! Что тебе надо от меня? Я тебя не звала в гости.
– Я ухожу, – сказал он спокойно. – Мне дела нет до вашей души! Я лишь хотел знать, кто убил Констанцию и моего знакомого. Думал, поможете. Извините, ошибся.
Как и вчера, Антон пулей вылетел из квартиры под взглядами жильцов.
Быстрым шагом шел к Страстному и материл себя на чем свет стоит. Необходимо было где-нибудь посидеть и что-нибудь выпить. На Страстном есть ковбойское кафе «Белая лошадь». Он предпочитал «Копакабану» на Большой Бронной. Там дешевле. Там знакомая барменша, которой он дарит свои книжки. Там часто сиживают братцы-писатели, перемывая косточки другим братцам-писателям. Но до Бронной еще долго идти, а уже невтерпеж. К тому же от ковбойского питья должно полегчать.
Он заказал чашку горячего грога. Пил и рассматривал коллекцию техасских сапог на стене, мысленно примеривая на себя то одни, то другие.
Когда его тронули сзади за плечо, в голове сразу пронеслись четыре имени: «Патя! Марго! Василина!..» И еще имя той, о которой лучше не думать.
– А это я. – Антонина Иосифовна смутно улыбалась. Она снова выглядела, как приговоренная к казни. – Так и знала, что вы сюда пойдете. Человек вроде приличный. При деньгах. Отчего бы не посидеть в хорошем месте.
Он ее и узнавал, и не узнавал. Оказывается, она совсем не опьянела, хоть и допила «Столичную». Не могла не допить. Наверняка залпом, едва он выскочил за дверь. Значит, притворялась. Пела, бравировала, тыкала ему – все показное.
– Присаживайтесь, коль пришли. Надеюсь, буянить не будете?
– Не буду, – потупилась она, как провинившийся ребенок, а потом заискивающе улыбнулась. – А вы мне что-нибудь возьмите, а то у меня с деньгами…
– Вы не работаете?
Она покачала головой
– А на что живете?
– Так ведь комнату сдаю. Квартирант – мужчина положительный. Платит регулярно.
Он заказал ей тоже чашку грога.
– И курева! – взмолилась женщина.
– Когда похороны?
Она пожала плечами, пуская струи дыма в пол.
– Как не знаете?
– Похоронами занимаются друзья Констанции. Один из них был вчера, уже после вас. Очень поздно пришел. Я его видела впервые. Он просил не беспокоиться. Сказал, сам все устроит. И возьмет расходы на себя.
– Кто такой?
– Назвался Вячеславом.
– Как выглядел?
– Прилично.
– Да у вас все приличные! Внешность опишите!
– Не мучайте меня! Я была в таком состоянии! Что я могу вспомнить? Слава Богу, имя еще как-то удержалось в памяти!
– Когда обещал зайти?
– Сегодня вечером.
– Возьмите его координаты. Неужели он не оставил телефона?
– Оставил. Но я не могла его утром найти. Наверно, посеяла.
– Господи!
Грог она пила не так жадно, как водку. Делала маленькие глотки. Наверно, не поняла, что это такое. Приняла за ароматный напиток.
– А ведь у Консы был тогда день рождения, – задумчиво произнесла Антонина Иосифовна.
– Вы не собирались ее поздравить?
– Что вы! Она бы меня на порог не пустила! А ведь это я ее родила!
Он хотел ей бросить: «Нашли чем хвастаться!» – но сдержался. Уж больно жестоко для данной ситуации. И какое право он имеет судить?
– А все из-за него, из-за папаши французского!
– Что именно?
– Что-что! Дочь потеряла! Больно любила она его. Еще в школе во время каникул каталась в Париж. Он ей деньги на поездку присылал.
– Он что, бросил вас?
– Он никогда не был моим.
– Понятно. А как к поездкам Констанции в Париж относилась его жена?
– Откуда мне знать? Видимо, не совсем хорошо, потому что поездки вскоре прекратились. Деньги он перестал ей слать. Конса ревела. Во всем винила меня. Отца, мол, не смогла отбить у соперницы! А я перед собой такой цели не ставила. Любила его – и все. Потому и родила. Она, конечно, девка настырная была. Не хочет папаша видеть – не надо! Сама заработаю и в Париж поеду! Язык знала, как родной. Круглая отличница. Вот только с институтами никак разобраться не могла. То один бросит, то другой. Третий все-таки закончила. Но она уже тогда со мной не жила. Квартиру снимала. Не знаю, как зарабатывала, только догадываюсь. Однажды в наше техбюро – это до моего сокращения было – кто-то принес порнографический журнал. А там – моя дочка во всех позах. И подписано: Констанция Кревель. Зачем имя честного человека позорить? Представляете, что со мной было? Ведь стыдобища! Вот тогда-то я ее блядью и обозвала! А разве не так? Ведь это ж надо додуматься! Порнографический журнал! – Она подняла глаза на Полежаева, видимо, ища сочувствия.
– Наверно, это неприятно, – пожал он плечами. – Во всяком случае каждый зарабатывает как может. Мораль – вещь специфическая. Один растягивает ее до бесконечности, прикрываясь ею, как зонтиком от дождя. Она даже не греет. Другие, наоборот, завязывают в узелок и забывают на перроне перед отходом поезда. Ваша дочь относилась к последним. – Он сделал паузу: уж очень не к месту разразился своей метафорической проповедью. – И что дальше? Вы из-за этой порнухи запили?
– Нет. Я запила после того, как меня сократили. Я ведь пятнадцать лет проработала на одном месте. И не осталось никаких перспектив. С Консой почти не виделась. Я не знаю, как она жила эти годы. Я ее потеряла еще в тот школьный год, когда отец не прислал ей ни денег, ни визы. Как она тогда на меня кричала! Что с ней творилось, страшно вспомнить!
– Она так с отцом больше и не виделась?
– Не знаю. Я с Пьером не поддерживала связи. А Конса ездила в Париж еще пару раз – это точно. Но виделась ли она там с отцом? Трудно сказать. Мы уже жили врозь. Во всех смыслах.
– Во сне вы упоминали каких-то хахалей, у Констанции было много поклонников?
– Надо полагать. Девка-то красивая!
Вот тут, на этой самой «красивой девке», она впервые всплакнула. Тихо, обреченно, только шмыгнув несколько раз носом.
– Я часто вижу, как мы сидим с ней на Патриарших. Это наше место встреч с Пьером. Мы часто ходили туда с маленькой Консой. Ей всего лет пять-шесть. Я заплетаю косички. У Констанции чудесные густые черные волосы. У него такие же были. Она лопочет какую-то песенку, которую разучила в детском саду. Я ей рассказываю про далекий-далекий Париж, в котором сама никогда не была. Она слушает внимательно. А глаза-то на пол-лица! Такие мечтательные! Потом она опять лопочет свою песенку. Вдруг прерывается. И неожиданно спрашивает: «А папа с Эйфелевой башни видит нас?..»
Антон тоже разжалобился. Навернулись слезы. Непонятно, кого жалеть. Мать или дочь? А может, ту маленькую девочку, с которой он когда-то, в другом городе, сидел у другого пруда и отвечал на ее умные вопросы…
Разжалобившись, Антон расщедрился и заказал еще по чашке горячего грога.
Они сидели молча. И каждый пил из своей чашечки. Среди чужих техасских сапог.
* * *
После ухода Ольги Еремин занялся исследованием информации, полученной из РУОПа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
– Я ухожу, – сказал он спокойно. – Мне дела нет до вашей души! Я лишь хотел знать, кто убил Констанцию и моего знакомого. Думал, поможете. Извините, ошибся.
Как и вчера, Антон пулей вылетел из квартиры под взглядами жильцов.
Быстрым шагом шел к Страстному и материл себя на чем свет стоит. Необходимо было где-нибудь посидеть и что-нибудь выпить. На Страстном есть ковбойское кафе «Белая лошадь». Он предпочитал «Копакабану» на Большой Бронной. Там дешевле. Там знакомая барменша, которой он дарит свои книжки. Там часто сиживают братцы-писатели, перемывая косточки другим братцам-писателям. Но до Бронной еще долго идти, а уже невтерпеж. К тому же от ковбойского питья должно полегчать.
Он заказал чашку горячего грога. Пил и рассматривал коллекцию техасских сапог на стене, мысленно примеривая на себя то одни, то другие.
Когда его тронули сзади за плечо, в голове сразу пронеслись четыре имени: «Патя! Марго! Василина!..» И еще имя той, о которой лучше не думать.
– А это я. – Антонина Иосифовна смутно улыбалась. Она снова выглядела, как приговоренная к казни. – Так и знала, что вы сюда пойдете. Человек вроде приличный. При деньгах. Отчего бы не посидеть в хорошем месте.
Он ее и узнавал, и не узнавал. Оказывается, она совсем не опьянела, хоть и допила «Столичную». Не могла не допить. Наверняка залпом, едва он выскочил за дверь. Значит, притворялась. Пела, бравировала, тыкала ему – все показное.
– Присаживайтесь, коль пришли. Надеюсь, буянить не будете?
– Не буду, – потупилась она, как провинившийся ребенок, а потом заискивающе улыбнулась. – А вы мне что-нибудь возьмите, а то у меня с деньгами…
– Вы не работаете?
Она покачала головой
– А на что живете?
– Так ведь комнату сдаю. Квартирант – мужчина положительный. Платит регулярно.
Он заказал ей тоже чашку грога.
– И курева! – взмолилась женщина.
– Когда похороны?
Она пожала плечами, пуская струи дыма в пол.
– Как не знаете?
– Похоронами занимаются друзья Констанции. Один из них был вчера, уже после вас. Очень поздно пришел. Я его видела впервые. Он просил не беспокоиться. Сказал, сам все устроит. И возьмет расходы на себя.
– Кто такой?
– Назвался Вячеславом.
– Как выглядел?
– Прилично.
– Да у вас все приличные! Внешность опишите!
– Не мучайте меня! Я была в таком состоянии! Что я могу вспомнить? Слава Богу, имя еще как-то удержалось в памяти!
– Когда обещал зайти?
– Сегодня вечером.
– Возьмите его координаты. Неужели он не оставил телефона?
– Оставил. Но я не могла его утром найти. Наверно, посеяла.
– Господи!
Грог она пила не так жадно, как водку. Делала маленькие глотки. Наверно, не поняла, что это такое. Приняла за ароматный напиток.
– А ведь у Консы был тогда день рождения, – задумчиво произнесла Антонина Иосифовна.
– Вы не собирались ее поздравить?
– Что вы! Она бы меня на порог не пустила! А ведь это я ее родила!
Он хотел ей бросить: «Нашли чем хвастаться!» – но сдержался. Уж больно жестоко для данной ситуации. И какое право он имеет судить?
– А все из-за него, из-за папаши французского!
– Что именно?
– Что-что! Дочь потеряла! Больно любила она его. Еще в школе во время каникул каталась в Париж. Он ей деньги на поездку присылал.
– Он что, бросил вас?
– Он никогда не был моим.
– Понятно. А как к поездкам Констанции в Париж относилась его жена?
– Откуда мне знать? Видимо, не совсем хорошо, потому что поездки вскоре прекратились. Деньги он перестал ей слать. Конса ревела. Во всем винила меня. Отца, мол, не смогла отбить у соперницы! А я перед собой такой цели не ставила. Любила его – и все. Потому и родила. Она, конечно, девка настырная была. Не хочет папаша видеть – не надо! Сама заработаю и в Париж поеду! Язык знала, как родной. Круглая отличница. Вот только с институтами никак разобраться не могла. То один бросит, то другой. Третий все-таки закончила. Но она уже тогда со мной не жила. Квартиру снимала. Не знаю, как зарабатывала, только догадываюсь. Однажды в наше техбюро – это до моего сокращения было – кто-то принес порнографический журнал. А там – моя дочка во всех позах. И подписано: Констанция Кревель. Зачем имя честного человека позорить? Представляете, что со мной было? Ведь стыдобища! Вот тогда-то я ее блядью и обозвала! А разве не так? Ведь это ж надо додуматься! Порнографический журнал! – Она подняла глаза на Полежаева, видимо, ища сочувствия.
– Наверно, это неприятно, – пожал он плечами. – Во всяком случае каждый зарабатывает как может. Мораль – вещь специфическая. Один растягивает ее до бесконечности, прикрываясь ею, как зонтиком от дождя. Она даже не греет. Другие, наоборот, завязывают в узелок и забывают на перроне перед отходом поезда. Ваша дочь относилась к последним. – Он сделал паузу: уж очень не к месту разразился своей метафорической проповедью. – И что дальше? Вы из-за этой порнухи запили?
– Нет. Я запила после того, как меня сократили. Я ведь пятнадцать лет проработала на одном месте. И не осталось никаких перспектив. С Консой почти не виделась. Я не знаю, как она жила эти годы. Я ее потеряла еще в тот школьный год, когда отец не прислал ей ни денег, ни визы. Как она тогда на меня кричала! Что с ней творилось, страшно вспомнить!
– Она так с отцом больше и не виделась?
– Не знаю. Я с Пьером не поддерживала связи. А Конса ездила в Париж еще пару раз – это точно. Но виделась ли она там с отцом? Трудно сказать. Мы уже жили врозь. Во всех смыслах.
– Во сне вы упоминали каких-то хахалей, у Констанции было много поклонников?
– Надо полагать. Девка-то красивая!
Вот тут, на этой самой «красивой девке», она впервые всплакнула. Тихо, обреченно, только шмыгнув несколько раз носом.
– Я часто вижу, как мы сидим с ней на Патриарших. Это наше место встреч с Пьером. Мы часто ходили туда с маленькой Консой. Ей всего лет пять-шесть. Я заплетаю косички. У Констанции чудесные густые черные волосы. У него такие же были. Она лопочет какую-то песенку, которую разучила в детском саду. Я ей рассказываю про далекий-далекий Париж, в котором сама никогда не была. Она слушает внимательно. А глаза-то на пол-лица! Такие мечтательные! Потом она опять лопочет свою песенку. Вдруг прерывается. И неожиданно спрашивает: «А папа с Эйфелевой башни видит нас?..»
Антон тоже разжалобился. Навернулись слезы. Непонятно, кого жалеть. Мать или дочь? А может, ту маленькую девочку, с которой он когда-то, в другом городе, сидел у другого пруда и отвечал на ее умные вопросы…
Разжалобившись, Антон расщедрился и заказал еще по чашке горячего грога.
Они сидели молча. И каждый пил из своей чашечки. Среди чужих техасских сапог.
* * *
После ухода Ольги Еремин занялся исследованием информации, полученной из РУОПа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100