Скажи ей, что мне нужна подборка его статей. Вечером я к ней заеду. И еще. Пусть оставит телефончик того дружка-фотографа, который сдавал Шведенко квартиру. Буду у тебя примерно через час. Все.
– Деловая колбаса! – бросил в сердцах Антон, когда в трубке раздались гудки. – А ты, Вася, права! – крикнул он ей из кухни. – Перевелись симпатичные герои!
Она не ответила. В гостиной он обнаружил только ее сумочку на стуле да пустую бутылку из-под текилы на столе.
Другая комната, служившая Полежаеву одновременно и спальней, и кабинетом, была наполнена ароматом ее духов и детским сопением. Василина спала в одежде на его незаправленной кровати.
– Ладно хоть обувь догадалась снять, – проворчал писатель, обратив при этом внимание на стоптанные каблуки ее туфель. – А нога у нее за эти годы не выросла. Все тот же тридцать пятый размер.
* * *
…Он сел рядом в кресло. Закрыл глаза. Запах сирени, обыкновенный запах сирени забил все остальные запахи вокруг.
– Во дела! Откуда у меня на столе сирень?
– Будто не знаете! – подмигнул чей-то водянистый глаз.
– Не знаю. – Он явно кривил душой. Просто хотел выведать, насколько осведомлены остальные.
– Брось дурака валять, Антон! – улыбнулся чей-то рот, лишенный переднего верхнего зуба.
– Думаете, мы без глаз? – сверкнули чьи-то очки, отразив солнечный луч.
Капризная память высветила лишь детали, а лица погрузила в туман. Он помнил только, что сидел за столом в учительской и невольно улыбался солнышку. Наверно, это было счастье. Что может ощущать молодой мужчина, пусть женатый, носящий гордое звание отца, когда вдруг понимает, что юное, хрупкое создание влюбилось в него? И это видят все вокруг. И все ему завидуют.
– Зачем ты это делаешь?
Длинный узкий коридор, соединяющий административную часть педучилища с учебной, обезлюдел. Она так вжалась в стену, что ему стало страшно за нее. Именно страшно. Маленький загнанный звереныш с черными испуганными глазками.
– Просто так. В этом году много сирени. Иду утром в училище и рву на ходу. А вы разве не любите сирень?
– Люблю.
– Правда? Любите? – Она залилась краской, будто речь шла вовсе не о сирени. Ведь она сама спровоцировала его. Добилась этого долгожданного слова и чуть не запрыгала от счастья.
– Только, пожалуйста, больше не надо. Хорошо?
– Почему, Антон Борисович? Разве я не могу это сделать для любимого преподавателя?
В педучилище он работал первый год, по распределению, после университета. Он пользовался вниманием со стороны девиц. «Какой красавчик!» – услышал однажды за спиной. Они ему приветливо улыбались. Он им тоже отвечал улыбкой. Он не выделял никого конкретно. Они нравились ему в массе. Какая-нибудь волновалась у доски, и он наблюдал, как вздымается грудь. Ему это нравилось, но не более того.
Он и не помышлял, что кто-то из его учениц может «это сделать для любимого преподавателя». Он любил жену, дочку. Изменить жене? Это безнравственно, непорядочно, наконец – пошло!
И вовсе она ему не нравится, эта пигалица на тонких ножках! В ней столько кокетства! Фи! Подумаешь, похожа на Джульетту Мазину! Тоже мне секс-бомба! Он предпочел бы Софи Лорен!
– Видишь ли, скоро сессия. И эти цветы… Их могут не так понять… – Теперь была его очередь волноваться и заливаться краской.
– Но вы-то все правильно понимаете?
– Да-а? – Ничего более идиотского ему не пришло в голову в тот миг.
– Да-да, все правильно понимаете, – зашептала она скороговоркой. – Я вас люблю, Антон Борисович. Давно. Очень давно.
– Тебе так кажется! – Он испуганно озирался по сторонам. Он хотел заткнуть ей рот. Что она себе позволяет? – Ты в этом ничего не понимаешь!
– Я не могу без вас жить. Постоянно думаю о вас. Слежу за каждым вашим шагом. Часами просиживаю под окнами вашей квартиры, чтобы хоть на миг увидеть ваш силуэт. Я вместе с вами провожаю вашу дочку в садик и вместе встречаю…
– Ты рядом живешь?
– Нет, я живу на другом конце города! – Последнюю фразу она выкрикнула. Слезы давно текли по ее щекам. Она всхлипнула и хотела убежать.
Он долго потом не мог понять, что с ним приключилось в ту минуту. Куда подевались исповедуемые им нравственность, высокая мораль? Что сталось с неподкупным чувством к жене? И дочку он никогда раньше не забывал забрать из садика…
– Пойдем в аудиторию. Не надо здесь стоять. – Он положил ей руку на плечо.
Кажется, по дороге им встретились те самые очки, что так сверкали утром в учительской, но он не придал этому значения.
Он запер дверь на ключ. Плотно задернул черные шторы, будто собирался демонстрировать учебный фильм.
Она что-то писала мелом на доске и уже не плакала.
Он погасил свет.
– Ой! – вскрикнула она. – Антон Борисович, вы где?
– Ну вот. – Он был совсем рядом. – Я тебя правильно понял?
Вместо ответа она приблизила губы. Его рука скользнула под вязаный свитер. Он давно заметил, что она надевает его на голое тело.
Они долго целовались у доски, а потом он усадил ее на свой учительский стол и стянул трусики. Пальцы, ласкавшие спину, шею, лицо, пахли мелом. И пахло сиренью…
На следующее утро он вошел в свою аудиторию разбитый и потерянный после бессонной ночи и скандала, устроенного женой. На доске он прочитал: «Это любовь, что бы вы там ни говорили!» На своем столе он обнаружил запекшееся кровавое пятно. Он прикрыл его учебником русского языка и обратился к подозрительно улыбающимся девицам:
– Нуте-с, приступим…
* * *
– Вот будет номер, если хозяин окажется дома! Может, сначала позвонить? – нервничал Антон.
Еремин поставил свою «шкоду» во дворе многоэтажного кирпичного дома. Елизарыч, сидевший за его спиной, подмигнул в зеркало заднего обзора, как бы говоря: будет он нас с тобой учить!
– Послушай, Антоша, зря ты увязался с нами. Я понимаю твое искреннее стремление помочь подруге, но предоставь нам действовать самостоятельно.
– Прости, но разве я не могу…
– Не можешь! – отрезал сыщик и вышел из машины.
«Вот он, миг презрения! Как я мог идеализировать этого напыщенного хомяка?! Все в моих писаниях – ложь! Вася права! Он не стоит даже мизинца моего героя!»
– Вы останетесь сторожить машину, молодой человек? – обратился к задумавшемуся писателю Иван Елизарович.
Ему хотелось встать в позу и обиженно пробурчать: «Да, буду сторожить», но вместо этого Антон вскочил и поклялся в душе быть молчаливым наблюдателем.
– А вот и машина журналиста! – Еремин сверил запись в блокноте с номером белой «Нивы», стоявшей у подъезда. – Если ею не воспользовались, то, возможно, нам посчастливится раздобыть ключи от машины. Почему, кстати, их не оказалось у твоей знакомой?
– У них с мужем произошла размолвка, – нарушил обет молчания Полежаев.
– Это я понял. А вообще водительские права у нее имеются?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Деловая колбаса! – бросил в сердцах Антон, когда в трубке раздались гудки. – А ты, Вася, права! – крикнул он ей из кухни. – Перевелись симпатичные герои!
Она не ответила. В гостиной он обнаружил только ее сумочку на стуле да пустую бутылку из-под текилы на столе.
Другая комната, служившая Полежаеву одновременно и спальней, и кабинетом, была наполнена ароматом ее духов и детским сопением. Василина спала в одежде на его незаправленной кровати.
– Ладно хоть обувь догадалась снять, – проворчал писатель, обратив при этом внимание на стоптанные каблуки ее туфель. – А нога у нее за эти годы не выросла. Все тот же тридцать пятый размер.
* * *
…Он сел рядом в кресло. Закрыл глаза. Запах сирени, обыкновенный запах сирени забил все остальные запахи вокруг.
– Во дела! Откуда у меня на столе сирень?
– Будто не знаете! – подмигнул чей-то водянистый глаз.
– Не знаю. – Он явно кривил душой. Просто хотел выведать, насколько осведомлены остальные.
– Брось дурака валять, Антон! – улыбнулся чей-то рот, лишенный переднего верхнего зуба.
– Думаете, мы без глаз? – сверкнули чьи-то очки, отразив солнечный луч.
Капризная память высветила лишь детали, а лица погрузила в туман. Он помнил только, что сидел за столом в учительской и невольно улыбался солнышку. Наверно, это было счастье. Что может ощущать молодой мужчина, пусть женатый, носящий гордое звание отца, когда вдруг понимает, что юное, хрупкое создание влюбилось в него? И это видят все вокруг. И все ему завидуют.
– Зачем ты это делаешь?
Длинный узкий коридор, соединяющий административную часть педучилища с учебной, обезлюдел. Она так вжалась в стену, что ему стало страшно за нее. Именно страшно. Маленький загнанный звереныш с черными испуганными глазками.
– Просто так. В этом году много сирени. Иду утром в училище и рву на ходу. А вы разве не любите сирень?
– Люблю.
– Правда? Любите? – Она залилась краской, будто речь шла вовсе не о сирени. Ведь она сама спровоцировала его. Добилась этого долгожданного слова и чуть не запрыгала от счастья.
– Только, пожалуйста, больше не надо. Хорошо?
– Почему, Антон Борисович? Разве я не могу это сделать для любимого преподавателя?
В педучилище он работал первый год, по распределению, после университета. Он пользовался вниманием со стороны девиц. «Какой красавчик!» – услышал однажды за спиной. Они ему приветливо улыбались. Он им тоже отвечал улыбкой. Он не выделял никого конкретно. Они нравились ему в массе. Какая-нибудь волновалась у доски, и он наблюдал, как вздымается грудь. Ему это нравилось, но не более того.
Он и не помышлял, что кто-то из его учениц может «это сделать для любимого преподавателя». Он любил жену, дочку. Изменить жене? Это безнравственно, непорядочно, наконец – пошло!
И вовсе она ему не нравится, эта пигалица на тонких ножках! В ней столько кокетства! Фи! Подумаешь, похожа на Джульетту Мазину! Тоже мне секс-бомба! Он предпочел бы Софи Лорен!
– Видишь ли, скоро сессия. И эти цветы… Их могут не так понять… – Теперь была его очередь волноваться и заливаться краской.
– Но вы-то все правильно понимаете?
– Да-а? – Ничего более идиотского ему не пришло в голову в тот миг.
– Да-да, все правильно понимаете, – зашептала она скороговоркой. – Я вас люблю, Антон Борисович. Давно. Очень давно.
– Тебе так кажется! – Он испуганно озирался по сторонам. Он хотел заткнуть ей рот. Что она себе позволяет? – Ты в этом ничего не понимаешь!
– Я не могу без вас жить. Постоянно думаю о вас. Слежу за каждым вашим шагом. Часами просиживаю под окнами вашей квартиры, чтобы хоть на миг увидеть ваш силуэт. Я вместе с вами провожаю вашу дочку в садик и вместе встречаю…
– Ты рядом живешь?
– Нет, я живу на другом конце города! – Последнюю фразу она выкрикнула. Слезы давно текли по ее щекам. Она всхлипнула и хотела убежать.
Он долго потом не мог понять, что с ним приключилось в ту минуту. Куда подевались исповедуемые им нравственность, высокая мораль? Что сталось с неподкупным чувством к жене? И дочку он никогда раньше не забывал забрать из садика…
– Пойдем в аудиторию. Не надо здесь стоять. – Он положил ей руку на плечо.
Кажется, по дороге им встретились те самые очки, что так сверкали утром в учительской, но он не придал этому значения.
Он запер дверь на ключ. Плотно задернул черные шторы, будто собирался демонстрировать учебный фильм.
Она что-то писала мелом на доске и уже не плакала.
Он погасил свет.
– Ой! – вскрикнула она. – Антон Борисович, вы где?
– Ну вот. – Он был совсем рядом. – Я тебя правильно понял?
Вместо ответа она приблизила губы. Его рука скользнула под вязаный свитер. Он давно заметил, что она надевает его на голое тело.
Они долго целовались у доски, а потом он усадил ее на свой учительский стол и стянул трусики. Пальцы, ласкавшие спину, шею, лицо, пахли мелом. И пахло сиренью…
На следующее утро он вошел в свою аудиторию разбитый и потерянный после бессонной ночи и скандала, устроенного женой. На доске он прочитал: «Это любовь, что бы вы там ни говорили!» На своем столе он обнаружил запекшееся кровавое пятно. Он прикрыл его учебником русского языка и обратился к подозрительно улыбающимся девицам:
– Нуте-с, приступим…
* * *
– Вот будет номер, если хозяин окажется дома! Может, сначала позвонить? – нервничал Антон.
Еремин поставил свою «шкоду» во дворе многоэтажного кирпичного дома. Елизарыч, сидевший за его спиной, подмигнул в зеркало заднего обзора, как бы говоря: будет он нас с тобой учить!
– Послушай, Антоша, зря ты увязался с нами. Я понимаю твое искреннее стремление помочь подруге, но предоставь нам действовать самостоятельно.
– Прости, но разве я не могу…
– Не можешь! – отрезал сыщик и вышел из машины.
«Вот он, миг презрения! Как я мог идеализировать этого напыщенного хомяка?! Все в моих писаниях – ложь! Вася права! Он не стоит даже мизинца моего героя!»
– Вы останетесь сторожить машину, молодой человек? – обратился к задумавшемуся писателю Иван Елизарович.
Ему хотелось встать в позу и обиженно пробурчать: «Да, буду сторожить», но вместо этого Антон вскочил и поклялся в душе быть молчаливым наблюдателем.
– А вот и машина журналиста! – Еремин сверил запись в блокноте с номером белой «Нивы», стоявшей у подъезда. – Если ею не воспользовались, то, возможно, нам посчастливится раздобыть ключи от машины. Почему, кстати, их не оказалось у твоей знакомой?
– У них с мужем произошла размолвка, – нарушил обет молчания Полежаев.
– Это я понял. А вообще водительские права у нее имеются?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100