— Он окинул меня взглядом, на губах играла терпеливая улыбка. — Она очень современная женщина, а потому пребывает сейчас в смятении и растерянности. И еще она обладает повышенной чувствительностью. Будь она деловой женщиной, ученым или домохозяйкой, все было бы проще. Но она монахиня, а это немного другой коленкор. Различия не так велики, но они есть. В наши дни Орден старается привлечь именно таких женщин. Они хотят уединения. А Ордену нужны активистки, элита, таланты. Зачем я говорю вам все это, Дрискил... вы же умный малый, могли бы и сами догадаться.
Он начал раскуривать сигару, я же пытался примерить все им сказанное к Элизабет.
— Женщины, которых привлекает в свои ряды Орден... Так вот, Орден не может удержать их всех. Да и не считает нужным. Теперь игра идет по новым правилам. И сестра Элизабет испытает на себе все вызовы нового времени. Она размышляет о любви, мужчинах, мечтает о детях, думает о своем истинном предназначении, своих страхах, своей слабости и уязвимости. Ее страшит не только то, что она может пасть в глазах Церкви, но и в своих собственных. Господи, Бен, вы же сами проходили через все это! Вспомните. И еще признайте, друг мой, быть настоящей женщиной в наши дни ох как непросто. Вы же неглупый человек, должны это понимать. — Он раскурил сигару и смотрел на меня, как смотрит профессор на ученика в ожидании ответа.
— Позвольте узнать, с чего это вы вдруг решили, что являетесь таким экспертом по части женской души? Все равно что монахиня будет рассказывать людям о контроле над рождаемостью, абортах и браке. Возможно, вы, черт возьми, вообще не имеете никакого понятия о том, что говорите.
— Хотите, расскажу вам одну историю? Историю о священниках и женщинах. Надо прочистить от паутины вашу несчастную забитую голову, друг мой. — Он выпустил безупречное ровное кольцо сигарного дыма, потом проткнул его в центре сигарой. — Выпейте-ка еще вина.
...Он поведал мне мучительно горькую историю о романе, который случился у него с замужней француженкой в Париже после войны. Он любил ее, она — его, мало того, у нее была дочь, к которой он успел привязаться. Все закончилось весьма плачевно. Мать и дочь трагически погибли, отец Данн страшно переживал. Он тихо говорил о том, что произошло с ним давным-давно, в центре площади шумел фонтан, нам подали еще вина, сигара погасла.
— Священники далеки от совершенства, — сказал он. — Они просто люди, мужчины. Мы боремся с теми же искушениями. Боремся с желанием заполучить власть, с одиночеством, с бутылкой, с похотью во всех ее многообразных проявлениях. Став кардиналом, Сальваторе ди Мона решил финансовые проблемы своей семьи. Я уж не говорю о Папе Каллистии. Так что не слишком удивительно, что столь многие люди стремятся стать кардиналами, в прямом и переносном смысле этого слова. И среди священников есть алкоголики, развратники, предатели. Они ничем не отличаются от большинства людей, находящихся под давлением. Можно привести множество имен... — Он пожал плечами. — К примеру, Д'Амбрицци.
— Д'Амбрицци?
— Только не говорите, что то, что рассказал Кесслер, так уж вас удивило. Кардинал — самый светский человек из духовенства. Настоящий принц Церкви. Обладает просто неслыханной властью, смею вас уверить. Подобно Локхарту, вашему отцу или Саммерхейсу, действует по ту сторону стены. Рыбак рыбака видит издалека. По-настоящему Д'Амбрицци любит только интриги, шахматные ходы.
— Д'Амбрицци... — еле слышно пробормотал я. Неужели это действительно он заказал убийство Вэл, подослал к ней священника с серебристыми волосами?... А потом он же убил Локхарта, Хеффернана... брата Падрака и беднягу Лео. А у меня в руках оказался игрушечный револьвер.
Мы вышли из кафе. В воздухе стлался почти прозрачный туман, пахло цветами и фруктами, как на каком-нибудь экзотическом базаре, в ресторанах и кафе было полно народу.
Данн показал мне церковь Святой Марии, сказал, что она считается старейшей в Риме. Именно здесь собирались первые последователи Христа, а основал ее первый Папа по имени Каллистий. Мы свернули за угол и оказались на крошечной площади под названием Пьяцца ди Сан-Каллистус, некогда то были владения Ватикана.
— И что же, нынешний Папа взял имя в честь именно этого Каллистия?
— Если и так, выбор оказался несчастливым, — заметил отец Данн и подвел меня через площадь ко дворцу. — Вот здесь, на месте этого дворца, некогда стоял дом, куда, как в тюрьму, заключили Каллистия, где его пытали. А потом просто выбросили в окно, во двор. Давно это было. В 222 году.
Мы стояли на мосту через Тибр. Туман перешел в дождь, капли его морщили поверхность мутных вод. Данн говорил о Д'Амбрицци и Саймоне.
— Во время войны он попал в свою стихию. Такого типа люди по природе своей предназначены для кризисов. Но теперь, мне кажется, он не слишком подходит для роли Саймона. Хотя, конечно, это еще не факт. Просто не знаю, Бен. — Он смотрел на темные, быстро бегущие воды реки под дождем.
Откуда-то издалека донесся раскат грома. Мы двинулись дальше. Делать было нечего, кроме как дожидаться конца совещания, в котором принимали участие Каллистий и Д'Амбрицци. Оставалось только ждать и размышлять о том, что может принести это ожидание.
— Пошли, — сказал он. — Хочу показать вам кое-что еще.
Десять минут спустя мы стояли на улице, напротив изрядно обветшавшего здания, где находились склад и магазин с маленьким ресторанчиком при нем. Уже стемнело, с реки дул холодный ветер. — Церковь владеет этим зданием, — сказал отец Данн. — Точнее, всем кварталом. Неплохое вложение капитала. А владелец некогда был простым священником в Неаполе. Давайте зайдем.
Я последовал за ним через узкий проход, мы обошли здание и оказались у тыльной его стороны. У металлической двери, приоткрытой на дюйм или два, был припаркован старенький, знавший лучшие времена автомобиль.
— Давайте заходите, — повторил он. — Не стесняйтесь.
Данн толкнул дверь. Мы шагнули в узкий плохо освещенный коридор, где пахло соусом для спагетти, моллюсками, чесноком, приправой из трав. Из комнаты в конце коридора донесся какой-то странный звук. Словно кто-то метал стрелы и доску из пробки. Мы остановились возле этой двери.
— Зайдем, — сказал отец Данн.
Мужчина выдергивал из доски стрелы. Обернулся на скрип двери.
Я так давно не видел его. С тех самых пор, как мы с сестрой нетерпеливо поджидали его у двери в надежде, что он наконец выйдет и поиграет с нами. На нем был темно-серый костюм в полоску, белая рубашка с темным галстуком и туго накрахмаленным воротничком, в котором утопали складки шеи.
При виде меня лицо его так и расплылось в широкой улыбке.
Он подошел, потом крепко обнял меня, прижал к себе.
— Сколько воды утекло, Бенджамин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200
Он начал раскуривать сигару, я же пытался примерить все им сказанное к Элизабет.
— Женщины, которых привлекает в свои ряды Орден... Так вот, Орден не может удержать их всех. Да и не считает нужным. Теперь игра идет по новым правилам. И сестра Элизабет испытает на себе все вызовы нового времени. Она размышляет о любви, мужчинах, мечтает о детях, думает о своем истинном предназначении, своих страхах, своей слабости и уязвимости. Ее страшит не только то, что она может пасть в глазах Церкви, но и в своих собственных. Господи, Бен, вы же сами проходили через все это! Вспомните. И еще признайте, друг мой, быть настоящей женщиной в наши дни ох как непросто. Вы же неглупый человек, должны это понимать. — Он раскурил сигару и смотрел на меня, как смотрит профессор на ученика в ожидании ответа.
— Позвольте узнать, с чего это вы вдруг решили, что являетесь таким экспертом по части женской души? Все равно что монахиня будет рассказывать людям о контроле над рождаемостью, абортах и браке. Возможно, вы, черт возьми, вообще не имеете никакого понятия о том, что говорите.
— Хотите, расскажу вам одну историю? Историю о священниках и женщинах. Надо прочистить от паутины вашу несчастную забитую голову, друг мой. — Он выпустил безупречное ровное кольцо сигарного дыма, потом проткнул его в центре сигарой. — Выпейте-ка еще вина.
...Он поведал мне мучительно горькую историю о романе, который случился у него с замужней француженкой в Париже после войны. Он любил ее, она — его, мало того, у нее была дочь, к которой он успел привязаться. Все закончилось весьма плачевно. Мать и дочь трагически погибли, отец Данн страшно переживал. Он тихо говорил о том, что произошло с ним давным-давно, в центре площади шумел фонтан, нам подали еще вина, сигара погасла.
— Священники далеки от совершенства, — сказал он. — Они просто люди, мужчины. Мы боремся с теми же искушениями. Боремся с желанием заполучить власть, с одиночеством, с бутылкой, с похотью во всех ее многообразных проявлениях. Став кардиналом, Сальваторе ди Мона решил финансовые проблемы своей семьи. Я уж не говорю о Папе Каллистии. Так что не слишком удивительно, что столь многие люди стремятся стать кардиналами, в прямом и переносном смысле этого слова. И среди священников есть алкоголики, развратники, предатели. Они ничем не отличаются от большинства людей, находящихся под давлением. Можно привести множество имен... — Он пожал плечами. — К примеру, Д'Амбрицци.
— Д'Амбрицци?
— Только не говорите, что то, что рассказал Кесслер, так уж вас удивило. Кардинал — самый светский человек из духовенства. Настоящий принц Церкви. Обладает просто неслыханной властью, смею вас уверить. Подобно Локхарту, вашему отцу или Саммерхейсу, действует по ту сторону стены. Рыбак рыбака видит издалека. По-настоящему Д'Амбрицци любит только интриги, шахматные ходы.
— Д'Амбрицци... — еле слышно пробормотал я. Неужели это действительно он заказал убийство Вэл, подослал к ней священника с серебристыми волосами?... А потом он же убил Локхарта, Хеффернана... брата Падрака и беднягу Лео. А у меня в руках оказался игрушечный револьвер.
Мы вышли из кафе. В воздухе стлался почти прозрачный туман, пахло цветами и фруктами, как на каком-нибудь экзотическом базаре, в ресторанах и кафе было полно народу.
Данн показал мне церковь Святой Марии, сказал, что она считается старейшей в Риме. Именно здесь собирались первые последователи Христа, а основал ее первый Папа по имени Каллистий. Мы свернули за угол и оказались на крошечной площади под названием Пьяцца ди Сан-Каллистус, некогда то были владения Ватикана.
— И что же, нынешний Папа взял имя в честь именно этого Каллистия?
— Если и так, выбор оказался несчастливым, — заметил отец Данн и подвел меня через площадь ко дворцу. — Вот здесь, на месте этого дворца, некогда стоял дом, куда, как в тюрьму, заключили Каллистия, где его пытали. А потом просто выбросили в окно, во двор. Давно это было. В 222 году.
Мы стояли на мосту через Тибр. Туман перешел в дождь, капли его морщили поверхность мутных вод. Данн говорил о Д'Амбрицци и Саймоне.
— Во время войны он попал в свою стихию. Такого типа люди по природе своей предназначены для кризисов. Но теперь, мне кажется, он не слишком подходит для роли Саймона. Хотя, конечно, это еще не факт. Просто не знаю, Бен. — Он смотрел на темные, быстро бегущие воды реки под дождем.
Откуда-то издалека донесся раскат грома. Мы двинулись дальше. Делать было нечего, кроме как дожидаться конца совещания, в котором принимали участие Каллистий и Д'Амбрицци. Оставалось только ждать и размышлять о том, что может принести это ожидание.
— Пошли, — сказал он. — Хочу показать вам кое-что еще.
Десять минут спустя мы стояли на улице, напротив изрядно обветшавшего здания, где находились склад и магазин с маленьким ресторанчиком при нем. Уже стемнело, с реки дул холодный ветер. — Церковь владеет этим зданием, — сказал отец Данн. — Точнее, всем кварталом. Неплохое вложение капитала. А владелец некогда был простым священником в Неаполе. Давайте зайдем.
Я последовал за ним через узкий проход, мы обошли здание и оказались у тыльной его стороны. У металлической двери, приоткрытой на дюйм или два, был припаркован старенький, знавший лучшие времена автомобиль.
— Давайте заходите, — повторил он. — Не стесняйтесь.
Данн толкнул дверь. Мы шагнули в узкий плохо освещенный коридор, где пахло соусом для спагетти, моллюсками, чесноком, приправой из трав. Из комнаты в конце коридора донесся какой-то странный звук. Словно кто-то метал стрелы и доску из пробки. Мы остановились возле этой двери.
— Зайдем, — сказал отец Данн.
Мужчина выдергивал из доски стрелы. Обернулся на скрип двери.
Я так давно не видел его. С тех самых пор, как мы с сестрой нетерпеливо поджидали его у двери в надежде, что он наконец выйдет и поиграет с нами. На нем был темно-серый костюм в полоску, белая рубашка с темным галстуком и туго накрахмаленным воротничком, в котором утопали складки шеи.
При виде меня лицо его так и расплылось в широкой улыбке.
Он подошел, потом крепко обнял меня, прижал к себе.
— Сколько воды утекло, Бенджамин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200