– Я тебе обещаю.
О, это ужасное слово! Я уже слышала его совсем недавно.
– Не отсылайте его! Он наш! Он член семьи! Это нечестно!
– Это временно, – сказал папа, наклонившись к нам.
– Я буду заботиться о Клер, – молил Рони. – Пожалуйста, я ведь раньше старался. Я не позволю, чтобы с ней что-то случилось. Пожалуйста.
– Перестань, – хрипло сказал папа. – Всему есть свое время. Когда-то нужно и отступать. Ты мужчина, Рони. Посмотри на нее. Она больна, ей плохо. Ты знаешь, мы не виним тебя за то, что случилось. Церковный приют – это всего несколько месяцев. Я даю тебе слово. Ты вернешься к нам.
– Я умру, если вы заставите его уехать, – рыдала я. – Я не хочу писать ему! Я хочу, чтобы он был здесь!
– Все будет хорошо, поверь мне, – папа крепко взял меня за здоровую руку. Он был уверен в своей правоте. – Пошли.
Я шла за отцом и, повернув голдву, смотрела на Рони.
– Я не дам тебя увезти. Увидишь. Они просто растерялись. Скажи им. Скажи им, что ты меня любишь, что мы поженимся, когда вырастем.
Мне до сих пор жаль ту бедную, маленькую, глупую Клер. Мое заявление было последней каплей в чаше терпения семьи. Рони догнал нас, наклонился близко ко мне и прошептал:
– Я никогда тебя не забуду. Я никогда не забуду все.
В эту секунду я поняла, что он уходит, и не в моих силах остановить его.
Мои распухшие губы прижались к его разбитому рту. Это был не поцелуй – это было прощание, но Рони был уже как камень. Вот что мы с ним сделали: навсегда заперли его в самом себе.
Папа с кем-то из моих дядей увезли его на следующее утро.
Никто не хотел, чтобы я знала, когда. Но дедушка такого не допустил. Он вошел в спальню мамы и папы и вынул меня из постели. Он сел в кресло рядом с окном, посадил меня на колени, и я смотрела, как Рони шел к машине.
Он поднимет голову и увидит меня. Он почувствует.
Он не сделал этого. Его уже не было здесь, с нами. И неважно, что он еще шел по двору. Его все равно уже не было.
Теперь его комната стояла пустая. Я не слышала его голоса, не видела его улыбки. Приют, в который его увезли, был где-то в Теннесси. Не так уж и далеко, просто в другом штате. Но я никогда раньше не чувствовала такой боли, такой опустошенности. Генерал Паттон и я спали на кровати Рони, может быть, надеясь увидеть его хотя бы во сне.
Мама дала мне его адрес. Я не разговаривала с ней. Я не разговаривала ни с кем. Вайолет и Ребекка пришли навестить меня, но мне нечего было им сказать. Я изменилась. Эти дурочки думали, что я сломлена и жалка, я же была закована в ярость, как в броню. По-моему, они обрадовались, когда мама сказала им, что они могут побыть со мной очень недолго.
Я могла только строить планы на будущее. Рони вернется домой в крайнем случае через несколько месяцев. Я буду писать ему, как только позволит больная рука. Я сидела у окна и сочиняла строчки письма: “Мы будем купаться. Будем пускать на Даншинног фейерверки. Все уже забыли о случившемся. Об этом уже не судачат. Когда ты вернешься, мы тоже не будем об этом говорить”.
Неделю спустя я начала писать ему. Прошла еще неделя, но ответа все не было. Я чувствовала, что в этом молчании кроется что-то ужасное.
– Я позвоню ему, – наконец заявила я. – Просто позвоню по телефону. Хорошо? Когда это можно сделать? Сейчас?
Меня отговаривали, придумывали всяческие увертки, но в конце концов пришлось сказать правду. Он убежал из приюта на следующий день после того, как его туда привезли.
И никто не мог найти его.
* * *
Даже тогда я не поверила, что он ушел навсегда. Я продолжала ему писать. Я не знаю, что делали дома с моими письмами, возможно, их просто выбрасывали. Я ждала все лето.
В семье царили стыд и отчаяние, они окутывали нас, как горячий смрадный ветер. Я прислушивалась к бесконечным разговорам за столом. Меня согревало это искреннее раскаяние родителей. Я верила, что Рони каким-то образом чувствует его. Что они сказали бы ему об этом, если бы он вернулся домой.
Они наняли частного сыщика по рекомендации дяди Ральфа. Шериф Винс разослал уведомления полиции в других штатах. Тетя Бесс связалась с работниками социальной сферы по всему югу. Они также искали Сэлли Макклендон и маленького мальчика дяди Пита.
Но все было тщетно. Рони и Сэлли, видимо, решили для себя, что лучше скрываться от добрых намерений людей, которым они не доверяли.
Дедушка вдруг как-то сразу постарел к осени. Но все же он взял меня с собой на Даншинног. До этого я месяцами почти не выходила из дома.
Я рыдала, сидя на уступе горы, дедушка гладил мои волосы дрожащими, искривленными пальцами.
– Посмотри, что я принес, – сказал он грустно, достав из кармана брюк горсть корней и листьев. – Мы кое-что здесь сделаем, Клер Карлин. Это мы еще можем.
Я узнала эти маленькие саженцы. Они вырастали рядом со взрослыми растениями в конце лета возле белого заборчика, ограждающего цветочные клумбы бабушки Дотти, а к весне устремляли в небо высокие, с большими мягкими листьями стрелы, которые потом покрывались колокольчиками цвета розовой лаванды.
Лисьи перчатки. Наши цветы. Мои и Рони. Дедушка считал, что Рони вернется когда-нибудь, если они опять будут цвести здесь.
Я помогла дедушке посадить рассаду в мягкую луговую землю, потому что знала, что эти цветы сильные, им покровительствуют ирландские феи. Поэтому, даже если оставить их на вершине горы без ухода, они вырастут.
Но однажды, вскоре после этого, утром, перед холодным морозным рассветом, я очнулась от кошмарного сна. Я почувствовала, что Рони где-то мерзнет, что он может умереть, а я об этом даже не узнаю.
Я спустилась вниз, взяла в маминой рабочей комнате ножницы, вернулась в ванную и остригла волосы под корень. Потом выщипала пинцетом брови и даже подрезала ресницы. Это был мой траур.
Мама пришла звать меня к завтраку, взглянула на мой ежик, на оголившиеся глаза, села на пол и закрыла лицо руками. Через некоторое время к нам поднялся папа и нашел нас – ее, по-прежнему сидящую на полу, и меня – с глазами, полными муки. Он устало опустился рядом.
– Мы справимся. Мы будем продолжать поиски. Мы их найдем.
С тех пор прошло много лет.
ЧАСТЬ II
Февраль 1983
Дорогая Клер! Я пишу тебе письма, которые никогда не отправлю. Возможно, они вообще не нужны. Ты была такая маленькая и пребывала в таком отчаянии, когда я покинул ваш дом навсегда и не по своей воле. Но все проходит. Сейчас я должен кое о чем позаботиться во имя тебя, для себя и в силу других причин. Делай, что должен, и будь что будет. Ты дала мне веру. Я должен доказать, что лучше своего старика.
Я кое-что знаю о твоей жизни. Читаю все, что ты пишешь. Ты действительно умеешь обращаться со словами, тебя не зря награждают за это. Я это всегда знал, если ты помнишь. Если бы ты могла меня увидеть, ты бы подумала, что я пока еще выгляжу грубовато, просто вырос и возмужал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
О, это ужасное слово! Я уже слышала его совсем недавно.
– Не отсылайте его! Он наш! Он член семьи! Это нечестно!
– Это временно, – сказал папа, наклонившись к нам.
– Я буду заботиться о Клер, – молил Рони. – Пожалуйста, я ведь раньше старался. Я не позволю, чтобы с ней что-то случилось. Пожалуйста.
– Перестань, – хрипло сказал папа. – Всему есть свое время. Когда-то нужно и отступать. Ты мужчина, Рони. Посмотри на нее. Она больна, ей плохо. Ты знаешь, мы не виним тебя за то, что случилось. Церковный приют – это всего несколько месяцев. Я даю тебе слово. Ты вернешься к нам.
– Я умру, если вы заставите его уехать, – рыдала я. – Я не хочу писать ему! Я хочу, чтобы он был здесь!
– Все будет хорошо, поверь мне, – папа крепко взял меня за здоровую руку. Он был уверен в своей правоте. – Пошли.
Я шла за отцом и, повернув голдву, смотрела на Рони.
– Я не дам тебя увезти. Увидишь. Они просто растерялись. Скажи им. Скажи им, что ты меня любишь, что мы поженимся, когда вырастем.
Мне до сих пор жаль ту бедную, маленькую, глупую Клер. Мое заявление было последней каплей в чаше терпения семьи. Рони догнал нас, наклонился близко ко мне и прошептал:
– Я никогда тебя не забуду. Я никогда не забуду все.
В эту секунду я поняла, что он уходит, и не в моих силах остановить его.
Мои распухшие губы прижались к его разбитому рту. Это был не поцелуй – это было прощание, но Рони был уже как камень. Вот что мы с ним сделали: навсегда заперли его в самом себе.
Папа с кем-то из моих дядей увезли его на следующее утро.
Никто не хотел, чтобы я знала, когда. Но дедушка такого не допустил. Он вошел в спальню мамы и папы и вынул меня из постели. Он сел в кресло рядом с окном, посадил меня на колени, и я смотрела, как Рони шел к машине.
Он поднимет голову и увидит меня. Он почувствует.
Он не сделал этого. Его уже не было здесь, с нами. И неважно, что он еще шел по двору. Его все равно уже не было.
Теперь его комната стояла пустая. Я не слышала его голоса, не видела его улыбки. Приют, в который его увезли, был где-то в Теннесси. Не так уж и далеко, просто в другом штате. Но я никогда раньше не чувствовала такой боли, такой опустошенности. Генерал Паттон и я спали на кровати Рони, может быть, надеясь увидеть его хотя бы во сне.
Мама дала мне его адрес. Я не разговаривала с ней. Я не разговаривала ни с кем. Вайолет и Ребекка пришли навестить меня, но мне нечего было им сказать. Я изменилась. Эти дурочки думали, что я сломлена и жалка, я же была закована в ярость, как в броню. По-моему, они обрадовались, когда мама сказала им, что они могут побыть со мной очень недолго.
Я могла только строить планы на будущее. Рони вернется домой в крайнем случае через несколько месяцев. Я буду писать ему, как только позволит больная рука. Я сидела у окна и сочиняла строчки письма: “Мы будем купаться. Будем пускать на Даншинног фейерверки. Все уже забыли о случившемся. Об этом уже не судачат. Когда ты вернешься, мы тоже не будем об этом говорить”.
Неделю спустя я начала писать ему. Прошла еще неделя, но ответа все не было. Я чувствовала, что в этом молчании кроется что-то ужасное.
– Я позвоню ему, – наконец заявила я. – Просто позвоню по телефону. Хорошо? Когда это можно сделать? Сейчас?
Меня отговаривали, придумывали всяческие увертки, но в конце концов пришлось сказать правду. Он убежал из приюта на следующий день после того, как его туда привезли.
И никто не мог найти его.
* * *
Даже тогда я не поверила, что он ушел навсегда. Я продолжала ему писать. Я не знаю, что делали дома с моими письмами, возможно, их просто выбрасывали. Я ждала все лето.
В семье царили стыд и отчаяние, они окутывали нас, как горячий смрадный ветер. Я прислушивалась к бесконечным разговорам за столом. Меня согревало это искреннее раскаяние родителей. Я верила, что Рони каким-то образом чувствует его. Что они сказали бы ему об этом, если бы он вернулся домой.
Они наняли частного сыщика по рекомендации дяди Ральфа. Шериф Винс разослал уведомления полиции в других штатах. Тетя Бесс связалась с работниками социальной сферы по всему югу. Они также искали Сэлли Макклендон и маленького мальчика дяди Пита.
Но все было тщетно. Рони и Сэлли, видимо, решили для себя, что лучше скрываться от добрых намерений людей, которым они не доверяли.
Дедушка вдруг как-то сразу постарел к осени. Но все же он взял меня с собой на Даншинног. До этого я месяцами почти не выходила из дома.
Я рыдала, сидя на уступе горы, дедушка гладил мои волосы дрожащими, искривленными пальцами.
– Посмотри, что я принес, – сказал он грустно, достав из кармана брюк горсть корней и листьев. – Мы кое-что здесь сделаем, Клер Карлин. Это мы еще можем.
Я узнала эти маленькие саженцы. Они вырастали рядом со взрослыми растениями в конце лета возле белого заборчика, ограждающего цветочные клумбы бабушки Дотти, а к весне устремляли в небо высокие, с большими мягкими листьями стрелы, которые потом покрывались колокольчиками цвета розовой лаванды.
Лисьи перчатки. Наши цветы. Мои и Рони. Дедушка считал, что Рони вернется когда-нибудь, если они опять будут цвести здесь.
Я помогла дедушке посадить рассаду в мягкую луговую землю, потому что знала, что эти цветы сильные, им покровительствуют ирландские феи. Поэтому, даже если оставить их на вершине горы без ухода, они вырастут.
Но однажды, вскоре после этого, утром, перед холодным морозным рассветом, я очнулась от кошмарного сна. Я почувствовала, что Рони где-то мерзнет, что он может умереть, а я об этом даже не узнаю.
Я спустилась вниз, взяла в маминой рабочей комнате ножницы, вернулась в ванную и остригла волосы под корень. Потом выщипала пинцетом брови и даже подрезала ресницы. Это был мой траур.
Мама пришла звать меня к завтраку, взглянула на мой ежик, на оголившиеся глаза, села на пол и закрыла лицо руками. Через некоторое время к нам поднялся папа и нашел нас – ее, по-прежнему сидящую на полу, и меня – с глазами, полными муки. Он устало опустился рядом.
– Мы справимся. Мы будем продолжать поиски. Мы их найдем.
С тех пор прошло много лет.
ЧАСТЬ II
Февраль 1983
Дорогая Клер! Я пишу тебе письма, которые никогда не отправлю. Возможно, они вообще не нужны. Ты была такая маленькая и пребывала в таком отчаянии, когда я покинул ваш дом навсегда и не по своей воле. Но все проходит. Сейчас я должен кое о чем позаботиться во имя тебя, для себя и в силу других причин. Делай, что должен, и будь что будет. Ты дала мне веру. Я должен доказать, что лучше своего старика.
Я кое-что знаю о твоей жизни. Читаю все, что ты пишешь. Ты действительно умеешь обращаться со словами, тебя не зря награждают за это. Я это всегда знал, если ты помнишь. Если бы ты могла меня увидеть, ты бы подумала, что я пока еще выгляжу грубовато, просто вырос и возмужал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88