На крошечном глиняном дворике копошились цыплята. Всегда висевшее в окне Дауда распятие отсутствовало – с чего бы это?
Последний раз Даниэл был здесь очень давно. Грустное, полное какой-то безысходной печали место. Вряд ли оно многим лучше той лачуги в Йемене, где родился его отец. И все же Дауд очень гордился тем, что новый оклад позволил семье приобрести домик в свою собственность.
Из чувства сострадания стоявший у порога полисмен посоветовал ему не входить внутрь, однако погруженный в мысли об Элиасе, его толстушке-жене, которую он безумно любил, и о семерых смеющихся детских рожицах, Даниэл толкнул дверь.
Дети исчезли. Только через несколько месяцев Даниэл выяснил, что они каким-то образом очутились у родственников в Аммане. Узнать больше оказалось невозможно.
Зато Дауд и толстушка-жена остались дома.
Разделанными. Как овцы, которых везут на рынок.
Связанными, исполосованными ножами, с отсеченными руками и ногами. Жена – истекающий желтым жиром кожаный мешок с выкатившимися из орбит глазами. Дауд – вместо вырванного языка изо рта свешивается отрезанный половой член.
Топоры, сказал врач. И большие длинные ножи. Шесть-семь человек, пришедшие из ночи, сделали свое дело быстро.
И мухи в воздухе, множество мух.
Кровью выведенные на стене слова:
АЛЛАХ АКБАР! СМЕРТЬ ПРЕДАТЕЛЯМ!
Даниэл сел в машину и вернулся в Иерусалим, не произнеся ни слова, никак не проявив своих чувств.
Держать все в себе. Всегда, полностью, постоянно.
Как Мертвое море, до краев полное спокойной, без намека на рябь горечи, в которой нет и не может быть ничего живого.
Обращаясь к руководству с просьбой разрешить возглавить расследование, Даниэл говорил ровным беспристрастным голосом.
Естественно, ему ответили отказом. Специфика, объяснили они. Арабы посчитались с арабом – детективу-еврею никто из них и слова не скажет.
Он пытался настоять на своем, требовал, но результат оставался прежним. Не желая сдаваться, зная, что в глазах окружающих выглядит идиотом, с мучительной болью в голове возвращался он вечерами домой, испепеляемый тщательно сдерживаемой яростью. Необходимость улыбаться Лауре и детям превратилась в настоящую пытку.
По убийству Элиаса Дауда было возбуждено зарегистрированное под соответствующим номером дело, но фактически расследованием никто не занимался.
Даниэл потерял всякий интерес к своей повседневной работе: пусть бандиты Рамаи торгуют своим наркотиком еще месяц-другой, это мелочь. Пусть даже они перестреляют друг друга – невелика потеря.
Он писал одну докладную записку за другой, не получая на них ответов.
В конце концов после очередного отказа в кабинете Лауфера, своего непосредственного начальника, Даниэл взорвался.
Так вот к чему мы пришли? Если убивают араба, то нечего тратить на него силы и время? У разных жизней разная ценность? Мы что, в нацистской Германии?
Дымя сигаретой, Лауфер смерил его презрительным взглядом из-под полуопущенных век, так и не сказав ни слова. Удачно закончив дело Мясника, Даниэл тем самым помог ему самому подняться на новую ступеньку. Кто знает, чем еще может оказаться полезен начальнику Даниэл?
Были арестованы и допрошены несколько подозреваемых, но следствие не продвинулось ни на шаг. Дело, по-видимому, никогда не будет раскрыто.
Время от времени Даниэл пытался размышлять об убийцах. Подосланы из Ливана или Сирии? Местные арабы, которых в Вифлееме хватает? Проходят мимо теперь уже снесенного дома, уверенные в том, что делом доказали величие Аллаха?
А дети? Кто сейчас поднимает их? Что им сказали?
Что мать и отца убил грязный еврей?
Арабы любят мучеников, а по окончании интифады в них ощущался недостаток: трудно считать жертвой мальчишку с ногами в ссадинах – следах героической борьбы против сионистов.
Прирожденные страдальцы.
Хотя и мы, евреи, в этом ушли от них не так уж далеко, подумал Даниэл, только проявляются в нас подобные настроения несколько тоньше.
Демократия...
А теперь еще и убийства – по-американски.
Трое детей убиты на территориях, опекаемых различными полицейскими участками – у Делавэра по данному моменту своя, особая точка зрения. В этом явно что-то есть – слишком уж очевидна разбросанность, даже для такого огромного, бесформенного конгломерата, называющего себя городом.
Убийство больных детей – что может быть более жестоким?
Жене говорил, что теперь их называют как-то иначе... спорные? Интеллектуально спорные?
В наше время все стали спорными, Дэнни-бой. Коротышки – вертикально спорные, алкоголики – абстинентно спорные, уголовники – социально спорные.
Социально спорная личность – это что, малообщительная, Жене?
Застенчивая?
Тут-то и зарыта собака, Жене. Подобная терминология лишена смысла. На такие словесные ухищрения пускаются тюремщики, как у Оруэлла в «1984». Как будто слова могут изменить сущность человека.
Социально спорные.
Тогда что заставляет меня заниматься этим делом? А Стерджиса? Делавэра?
Спорное честолюбие?
Нет. Всего лишь упрямство.
Глава 32
В половине восьмого утра я был у дверей библиотеки – полусонный даже после душа, небритый, с привкусом выпитого кофе во рту.
За два часа работы мне удалось найти в прессе лишь одно сообщение о клубе «Мета», но оно оказалось достаточно красноречивым.
Переданная из Нью-Йорка по телеграфу заметка была помещена в местной «Дэйли ньюс» три года назад.
МАНИФЕСТ КЛУБА ГЕНИЕВ: СПОРЫ НЕ УТИХАЮТ
Нью-Йорк. Поддержка теории селекции человека для улучшения генетического фонда, а также идеи гуманного лишения жизни людей с задержкой умственного развития, высказанная в печати организацией, члены которой именуют себя гениями, вызвала оживленную полемику в обществе и привлекла необычное внимание к самой группе.
Мало кому известный манхэттенский клуб «Мета», основанный десять лет назад с целью сбора информации о творческом потенциале и одаренности человеческой личности оказался под градом обвинении в фашизме.
Искрои, взорвавшей пороховую бочку, стала статья руководителя «Меты» адвоката Фэрли Санджера, опубликованная в «Пэсфайндере» – ежеквартальном издании клуба. В ней автор зовет читателя в «новую утопию», страну счастья, построенную на принципе «объективного измерения интеллектуальных способностей», одновременно подвергая сомнению целесообразность специализированного обучения и других услуг, в том числе и медицинских, для лиц с недостатками физического или умственного развития, представляющих собой, по словам мистера Санджера, лишенную разума плоть.
В статье говорится о том, что не способные здраво мыслить и обслуживать себя существа не являются, собственно, людьми, и жизнь их, следовательно, не может претендовать на конституционную защиту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Последний раз Даниэл был здесь очень давно. Грустное, полное какой-то безысходной печали место. Вряд ли оно многим лучше той лачуги в Йемене, где родился его отец. И все же Дауд очень гордился тем, что новый оклад позволил семье приобрести домик в свою собственность.
Из чувства сострадания стоявший у порога полисмен посоветовал ему не входить внутрь, однако погруженный в мысли об Элиасе, его толстушке-жене, которую он безумно любил, и о семерых смеющихся детских рожицах, Даниэл толкнул дверь.
Дети исчезли. Только через несколько месяцев Даниэл выяснил, что они каким-то образом очутились у родственников в Аммане. Узнать больше оказалось невозможно.
Зато Дауд и толстушка-жена остались дома.
Разделанными. Как овцы, которых везут на рынок.
Связанными, исполосованными ножами, с отсеченными руками и ногами. Жена – истекающий желтым жиром кожаный мешок с выкатившимися из орбит глазами. Дауд – вместо вырванного языка изо рта свешивается отрезанный половой член.
Топоры, сказал врач. И большие длинные ножи. Шесть-семь человек, пришедшие из ночи, сделали свое дело быстро.
И мухи в воздухе, множество мух.
Кровью выведенные на стене слова:
АЛЛАХ АКБАР! СМЕРТЬ ПРЕДАТЕЛЯМ!
Даниэл сел в машину и вернулся в Иерусалим, не произнеся ни слова, никак не проявив своих чувств.
Держать все в себе. Всегда, полностью, постоянно.
Как Мертвое море, до краев полное спокойной, без намека на рябь горечи, в которой нет и не может быть ничего живого.
Обращаясь к руководству с просьбой разрешить возглавить расследование, Даниэл говорил ровным беспристрастным голосом.
Естественно, ему ответили отказом. Специфика, объяснили они. Арабы посчитались с арабом – детективу-еврею никто из них и слова не скажет.
Он пытался настоять на своем, требовал, но результат оставался прежним. Не желая сдаваться, зная, что в глазах окружающих выглядит идиотом, с мучительной болью в голове возвращался он вечерами домой, испепеляемый тщательно сдерживаемой яростью. Необходимость улыбаться Лауре и детям превратилась в настоящую пытку.
По убийству Элиаса Дауда было возбуждено зарегистрированное под соответствующим номером дело, но фактически расследованием никто не занимался.
Даниэл потерял всякий интерес к своей повседневной работе: пусть бандиты Рамаи торгуют своим наркотиком еще месяц-другой, это мелочь. Пусть даже они перестреляют друг друга – невелика потеря.
Он писал одну докладную записку за другой, не получая на них ответов.
В конце концов после очередного отказа в кабинете Лауфера, своего непосредственного начальника, Даниэл взорвался.
Так вот к чему мы пришли? Если убивают араба, то нечего тратить на него силы и время? У разных жизней разная ценность? Мы что, в нацистской Германии?
Дымя сигаретой, Лауфер смерил его презрительным взглядом из-под полуопущенных век, так и не сказав ни слова. Удачно закончив дело Мясника, Даниэл тем самым помог ему самому подняться на новую ступеньку. Кто знает, чем еще может оказаться полезен начальнику Даниэл?
Были арестованы и допрошены несколько подозреваемых, но следствие не продвинулось ни на шаг. Дело, по-видимому, никогда не будет раскрыто.
Время от времени Даниэл пытался размышлять об убийцах. Подосланы из Ливана или Сирии? Местные арабы, которых в Вифлееме хватает? Проходят мимо теперь уже снесенного дома, уверенные в том, что делом доказали величие Аллаха?
А дети? Кто сейчас поднимает их? Что им сказали?
Что мать и отца убил грязный еврей?
Арабы любят мучеников, а по окончании интифады в них ощущался недостаток: трудно считать жертвой мальчишку с ногами в ссадинах – следах героической борьбы против сионистов.
Прирожденные страдальцы.
Хотя и мы, евреи, в этом ушли от них не так уж далеко, подумал Даниэл, только проявляются в нас подобные настроения несколько тоньше.
Демократия...
А теперь еще и убийства – по-американски.
Трое детей убиты на территориях, опекаемых различными полицейскими участками – у Делавэра по данному моменту своя, особая точка зрения. В этом явно что-то есть – слишком уж очевидна разбросанность, даже для такого огромного, бесформенного конгломерата, называющего себя городом.
Убийство больных детей – что может быть более жестоким?
Жене говорил, что теперь их называют как-то иначе... спорные? Интеллектуально спорные?
В наше время все стали спорными, Дэнни-бой. Коротышки – вертикально спорные, алкоголики – абстинентно спорные, уголовники – социально спорные.
Социально спорная личность – это что, малообщительная, Жене?
Застенчивая?
Тут-то и зарыта собака, Жене. Подобная терминология лишена смысла. На такие словесные ухищрения пускаются тюремщики, как у Оруэлла в «1984». Как будто слова могут изменить сущность человека.
Социально спорные.
Тогда что заставляет меня заниматься этим делом? А Стерджиса? Делавэра?
Спорное честолюбие?
Нет. Всего лишь упрямство.
Глава 32
В половине восьмого утра я был у дверей библиотеки – полусонный даже после душа, небритый, с привкусом выпитого кофе во рту.
За два часа работы мне удалось найти в прессе лишь одно сообщение о клубе «Мета», но оно оказалось достаточно красноречивым.
Переданная из Нью-Йорка по телеграфу заметка была помещена в местной «Дэйли ньюс» три года назад.
МАНИФЕСТ КЛУБА ГЕНИЕВ: СПОРЫ НЕ УТИХАЮТ
Нью-Йорк. Поддержка теории селекции человека для улучшения генетического фонда, а также идеи гуманного лишения жизни людей с задержкой умственного развития, высказанная в печати организацией, члены которой именуют себя гениями, вызвала оживленную полемику в обществе и привлекла необычное внимание к самой группе.
Мало кому известный манхэттенский клуб «Мета», основанный десять лет назад с целью сбора информации о творческом потенциале и одаренности человеческой личности оказался под градом обвинении в фашизме.
Искрои, взорвавшей пороховую бочку, стала статья руководителя «Меты» адвоката Фэрли Санджера, опубликованная в «Пэсфайндере» – ежеквартальном издании клуба. В ней автор зовет читателя в «новую утопию», страну счастья, построенную на принципе «объективного измерения интеллектуальных способностей», одновременно подвергая сомнению целесообразность специализированного обучения и других услуг, в том числе и медицинских, для лиц с недостатками физического или умственного развития, представляющих собой, по словам мистера Санджера, лишенную разума плоть.
В статье говорится о том, что не способные здраво мыслить и обслуживать себя существа не являются, собственно, людьми, и жизнь их, следовательно, не может претендовать на конституционную защиту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113