«О нет, нет!» — крикнула она себе.
— Видишь ли, здесь нет громыхающего оркестра, — продолжал Виктор. — Вон на крохотной сцене рояль. На нем играют Скрябина, Шопена, Равеля, Прокофьева, тихую минорную музыку. Самое удивительное, только минорную. Ни одного мажорного ноктюрна Шопена или мажорной песни Мендельсона ты не услышишь. Почему? Не знаю. Печаль сочетается со свечами, с любовью, но с едой, — он улыбнулся своей замечательной белозубой улыбкой, — с разнообразной снедью… не знаю, как это совместить.
— Ты ученый, тебе виднее, — сдержанно возразила Наташа. — Возможно, при минорных вещах пища усваивается легче.
Виктор протестующе поднял обе руки:
— О нет, не будем переходить на прозу.
— Она сама нас переложит на свою тональность, — снова возразила Наташа. — Вот ты закажешь мясо, запеченное в горшочке… грибы… устрицы, если они здесь есть… и поэзия улетучится…
— Как мне нравится все, что ты говоришь. — Виктор снова взял ее руку и прижался к ней губами. — У нас есть возможность компромисса.
— Разве бывает минорная пища? — полюбопытствовала Наташа.
— Закажем просто все очень легкое: салаты, фрукты, шампанское, шоколад…
— Шопена, Шумана, туман над утренней рекой, счастье на всю жизнь, — продолжила Наташа.
Лицо его вдруг сделалось детски-изумленным, он хлопнул себя по лбу.
— Ты так поразила меня своей красотой, что я забыл самое главное! — воскликнул он. — Ведь у меня для тебя подарок.
Наташа заставила себя рассмеяться:
— Подумать только! И у меня для тебя тоже.
— Правда? — обрадовался Виктор. — Ну, давай сперва ты!
Наташа раскрыла сумочку:
— Это детская игрушка. Калейдоскоп. Я очень любила его в детстве. Прищуришь глаз — и видишь волшебный мир. На самом деле его нет, все обман, внутри трубки просто осколки стекла, сор, но благодаря зрительному эффекту хаос и беспорядок отступают и воцаряется волшебство. Смотри в этот глазок иногда. Ты будешь видеть меня. Ты будешь видеть всегда этот мир таким прекрасным, каким я хочу его видеть.
Наташа подняла на него глаза и вдруг увидела, что Виктор плачет. Он быстро закрыл глаза рукой, и по горлу его как будто прошла судорога.
— Прости, — сказал он. — Просто я очень люблю тебя. Ты мне веришь?
Так же твердо, как в этот хрупкий мир красоты внутри обмана, — вкрадчиво произнесла Наташа и, отведя его руку с глаз, сняла пальцем одну слезинку и попробовала ее на вкус. — Действительно живая, — пробормотала она.
— Соленая, ты хочешь сказать?
— Нет, настоящая.
— Так вот мой подарок. — Виктор заторопился и подтянул с пола полиэтиленовый мешок. — Это тебе.
Наташа ахнула. Но не от захватывающей роскоши подарка. Виктор, сам того не зная, в эту секунду развеял бы ее самые последние сомнения, если б они были. Сам того не подозревая, он обнаружил себя.
Это была шуба из беличьих хвостиков, с воротом-хомутом, длинная, почти до пола, с широкими рукавами, приталенная. Видимо, он сам придумал ее фасон специально для Наташи, экономя на материале заказчиков, собирая по кусочку, может, ночами сидел над нею, отрывая время у сна. Это была не просто шуба, а шубка специально для Наташи, настолько она оказалась ей к лицу, шуба, как игрушечка, легкая, с необыкновенно красивой, переливающейся перламутром подкладкой. В предчувствии вечной их разлуки он сидел над этими кусочками, собирал их, как вдребезги расколовшуюся судьбу, чтобы хоть как-нибудь сложить узор. Да, это было прощание.
Наташа вовремя вспомнила о ресницах.
Впрочем, может, все было не так, как она насочиняла? Может, какая-то заказчица отказалась принять заказ, и Витя, не зная, что делать с вещью, решил разом отделаться от нее и откупиться от Наташи. Но нет, так она не будет думать о нем!
— Где ты достал такое чудо? — наконец нашлась она.
— Раздел богатую девушку в темном переулке, — всматриваясь в нее, ответил Виктор.
— Но я не могу принять такую дорогую вещь!
— Даже от будущего мужа?
Наташа глухо ответила:
— Ты прав. От будущего мужа я могу принять все. Все могу вынести от любимого. Все.
— Ничего выносить не придется, — усмехнулся Виктор. — Она легкая как пух. И вся проникнута моей заботой…
— Может? ты ее сам и сшил? — тихо спросила Наташа.
— У нас в институте нет подопытных белок, — отшутился Виктор, — только белые мышки.
— Спасибо, родной. Я буду всегда носить ее, — пообещала Наташа.
Сжав друг другу руки, они не могли отвести глаз от свечи. Уже несколько минут играла музыка. Пианист сомнамбулически покачивался над клавиатурой.
— Что он играет? — спросила Наташа. — Что-то знакомое.
Виктор поднял на нее глаза. У него вдруг сделалось измученное и усталое лицо.
— «Грезы любви» Ференца Листа, — ответил он.
— Так я и думала, — через силу ответила Наташа, — всегда грезы, вокруг одни грезы, мир плавает в океане грез. Витя, я хочу задать тебе один вопрос, можно?
— Да, — как-то испуганно согласился Виктор.
— Вот мы с тобой поженимся, — как будто что-то перечисляла Наташа, — вот станем жить… на даче, наверное, да?
— Да.
— Вот… Мы ведь будем очень любить друг друга?
— Да, — твердо сказал Виктор.
— Никогда не ссориться, — продолжала загибать пальцы Наташа, — и у нас родится ребенок…
— Да, — опустив глаза, подтвердил Виктор.
— Как бы ты хотел его назвать? — вдруг резко и нетерпеливо бросила Наташа.
— Но об этом рано заговаривать…
— Нет! — Наташа умоляюще сжала его пальцы. — Назови мне имя.
— Хорошо. Наташа. Если девочка — Наташа.
— Так! — Наташа откинулась на спинку кресла. — А если мальчик?
— А сейчас знаешь что играют? — вместо ответа спросил Виктор.
Наташа прислушалась.
— «Баркаролу» Чайковского, — ответила она, — но мы говорили…
— Это мой любимый композитор, — объяснил Виктор. — Сын наш будет носить в его честь имя Петр.
— Сейчас я нарисую тебе твое будущее, и ты ужаснешься! — пообещала Катя. — Ты уедешь с ребенком на руках к бабушке, потому что здесь у тебя нет крыши над головой, а из общежития тебя выгонят. Прощай училище, мечты о театре. В Велиже ты будешь работать где-нибудь на почте и на эти гроши растить своего ребенка. А сколько радости ты доставишь нашим кумушкам! До конца жизни тебе станут перемывать косточки. А твоего сына или дочь будут называть в школе… сама знаешь, как его будут называть. Дети жестоки. Лет через десять, если повезет, тебя из милости «возьмет за себя» какой-нибудь старый вдовец…
Наташа молча слушала. Как ни мрачна была картина, все в ней, до последнего штриха, верно. Но Наташа надеялась остаться в Москве и, главное, закончить учебу. Москалев обещал похлопотать, чтобы ее не выгнали из общежития и даже дали маленькую комнатку.
— Ах вот как, значит, у тебя уже все решено и улажено. Замечательно, что у тебя есть такие высокие покровители, как Москалев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Видишь ли, здесь нет громыхающего оркестра, — продолжал Виктор. — Вон на крохотной сцене рояль. На нем играют Скрябина, Шопена, Равеля, Прокофьева, тихую минорную музыку. Самое удивительное, только минорную. Ни одного мажорного ноктюрна Шопена или мажорной песни Мендельсона ты не услышишь. Почему? Не знаю. Печаль сочетается со свечами, с любовью, но с едой, — он улыбнулся своей замечательной белозубой улыбкой, — с разнообразной снедью… не знаю, как это совместить.
— Ты ученый, тебе виднее, — сдержанно возразила Наташа. — Возможно, при минорных вещах пища усваивается легче.
Виктор протестующе поднял обе руки:
— О нет, не будем переходить на прозу.
— Она сама нас переложит на свою тональность, — снова возразила Наташа. — Вот ты закажешь мясо, запеченное в горшочке… грибы… устрицы, если они здесь есть… и поэзия улетучится…
— Как мне нравится все, что ты говоришь. — Виктор снова взял ее руку и прижался к ней губами. — У нас есть возможность компромисса.
— Разве бывает минорная пища? — полюбопытствовала Наташа.
— Закажем просто все очень легкое: салаты, фрукты, шампанское, шоколад…
— Шопена, Шумана, туман над утренней рекой, счастье на всю жизнь, — продолжила Наташа.
Лицо его вдруг сделалось детски-изумленным, он хлопнул себя по лбу.
— Ты так поразила меня своей красотой, что я забыл самое главное! — воскликнул он. — Ведь у меня для тебя подарок.
Наташа заставила себя рассмеяться:
— Подумать только! И у меня для тебя тоже.
— Правда? — обрадовался Виктор. — Ну, давай сперва ты!
Наташа раскрыла сумочку:
— Это детская игрушка. Калейдоскоп. Я очень любила его в детстве. Прищуришь глаз — и видишь волшебный мир. На самом деле его нет, все обман, внутри трубки просто осколки стекла, сор, но благодаря зрительному эффекту хаос и беспорядок отступают и воцаряется волшебство. Смотри в этот глазок иногда. Ты будешь видеть меня. Ты будешь видеть всегда этот мир таким прекрасным, каким я хочу его видеть.
Наташа подняла на него глаза и вдруг увидела, что Виктор плачет. Он быстро закрыл глаза рукой, и по горлу его как будто прошла судорога.
— Прости, — сказал он. — Просто я очень люблю тебя. Ты мне веришь?
Так же твердо, как в этот хрупкий мир красоты внутри обмана, — вкрадчиво произнесла Наташа и, отведя его руку с глаз, сняла пальцем одну слезинку и попробовала ее на вкус. — Действительно живая, — пробормотала она.
— Соленая, ты хочешь сказать?
— Нет, настоящая.
— Так вот мой подарок. — Виктор заторопился и подтянул с пола полиэтиленовый мешок. — Это тебе.
Наташа ахнула. Но не от захватывающей роскоши подарка. Виктор, сам того не зная, в эту секунду развеял бы ее самые последние сомнения, если б они были. Сам того не подозревая, он обнаружил себя.
Это была шуба из беличьих хвостиков, с воротом-хомутом, длинная, почти до пола, с широкими рукавами, приталенная. Видимо, он сам придумал ее фасон специально для Наташи, экономя на материале заказчиков, собирая по кусочку, может, ночами сидел над нею, отрывая время у сна. Это была не просто шуба, а шубка специально для Наташи, настолько она оказалась ей к лицу, шуба, как игрушечка, легкая, с необыкновенно красивой, переливающейся перламутром подкладкой. В предчувствии вечной их разлуки он сидел над этими кусочками, собирал их, как вдребезги расколовшуюся судьбу, чтобы хоть как-нибудь сложить узор. Да, это было прощание.
Наташа вовремя вспомнила о ресницах.
Впрочем, может, все было не так, как она насочиняла? Может, какая-то заказчица отказалась принять заказ, и Витя, не зная, что делать с вещью, решил разом отделаться от нее и откупиться от Наташи. Но нет, так она не будет думать о нем!
— Где ты достал такое чудо? — наконец нашлась она.
— Раздел богатую девушку в темном переулке, — всматриваясь в нее, ответил Виктор.
— Но я не могу принять такую дорогую вещь!
— Даже от будущего мужа?
Наташа глухо ответила:
— Ты прав. От будущего мужа я могу принять все. Все могу вынести от любимого. Все.
— Ничего выносить не придется, — усмехнулся Виктор. — Она легкая как пух. И вся проникнута моей заботой…
— Может? ты ее сам и сшил? — тихо спросила Наташа.
— У нас в институте нет подопытных белок, — отшутился Виктор, — только белые мышки.
— Спасибо, родной. Я буду всегда носить ее, — пообещала Наташа.
Сжав друг другу руки, они не могли отвести глаз от свечи. Уже несколько минут играла музыка. Пианист сомнамбулически покачивался над клавиатурой.
— Что он играет? — спросила Наташа. — Что-то знакомое.
Виктор поднял на нее глаза. У него вдруг сделалось измученное и усталое лицо.
— «Грезы любви» Ференца Листа, — ответил он.
— Так я и думала, — через силу ответила Наташа, — всегда грезы, вокруг одни грезы, мир плавает в океане грез. Витя, я хочу задать тебе один вопрос, можно?
— Да, — как-то испуганно согласился Виктор.
— Вот мы с тобой поженимся, — как будто что-то перечисляла Наташа, — вот станем жить… на даче, наверное, да?
— Да.
— Вот… Мы ведь будем очень любить друг друга?
— Да, — твердо сказал Виктор.
— Никогда не ссориться, — продолжала загибать пальцы Наташа, — и у нас родится ребенок…
— Да, — опустив глаза, подтвердил Виктор.
— Как бы ты хотел его назвать? — вдруг резко и нетерпеливо бросила Наташа.
— Но об этом рано заговаривать…
— Нет! — Наташа умоляюще сжала его пальцы. — Назови мне имя.
— Хорошо. Наташа. Если девочка — Наташа.
— Так! — Наташа откинулась на спинку кресла. — А если мальчик?
— А сейчас знаешь что играют? — вместо ответа спросил Виктор.
Наташа прислушалась.
— «Баркаролу» Чайковского, — ответила она, — но мы говорили…
— Это мой любимый композитор, — объяснил Виктор. — Сын наш будет носить в его честь имя Петр.
— Сейчас я нарисую тебе твое будущее, и ты ужаснешься! — пообещала Катя. — Ты уедешь с ребенком на руках к бабушке, потому что здесь у тебя нет крыши над головой, а из общежития тебя выгонят. Прощай училище, мечты о театре. В Велиже ты будешь работать где-нибудь на почте и на эти гроши растить своего ребенка. А сколько радости ты доставишь нашим кумушкам! До конца жизни тебе станут перемывать косточки. А твоего сына или дочь будут называть в школе… сама знаешь, как его будут называть. Дети жестоки. Лет через десять, если повезет, тебя из милости «возьмет за себя» какой-нибудь старый вдовец…
Наташа молча слушала. Как ни мрачна была картина, все в ней, до последнего штриха, верно. Но Наташа надеялась остаться в Москве и, главное, закончить учебу. Москалев обещал похлопотать, чтобы ее не выгнали из общежития и даже дали маленькую комнатку.
— Ах вот как, значит, у тебя уже все решено и улажено. Замечательно, что у тебя есть такие высокие покровители, как Москалев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61