Сенда радовалась тому, что Тамара набиралась знаний и слушала разговоры настоящих мэтров в своих областях; она приобретала опыт, о котором вряд ли мог мечтать ребенок даже из самой состоятельной семьи.
Однажды перед сном, когда Сенда пришла поцеловать дочку и пожелать ей спокойной ночи, Тамара решительно объявила:
– Мама, я хочу стать актрисой.
Сенда весело рассмеялась, потеплее укрывая девочку одеялом.
– Если мне не изменяет память, золотко, на прошлой неделе ты хотела быть пианисткой, а на позапрошлой – балериной.
– Да, но быть актрисой намного интереснее! И потом, у них гораздо больше ухажеров, правда? У тебя, мамочка, больше ухажеров, чем у кого-либо другого.
Сенда была поражена: она никогда не разделяла своих друзей на мужчин и женщин, но ее салон и правда состоял большей частью из мужчин.
– И потом ты – единственная актриса. И гораздо красивее остальных.
Улыбаясь, Сенда поцеловала дочку в лоб.
– А теперь, юная леди, вам пора отдыхать, – гася свет, произнесла она с притворной суровостью. – А то из вас никогда не получится красивая актриса.
Закрывая дверь, Сенда услышала счастливый вздох Тамары и шепотом произнесенные слова:
– Я хочу быть похожей на тебя, мамочка.
Сенда почувствовала, как по ее телу пробежала легкая дрожь.
«Не становись слишком похожей на меня, – про себя взмолилась она. – На мою долю выпало так много несчастий. Мне бы не хотелось, чтобы ты тоже это пережила. Я желаю тебе лишь самого лучшего – мирной жизни и счастья».
На нее неожиданно нахлынуло чувство вины. Она делала все, что было в ее силах, чтобы дать Тамаре хорошее воспитание, но никогда не могла убедить себя в том, что являет собой достойный образец для подражания со стороны впечатлительного ребенка. Стараясь совместить в своем лице и мать, и отца, она чувствовала, что в обеих ипостасях ее постигла неудача. А ей так хотелось дать дочке настоящую семью, пусть даже с неродным отцом.
Прошло почти два года с тех пор, как Шмария сошел по ступеням больничного крыльца и исчез из их жизни. Он ни разу не прислал им ни открытки, ни письма, пусть даже адресованного одной только Тамаре. И Сенда не знала, где он находится: в Европе или в Палестине. Шмария оставил пустоту в ее жизни, пустоту, которую ничто не могло заполнить. Сенда постоянно чувствовала, как ее одолевает одиночество, облегчить которое было под силу лишь любимому человеку. Временами она видела в этом иронию судьбы, ведь среди ее друзей и поклонников были тысячи мужчин, любого из которых возможность разделить с ней ее жизнь привела бы в восторг.
Но единственный мужчина, которого она могла любить, покинул ее навсегда.
Конечно, Сенда не была целомудренной. Далеко нет. У нее был Вацлав, и они действительно в определенной степени были привязаны друг к другу, но это была привязанность плоти. Она изголодалась по Шмарии и с радостью отдала бы последний грош своего новоявленного богатства и свою славу за возможность последовать за ним в его бедность, если бы ей только предоставили такой шанс.
– Мне иногда кажется, что на самом деле тебя нет рядом со мной, – как-то пожаловался Вацлав.
Те, кто приходил по воскресеньям к Сенде, особенно ценили ее салон за то, что его основными принципами, имеющими огромное значение, были честность и свобода слова. Каждый мог говорить на любую близкую его или ее душе тему; говорить, не боясь насмешек и оскорблений и, что самое главное, не боясь возмездия извне. По общему соглашению ни одна дискуссия, какой бы радикальной или непопулярной она ни была, не выходила за пределы четырех стен салона Сенды.
Естественно поэтому, что на исходе 1916 года, когда война тянулась уже почти два с половиной года, главной темой разговоров среди миролюбивых интеллектуалов, собиравшихся по воскресеньям, была политика, а не искусство.
Это становилось нормой для всей России.
Вновь в повседневной жизни зазвучали внушающие ужас разговоры о революции. Вновь обычным явлением стало насилие. Начало войны способствовало объединению всех русских людей, независимо от их политических и социальных пристрастий. Но праздничные дни, когда солдаты с гордым видом маршировали на фронт, чтобы разбить германцев, давно канули в Лету. Победа оказалась призрачной; на смену ей пришла суровая реальность. Все слои общества теперь видели в войне лишь причину нескончаемого истощения жизненных сил России, в той или иной мере затронувшего судьбу каждого человека. Ее продолжение грозило разорвать нацию на части: ненасытная военная машина пожирала людские жизни, продовольствие, экономику. Голод, который и раньше был широко распространен, теперь свирепствовал повсюду. Люди замерзали до смерти в своих домах и на улицах.
Гнев, разочарование и ненависть опасно накапливались, и объектами недовольства граждан неизбежно становились царь и царица.
Идущие от самого сердца возгласы: «Отец наш! Отец наш!» стали слабеть, а вскоре и вовсе перестали доходить до слуха царя.
Положение усугублялось и нескончаемыми разговорами о царице, слухами о ее связи с Распутиным и возможном сотрудничестве с Германией. Даже в кругах знати поговаривали о связи царицы со старцем. Широко распространилось мнение о том, что Распутин, известный пьяница и развратник, продался немецким шпионам, и в 1916 году он был убит. Другие полагали, что царица по-прежнему хранит верность и любовь к Германии, и некоторые горячие головы заходили так далеко, что предлагали обвинить ее в государственной измене. Даже простые проявления доброты с ее стороны, совершенно невинные и гуманные, вроде передачи молитвенников раненым германским офицерам, лежащим в русских госпиталях, вызывали злобу ее противников, ряды которых неуклонно возрастали.
Нация все более склонялась к мнению, что царь слаб и некомпетентен и его следует отстранить от власти. А царица, очаровательная Александра, немецкого происхождения, которую все называли просто «немкой», становилась самой ненавистной супругой монарха после Марии Антуанетты.
Россия созрела для революции – так же, как и Ленин.
Это было начало конца.
В четверг, 8 марта, хаос ворвался в молчаливые бесконечные очереди за хлебом в Петрограде. По всему городу толпы голодных, истощенных людей, больше не желающих терпеливо дожидаться своих жалких голодных пайков, яростно атаковали пекарни, хватая все, что попадалось им на глаза. Одновременно с ними с заводской Выборгской стороны по мостам через Неву прошли протестующие рабочие и встретились в центре Петрограда. Еще одна демонстрация, состоящая почти целиком из женщин, прошла по Невскому проспекту, скандируя: «Хлеба! Хлеба!». Несмотря на то что демонстрация носила мирный характер, вдоль проспекта патрулировали конные казаки в ожидании беспорядков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Однажды перед сном, когда Сенда пришла поцеловать дочку и пожелать ей спокойной ночи, Тамара решительно объявила:
– Мама, я хочу стать актрисой.
Сенда весело рассмеялась, потеплее укрывая девочку одеялом.
– Если мне не изменяет память, золотко, на прошлой неделе ты хотела быть пианисткой, а на позапрошлой – балериной.
– Да, но быть актрисой намного интереснее! И потом, у них гораздо больше ухажеров, правда? У тебя, мамочка, больше ухажеров, чем у кого-либо другого.
Сенда была поражена: она никогда не разделяла своих друзей на мужчин и женщин, но ее салон и правда состоял большей частью из мужчин.
– И потом ты – единственная актриса. И гораздо красивее остальных.
Улыбаясь, Сенда поцеловала дочку в лоб.
– А теперь, юная леди, вам пора отдыхать, – гася свет, произнесла она с притворной суровостью. – А то из вас никогда не получится красивая актриса.
Закрывая дверь, Сенда услышала счастливый вздох Тамары и шепотом произнесенные слова:
– Я хочу быть похожей на тебя, мамочка.
Сенда почувствовала, как по ее телу пробежала легкая дрожь.
«Не становись слишком похожей на меня, – про себя взмолилась она. – На мою долю выпало так много несчастий. Мне бы не хотелось, чтобы ты тоже это пережила. Я желаю тебе лишь самого лучшего – мирной жизни и счастья».
На нее неожиданно нахлынуло чувство вины. Она делала все, что было в ее силах, чтобы дать Тамаре хорошее воспитание, но никогда не могла убедить себя в том, что являет собой достойный образец для подражания со стороны впечатлительного ребенка. Стараясь совместить в своем лице и мать, и отца, она чувствовала, что в обеих ипостасях ее постигла неудача. А ей так хотелось дать дочке настоящую семью, пусть даже с неродным отцом.
Прошло почти два года с тех пор, как Шмария сошел по ступеням больничного крыльца и исчез из их жизни. Он ни разу не прислал им ни открытки, ни письма, пусть даже адресованного одной только Тамаре. И Сенда не знала, где он находится: в Европе или в Палестине. Шмария оставил пустоту в ее жизни, пустоту, которую ничто не могло заполнить. Сенда постоянно чувствовала, как ее одолевает одиночество, облегчить которое было под силу лишь любимому человеку. Временами она видела в этом иронию судьбы, ведь среди ее друзей и поклонников были тысячи мужчин, любого из которых возможность разделить с ней ее жизнь привела бы в восторг.
Но единственный мужчина, которого она могла любить, покинул ее навсегда.
Конечно, Сенда не была целомудренной. Далеко нет. У нее был Вацлав, и они действительно в определенной степени были привязаны друг к другу, но это была привязанность плоти. Она изголодалась по Шмарии и с радостью отдала бы последний грош своего новоявленного богатства и свою славу за возможность последовать за ним в его бедность, если бы ей только предоставили такой шанс.
– Мне иногда кажется, что на самом деле тебя нет рядом со мной, – как-то пожаловался Вацлав.
Те, кто приходил по воскресеньям к Сенде, особенно ценили ее салон за то, что его основными принципами, имеющими огромное значение, были честность и свобода слова. Каждый мог говорить на любую близкую его или ее душе тему; говорить, не боясь насмешек и оскорблений и, что самое главное, не боясь возмездия извне. По общему соглашению ни одна дискуссия, какой бы радикальной или непопулярной она ни была, не выходила за пределы четырех стен салона Сенды.
Естественно поэтому, что на исходе 1916 года, когда война тянулась уже почти два с половиной года, главной темой разговоров среди миролюбивых интеллектуалов, собиравшихся по воскресеньям, была политика, а не искусство.
Это становилось нормой для всей России.
Вновь в повседневной жизни зазвучали внушающие ужас разговоры о революции. Вновь обычным явлением стало насилие. Начало войны способствовало объединению всех русских людей, независимо от их политических и социальных пристрастий. Но праздничные дни, когда солдаты с гордым видом маршировали на фронт, чтобы разбить германцев, давно канули в Лету. Победа оказалась призрачной; на смену ей пришла суровая реальность. Все слои общества теперь видели в войне лишь причину нескончаемого истощения жизненных сил России, в той или иной мере затронувшего судьбу каждого человека. Ее продолжение грозило разорвать нацию на части: ненасытная военная машина пожирала людские жизни, продовольствие, экономику. Голод, который и раньше был широко распространен, теперь свирепствовал повсюду. Люди замерзали до смерти в своих домах и на улицах.
Гнев, разочарование и ненависть опасно накапливались, и объектами недовольства граждан неизбежно становились царь и царица.
Идущие от самого сердца возгласы: «Отец наш! Отец наш!» стали слабеть, а вскоре и вовсе перестали доходить до слуха царя.
Положение усугублялось и нескончаемыми разговорами о царице, слухами о ее связи с Распутиным и возможном сотрудничестве с Германией. Даже в кругах знати поговаривали о связи царицы со старцем. Широко распространилось мнение о том, что Распутин, известный пьяница и развратник, продался немецким шпионам, и в 1916 году он был убит. Другие полагали, что царица по-прежнему хранит верность и любовь к Германии, и некоторые горячие головы заходили так далеко, что предлагали обвинить ее в государственной измене. Даже простые проявления доброты с ее стороны, совершенно невинные и гуманные, вроде передачи молитвенников раненым германским офицерам, лежащим в русских госпиталях, вызывали злобу ее противников, ряды которых неуклонно возрастали.
Нация все более склонялась к мнению, что царь слаб и некомпетентен и его следует отстранить от власти. А царица, очаровательная Александра, немецкого происхождения, которую все называли просто «немкой», становилась самой ненавистной супругой монарха после Марии Антуанетты.
Россия созрела для революции – так же, как и Ленин.
Это было начало конца.
В четверг, 8 марта, хаос ворвался в молчаливые бесконечные очереди за хлебом в Петрограде. По всему городу толпы голодных, истощенных людей, больше не желающих терпеливо дожидаться своих жалких голодных пайков, яростно атаковали пекарни, хватая все, что попадалось им на глаза. Одновременно с ними с заводской Выборгской стороны по мостам через Неву прошли протестующие рабочие и встретились в центре Петрограда. Еще одна демонстрация, состоящая почти целиком из женщин, прошла по Невскому проспекту, скандируя: «Хлеба! Хлеба!». Несмотря на то что демонстрация носила мирный характер, вдоль проспекта патрулировали конные казаки в ожидании беспорядков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146