Я никогда не видел ничего подобного.
– Мы тоже, – слабо пошутила Тамара. Затем на ее лице появилось озабоченное выражение. – Ты сильно хромаешь.
– Я потерял ногу еще в России. – Шмария пожал плечами. – Я к этому привык.
– Извини. Я не знала.
– Это было так давно.
– Думаю, сегодняшнее событие стоит отметить, – объявил Луис, направляясь к бару. – Как насчет шампанского?
– Прекрасно. – Шмария осторожно опустился на диван, Тамара села рядом с ним. Послышался звон хрусталя: Луис разливал шампанское.
– После того как я устроился, я написал тебе и твоей матери много писем, – сказал Шмария Тамаре.
Она нахмурилась.
– Насколько я знаю, мы не получили ни одного письма. Но это и неудивительно при тогдашних обстоятельствах. Я была слишком мала и ничего не помню, но, судя по рассказам Инги, то было смутное время для России. Все рухнуло: связь, правительство, транспорт, продовольствие… все. Мы так долго добирались сюда.
– Вы не потому не получали моих писем, – мягко сказал он. – Я их писал, но… так ни одного и не отправил. Одна часть меня хотела этого, а другая нет. В те дни я был молод и непримирим, и все в жизни представлялось мне либо в черном, либо в белом цвете. Я не различал оттенков. В то время, когда я бросил твою мать и тебя, я обвинял ее во многих вещах, в которых, вероятно, как сейчас понимаю, вообще не имел права ее обвинять. – Он пристально посмотрел на Тамару. – Знаешь, ты очень похожа на нее. Но только ты еще красивее.
Тамара отвела взгляд.
– Прости. Я не хотел так тебя разглядывать. До тех пор пока я не получил твоего письма, мне и в голову не приходило, что великая кинозвезда Тамара приходится мне дочерью. – Он виновато улыбнулся. – Мне надо привыкнуть.
Она удивилась.
– Значит, ты обо мне слышал? Шмария кивнул.
– Тебя знают даже в Европе и Палестине. Там в каждом большом городе есть кинотеатры, а американские фильмы считаются лучшими. Но, даже несмотря на имя, мне и во сне не могло присниться связать воедино мою дочь и кинозвезду. «Тамара» очень распространенное в России имя; было бы абсурдно считать, что ты можешь быть моей дочерью. Во всяком случае, мне так казалось.
– Да, это должно было показаться тебе маловероятным, – согласилась Тамара.
К ним подошел Луис с бокалом шампанского.
– Предлагаю тост, – сказал он, продолжая стоять. – За старое знакомство, возобновленное знакомство и новое знакомство.
– Пью за это, – отозвалась Инга.
– Мазел тов! – добавил Шмария, наклоняясь вперед, чтобы чокнуться с ними. Раздался чистый и ясный звук хрусталя, и они медленно выпили.
– Замечательно, – сказал Шмария, смакуя вкус пенящегося шампанского. – Не сладкое, не кислое… просто восхитительно. Мне не часто выпадает возможность выпить шампанского.
– Это «Дом Периньон», – ответил Луис. – Самое лучшее шампанское. Слава Богу, теперь, после отмены сухого закона, достать его стало легче и дешевле.
– Правда, его это никогда не останавливало, – рассмеялась Тамара. И, чтобы Шмария понял, добавила: – Ты не поверишь, сколько денег мы переплатили торговцам контрабандным алкоголем. Луи всегда говорил, что после врача самым главным человеком в твоей жизни должен быть торговец контрабандным спиртным.
Тамара и Инга несколько часов отвечали на расспросы Шмарии, касающиеся Санкт-Петербурга, Германии, и развлекали его разными историями. Под внушительной, благородной внешностью и мощным телосложением скрывалась глубоко чувствующая и мягкая натура. Ей трудно было представить, что это был тот самый человек, который бросил их с матерью.
Стол был накрыт на огромной, размером с футбольное поле, террасе, откуда открывался вид на переливающийся огнями Лос-Анджелес. Здесь, на вершине горы, вдыхая теплый ночной воздух, Шмарии казалось, что он парит в пространстве. На протяжении всего обеда ему с трудом удавалось не смотреть все время на дочь. Колеблющийся желтый свет свечей внутри светильников усиливал ее пленительную красоту.
– Я без остановки говорила о себе, – заметила Тамара, наклоняясь к нему через стол. – Теперь твоя очередь рассказать о себе. Как прошли твои выступления? Я хотела пойти на одно из них, но, к сожалению, не смогла. Поэтому хочу обо всем узнать сейчас. Тебе удалось увидеться с президентом, когда ты был в Вашингтоне? – Она устремила на отца взгляд своих знаменитых глаз, которые сейчас, при свете свечей, отливали жидким серебром.
Он покачал головой.
– Мне пришлось отдать предназначенное ему письмо одному сочувствующему нам бизнесмену, у которого есть связи в вашем Белом доме. – Он смущенно улыбнулся. – Мне бы хотелось обсудить с ним наши проблемы, но… кажется, в настоящий момент проблемы евреев не слишком его заботят. Боюсь, ни одно правительство, кроме правительства Великобритании, не поддерживает нашу борьбу за подлинную независимость и свободу, я уж не говорю о ее признании. А Британия, к сожалению, считает нас скорее своей колонией, чем территорией, имеющей право на независимость. Британия является одновременно нашим самым стойким сторонником и самым большим противником нашей свободы! Какая ирония судьбы, правда? – Он грустно усмехнулся. – Не стану притворяться, президент Рузвельт разочаровал меня. Встреча с ним могла бы оказаться очень плодотворной. Однако мы не можем позволить себе жить в сослагательном наклонении.
Тамара во все глаза смотрела на отца, десертная ложка замерла на полпути к губам.
– Я этого не понимаю. Президент Рузвельт всегда казался мне защитником обездоленных. Прежде я считала, что если кто и выступит в поддержку вашей борьбы, так это именно он, но, поскольку помощи от Рузвельта ждать не приходится, как еще вы обеспечите поддержку своего дела?
Шмария тяжело вздохнул.
– Я пытаюсь. Поверь мне, пытаюсь. Поэтому-то я и здесь. Чтобы пробудить общественность и получить так необходимую нам материальную помощь. Но даже многие евреи считают меня слишком… как бы это сказать… несгибаемым? Им нравится думать, что все можно сделать спокойно и к тому же в бархатных перчатках. – Он удрученно покачал головой. – Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой.
– А в Палестине? Не сомневаюсь, что там для всех евреев ты – герой.
Он пренебрежительно махнул рукой.
– Боюсь, что это не так.
Она изумленно посмотрела на него.
– Не могу в это поверить! После всего, что ты пытаешься сделать?
– Люди, чьи интересы я представляю, находятся в меньшинстве даже среди евреев Палестины. Евреи вообще едва составляют пятую часть нашего населения.
И, наверное, только десятая их часть поддерживает меня. Да и из этих лишь единицы осмеливаются открыто выступить в мою поддержку из страха перед арабами и боязни, что англичане могут использовать их для того, чтобы заманить меня в ловушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
– Мы тоже, – слабо пошутила Тамара. Затем на ее лице появилось озабоченное выражение. – Ты сильно хромаешь.
– Я потерял ногу еще в России. – Шмария пожал плечами. – Я к этому привык.
– Извини. Я не знала.
– Это было так давно.
– Думаю, сегодняшнее событие стоит отметить, – объявил Луис, направляясь к бару. – Как насчет шампанского?
– Прекрасно. – Шмария осторожно опустился на диван, Тамара села рядом с ним. Послышался звон хрусталя: Луис разливал шампанское.
– После того как я устроился, я написал тебе и твоей матери много писем, – сказал Шмария Тамаре.
Она нахмурилась.
– Насколько я знаю, мы не получили ни одного письма. Но это и неудивительно при тогдашних обстоятельствах. Я была слишком мала и ничего не помню, но, судя по рассказам Инги, то было смутное время для России. Все рухнуло: связь, правительство, транспорт, продовольствие… все. Мы так долго добирались сюда.
– Вы не потому не получали моих писем, – мягко сказал он. – Я их писал, но… так ни одного и не отправил. Одна часть меня хотела этого, а другая нет. В те дни я был молод и непримирим, и все в жизни представлялось мне либо в черном, либо в белом цвете. Я не различал оттенков. В то время, когда я бросил твою мать и тебя, я обвинял ее во многих вещах, в которых, вероятно, как сейчас понимаю, вообще не имел права ее обвинять. – Он пристально посмотрел на Тамару. – Знаешь, ты очень похожа на нее. Но только ты еще красивее.
Тамара отвела взгляд.
– Прости. Я не хотел так тебя разглядывать. До тех пор пока я не получил твоего письма, мне и в голову не приходило, что великая кинозвезда Тамара приходится мне дочерью. – Он виновато улыбнулся. – Мне надо привыкнуть.
Она удивилась.
– Значит, ты обо мне слышал? Шмария кивнул.
– Тебя знают даже в Европе и Палестине. Там в каждом большом городе есть кинотеатры, а американские фильмы считаются лучшими. Но, даже несмотря на имя, мне и во сне не могло присниться связать воедино мою дочь и кинозвезду. «Тамара» очень распространенное в России имя; было бы абсурдно считать, что ты можешь быть моей дочерью. Во всяком случае, мне так казалось.
– Да, это должно было показаться тебе маловероятным, – согласилась Тамара.
К ним подошел Луис с бокалом шампанского.
– Предлагаю тост, – сказал он, продолжая стоять. – За старое знакомство, возобновленное знакомство и новое знакомство.
– Пью за это, – отозвалась Инга.
– Мазел тов! – добавил Шмария, наклоняясь вперед, чтобы чокнуться с ними. Раздался чистый и ясный звук хрусталя, и они медленно выпили.
– Замечательно, – сказал Шмария, смакуя вкус пенящегося шампанского. – Не сладкое, не кислое… просто восхитительно. Мне не часто выпадает возможность выпить шампанского.
– Это «Дом Периньон», – ответил Луис. – Самое лучшее шампанское. Слава Богу, теперь, после отмены сухого закона, достать его стало легче и дешевле.
– Правда, его это никогда не останавливало, – рассмеялась Тамара. И, чтобы Шмария понял, добавила: – Ты не поверишь, сколько денег мы переплатили торговцам контрабандным алкоголем. Луи всегда говорил, что после врача самым главным человеком в твоей жизни должен быть торговец контрабандным спиртным.
Тамара и Инга несколько часов отвечали на расспросы Шмарии, касающиеся Санкт-Петербурга, Германии, и развлекали его разными историями. Под внушительной, благородной внешностью и мощным телосложением скрывалась глубоко чувствующая и мягкая натура. Ей трудно было представить, что это был тот самый человек, который бросил их с матерью.
Стол был накрыт на огромной, размером с футбольное поле, террасе, откуда открывался вид на переливающийся огнями Лос-Анджелес. Здесь, на вершине горы, вдыхая теплый ночной воздух, Шмарии казалось, что он парит в пространстве. На протяжении всего обеда ему с трудом удавалось не смотреть все время на дочь. Колеблющийся желтый свет свечей внутри светильников усиливал ее пленительную красоту.
– Я без остановки говорила о себе, – заметила Тамара, наклоняясь к нему через стол. – Теперь твоя очередь рассказать о себе. Как прошли твои выступления? Я хотела пойти на одно из них, но, к сожалению, не смогла. Поэтому хочу обо всем узнать сейчас. Тебе удалось увидеться с президентом, когда ты был в Вашингтоне? – Она устремила на отца взгляд своих знаменитых глаз, которые сейчас, при свете свечей, отливали жидким серебром.
Он покачал головой.
– Мне пришлось отдать предназначенное ему письмо одному сочувствующему нам бизнесмену, у которого есть связи в вашем Белом доме. – Он смущенно улыбнулся. – Мне бы хотелось обсудить с ним наши проблемы, но… кажется, в настоящий момент проблемы евреев не слишком его заботят. Боюсь, ни одно правительство, кроме правительства Великобритании, не поддерживает нашу борьбу за подлинную независимость и свободу, я уж не говорю о ее признании. А Британия, к сожалению, считает нас скорее своей колонией, чем территорией, имеющей право на независимость. Британия является одновременно нашим самым стойким сторонником и самым большим противником нашей свободы! Какая ирония судьбы, правда? – Он грустно усмехнулся. – Не стану притворяться, президент Рузвельт разочаровал меня. Встреча с ним могла бы оказаться очень плодотворной. Однако мы не можем позволить себе жить в сослагательном наклонении.
Тамара во все глаза смотрела на отца, десертная ложка замерла на полпути к губам.
– Я этого не понимаю. Президент Рузвельт всегда казался мне защитником обездоленных. Прежде я считала, что если кто и выступит в поддержку вашей борьбы, так это именно он, но, поскольку помощи от Рузвельта ждать не приходится, как еще вы обеспечите поддержку своего дела?
Шмария тяжело вздохнул.
– Я пытаюсь. Поверь мне, пытаюсь. Поэтому-то я и здесь. Чтобы пробудить общественность и получить так необходимую нам материальную помощь. Но даже многие евреи считают меня слишком… как бы это сказать… несгибаемым? Им нравится думать, что все можно сделать спокойно и к тому же в бархатных перчатках. – Он удрученно покачал головой. – Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой.
– А в Палестине? Не сомневаюсь, что там для всех евреев ты – герой.
Он пренебрежительно махнул рукой.
– Боюсь, что это не так.
Она изумленно посмотрела на него.
– Не могу в это поверить! После всего, что ты пытаешься сделать?
– Люди, чьи интересы я представляю, находятся в меньшинстве даже среди евреев Палестины. Евреи вообще едва составляют пятую часть нашего населения.
И, наверное, только десятая их часть поддерживает меня. Да и из этих лишь единицы осмеливаются открыто выступить в мою поддержку из страха перед арабами и боязни, что англичане могут использовать их для того, чтобы заманить меня в ловушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146