бывает с Кохами, а что нет, — сказала Симона и открыла дверь.
— И все только из-за того, что ты беременна, да? — Симона покачала головой. — Из-за чего тогда?
— Я не хочу прожить всю свою жизнь с тобой.
В один из весенних дней — фен разогнал облака, небо заголубело, садовники озабоченно наморщили лбы — Кони нарисовал «Дом снежснежков в мае». Симона пришла чуть раньше на сеанс с фотографиями. У Конрада еще не закончилась трудотерапия — он сидел, глубоко погрузившись в себя, за столом и рисовал. Симона поздоровалась с ним. он коротко кивнул ей и опять занялся своим рисунком. Он окунул кисточку в стакан с мутной водой и начал водить ею по листу с акварелью. Симона села и стала терпеливо ждать. Когда сестра сказала:
— Чудесно, господин Ланг, просто превосходно, мне это очень нравится. Можно мне показать госпоже Кох? — Она встала и подошла к столу.
Листок был еще влажным и кое-где вспучился. Бесцветно-водянистая облачно-серая голубизна на белом фоне. По нему широкий мазок кистью, окруженный рыжеватыми и желтыми, равномерно жирными мазками, расходящимися от него лучами. Внизу большими топорными буквами было написано по-печатному: «КониТоми Ланг — Дом снежснежков в мае».
— Действительно очень красиво, — подтвердила Симона.
Она села рядом с Конрадом и стала раскладывать перед ним фотографии на столе, а врач по трудотерапии собирала тем временем свои «орудия производства». В суете, возникшей в этот момент, Симона не услышала, как вошел доктор Штойбли. Только когда она в полном отчаянии при третьем «Томикони, Конитоми» подняла глаза к телекамере, она увидела его стоящим близко от стола.
В «утренней» комнате Эльвиры окна были нараспашку. Послеполуденное солнце светило в самую глубину комнаты, лучи добирались до оттоманки, где она сидела рядом с доктором Штойбли. Он только что вернулся из гостевого домика и докладывал ей о дальнейшем ухудшении здоровья Конрада.
— Значит, сенсации в медицине не произошло. — констатировала Эльвира.
— Похоже на то. Когда я пришел, он даже не узнавал себя на старых фото. Конитоми и Томикони — это все, что он смог сказать.
— На каких старых фото?
— Симона показывала ему фотографии, где вы, очевидно, путешествуете с Томасом и Конрадом по Европе. Мальчикам, пожалуй, лет по шести.
Эльвира молча встала и исчезла за дверью, которая вела в гардеробную. Доктор Штойбли остался сидеть, мучаясь вопросом, что же он такое сказал. Через некоторое время Эльвира вернулась с фотоальбомом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54