Дежурные не могли растопить печь, перемазались в саже, обожгли пальцы о задвижку.
Зоя Анашкина восприняла это событие как жизненную катастрофу. В таких условиях существовать невозможно, заявила она. Зоя не могла представить, как дети живут в этом интернате зимой, без горячей воды, канализации. Зое мучительно захотелось домой, на родной Каретный. Она придумала убедительный предлог, чтобы уехать завтра же. Но тут вернулась из реставрационных мастерских Катя, усталая и голодная. Дежурные понуро сидели у погасшей печи и виноватыми взглядами встретили Катю.
— Зоенька! — весело утешала она дежурную. — Это не проблемы, а всего лишь мелкие неудобства.
Несколько сухих щепок, старая газета — и огонь забушевал. Зашипели сковородки, зашумел чайник. Зоя передумала уезжать.
— Но мы ведь делали то же самое! — продолжала недоумевать Зоя. — Это какое-то волшебство. Катя только спичку поднесла — и пламя вспыхнуло, как от бензина.
Эту историю укрощения упрямой печки она повторила и Сергею Петровичу.
— Я нисколько не удивлен, — сказал Колесников. — Даже уверен: поручи мы Кате переговоры с директором Горгаза — нам бы еще вчера привезли баллон. Но утешьтесь, Зоя и будущие дежурные, — баллон обещали привезти завтра на рассвете.
Это значит, дня через три-четыре, подумала про себя Катя. Ей удивительно польстили слова Колесникова и то, как дружно согласились с ним ее однокурсники.
Да, Катерина удивительно хозяйственная и деловая! — таково было общее мнение.
— Еще красивая и умная, — льстиво добавил Филька, Федя Родионов.
Баллон не привезли ни через три дня, ни через пять.
Утром дежурные кричали:
— Катя, умоляем, подуй на нее, окаянную!
— Не надо на нее дуть, просто не забывайте открывать поддувало! — смеялась Катя.
Как-то вечером допоздна сидели на скамейках в школьном дворе. Сначала отчитались о проделанной за эти дни работе. И каждому Колесников дал наставления и советы. Потом просто разговаривали.
— В таком доме прошло твое детство, Катюша? — Зоя любовалась просторным деревянным домом через дорогу.
— Да, с резными наличниками, палисадником, огородом, , — подтвердила Катя и с удивлением уловила в своем голосе ностальгические нотки.
— Мне всегда жизнь в этих домиках казалась такой тихой и уютной, — мечтательно произнесла Зоя. — Но, Катюша, а как вы мылись? Ведь в таких домах нет даже водопровода, не говоря уже о душе.
Грохнул такой дружный смех, что Зоя поморщилась и заткнула пальчиками уши.
— Я рос в тесной казенной квартире и мечтал о таком доме — просторном, с печкой, садом, — сказал Колесников. — Какая здесь тишина и нега, даже днем. Вот в таких условиях должны жить и работать люди, а не в грохоте и дыме выхлопных газов.
Воцарилось задумчивое молчание. Все как будто слушали тишину и соглашались с шефом, что жить на такой полудеревенской улочке в деревянном домике замечательно. Какой он, оказывается, неисправимый романтик. Любознательный журналист, много ездит по стране, наблюдает, описывает жизнь, но сам, как видно, никогда не жил в таких условиях.
— Это все мечтания, — вдруг заговорила Катя, сама не понимая, зачем она это делает. — На самом деле жизнь в провинции будничная, однообразная, очень тяжелая. Тишиной и негой можно наслаждаться три дня, потом от них с ума сойдешь. Но главное — работа. В районке честный и талантливый человек просто не уживется и будет писать о детских утренниках в школе. Попробуй он заикнуться о местных безобразиях, произволе начальников — его сожрут с потрохами и выгонят с работы. У нас в провинции царит настоящее рабство — феодальное, допотопное.
— Это правда, — согласился Колесников. — Но и в Москве нет свободы печати. Вы сами, Катя, в этом убедились прошлой зимой. Даже я не сумел пробить ваш материал.
Разве можно сравнивать столицу с нашей глубинкой? — упорно возражала Катя. — Рабство и изматывающий труд. Чтобы прокормиться, у нас нужно держать хозяйство и огород, потому что в магазинах нет ничего, кроме сахара и килек. За хлебом, молоком километровые очереди с утра…
Катя в сердцах выговорилась и ужаснулась. Вокруг нее неодобрительно молчали. Все обожали шефа, и никто не посмел бы не то что возражать ему, но и просто не соглашаться. Что на нее вдруг нашло, ругала она себя. Целый год выстраивала свои отношения с Колесниковым. Ей казалось, она сумела немного приблизиться к нему. И вот все рухнуло из-за ее несдержанности и дурного языка.
— Мне нравится ваша горячность, Катя, — вдруг заговорил Колесников. — Рабство — может быть, слишком сильно сказано. Но определенная несвобода, давление условностей, начальства — они есть повсюду. Одни покоряются, приспосабливаются. Другие не теряют способности к сопротивлению всю жизнь. У меня много друзей-журналистов из глубинки, умных, талантливых. Они ухитряются говорить правду, спасать людей от произвола, разоблачать махинации местных воротил. Жить им нелегко. Я уважаю их за то, что в любых условиях они делают свое дело и сохраняют человеческое достоинство. Свобода и несвобода — это особая тема. Мы еще об этом поговорим.
Поначалу отношения с Филей не складывались. Он должен был снимать монастырь строго по ее сценарию и указаниям, но то и дело впадал в самодеятельность и импровизировал.
— Ты всего лишь оператор! — вскипала Катя. — Изволь снимать то, что я прошу. Когда у тебя появится замысел, никто тебе не запретит его воплощать по собственному разумению. Но во время практики ты должен учиться снимать по чужим сценариям.
— Зачем тебе эта груда кирпичей? — сердито спрашивал Филя.
— Затем, что через год на этом месте ты снимешь новенькую часовню.
— Ты ничего не смыслишь в нашем деле, а самоуверенно даешь советы. Эту груду я сниму и через год на любой стройке, — унял ее Филя.
Но Катя обвиняла его в излишней самоуверенности и страдала, потому что этот упрямый осел портит ее материал. Вечером они, по обыкновению переругиваясь, возвращались под крышу своего временного пристанища и наткнулись на шефа. Колесников курил на лавочке, мечтательно поглядывая на деревенскую улочку и багровый диск солнца, готовый вот-вот взгромоздиться на крышу соседнего дома.
Закат был так хорош, что Катя с Филей тоже невольно залюбовались и опустились на лавочку рядом с Колесниковым.
— А вы воительница, Катя, — улыбнулся он.
Катя восприняла эти слова как похвалу.
— Это слишком мягко сказано, — не выдержал Филя. — Тиран в юбке, Навуходоносор…
— Ваши родители до сих пор живут в том доме с наличниками, где вы выросли, или перебрались на частную квартиру? — вдруг спросил Сергей Петрович. — У них есть какое-нибудь хозяйство?
Катя удивленно посмотрела на него. Интерес к ее жизни почему-то тронул девушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Зоя Анашкина восприняла это событие как жизненную катастрофу. В таких условиях существовать невозможно, заявила она. Зоя не могла представить, как дети живут в этом интернате зимой, без горячей воды, канализации. Зое мучительно захотелось домой, на родной Каретный. Она придумала убедительный предлог, чтобы уехать завтра же. Но тут вернулась из реставрационных мастерских Катя, усталая и голодная. Дежурные понуро сидели у погасшей печи и виноватыми взглядами встретили Катю.
— Зоенька! — весело утешала она дежурную. — Это не проблемы, а всего лишь мелкие неудобства.
Несколько сухих щепок, старая газета — и огонь забушевал. Зашипели сковородки, зашумел чайник. Зоя передумала уезжать.
— Но мы ведь делали то же самое! — продолжала недоумевать Зоя. — Это какое-то волшебство. Катя только спичку поднесла — и пламя вспыхнуло, как от бензина.
Эту историю укрощения упрямой печки она повторила и Сергею Петровичу.
— Я нисколько не удивлен, — сказал Колесников. — Даже уверен: поручи мы Кате переговоры с директором Горгаза — нам бы еще вчера привезли баллон. Но утешьтесь, Зоя и будущие дежурные, — баллон обещали привезти завтра на рассвете.
Это значит, дня через три-четыре, подумала про себя Катя. Ей удивительно польстили слова Колесникова и то, как дружно согласились с ним ее однокурсники.
Да, Катерина удивительно хозяйственная и деловая! — таково было общее мнение.
— Еще красивая и умная, — льстиво добавил Филька, Федя Родионов.
Баллон не привезли ни через три дня, ни через пять.
Утром дежурные кричали:
— Катя, умоляем, подуй на нее, окаянную!
— Не надо на нее дуть, просто не забывайте открывать поддувало! — смеялась Катя.
Как-то вечером допоздна сидели на скамейках в школьном дворе. Сначала отчитались о проделанной за эти дни работе. И каждому Колесников дал наставления и советы. Потом просто разговаривали.
— В таком доме прошло твое детство, Катюша? — Зоя любовалась просторным деревянным домом через дорогу.
— Да, с резными наличниками, палисадником, огородом, , — подтвердила Катя и с удивлением уловила в своем голосе ностальгические нотки.
— Мне всегда жизнь в этих домиках казалась такой тихой и уютной, — мечтательно произнесла Зоя. — Но, Катюша, а как вы мылись? Ведь в таких домах нет даже водопровода, не говоря уже о душе.
Грохнул такой дружный смех, что Зоя поморщилась и заткнула пальчиками уши.
— Я рос в тесной казенной квартире и мечтал о таком доме — просторном, с печкой, садом, — сказал Колесников. — Какая здесь тишина и нега, даже днем. Вот в таких условиях должны жить и работать люди, а не в грохоте и дыме выхлопных газов.
Воцарилось задумчивое молчание. Все как будто слушали тишину и соглашались с шефом, что жить на такой полудеревенской улочке в деревянном домике замечательно. Какой он, оказывается, неисправимый романтик. Любознательный журналист, много ездит по стране, наблюдает, описывает жизнь, но сам, как видно, никогда не жил в таких условиях.
— Это все мечтания, — вдруг заговорила Катя, сама не понимая, зачем она это делает. — На самом деле жизнь в провинции будничная, однообразная, очень тяжелая. Тишиной и негой можно наслаждаться три дня, потом от них с ума сойдешь. Но главное — работа. В районке честный и талантливый человек просто не уживется и будет писать о детских утренниках в школе. Попробуй он заикнуться о местных безобразиях, произволе начальников — его сожрут с потрохами и выгонят с работы. У нас в провинции царит настоящее рабство — феодальное, допотопное.
— Это правда, — согласился Колесников. — Но и в Москве нет свободы печати. Вы сами, Катя, в этом убедились прошлой зимой. Даже я не сумел пробить ваш материал.
Разве можно сравнивать столицу с нашей глубинкой? — упорно возражала Катя. — Рабство и изматывающий труд. Чтобы прокормиться, у нас нужно держать хозяйство и огород, потому что в магазинах нет ничего, кроме сахара и килек. За хлебом, молоком километровые очереди с утра…
Катя в сердцах выговорилась и ужаснулась. Вокруг нее неодобрительно молчали. Все обожали шефа, и никто не посмел бы не то что возражать ему, но и просто не соглашаться. Что на нее вдруг нашло, ругала она себя. Целый год выстраивала свои отношения с Колесниковым. Ей казалось, она сумела немного приблизиться к нему. И вот все рухнуло из-за ее несдержанности и дурного языка.
— Мне нравится ваша горячность, Катя, — вдруг заговорил Колесников. — Рабство — может быть, слишком сильно сказано. Но определенная несвобода, давление условностей, начальства — они есть повсюду. Одни покоряются, приспосабливаются. Другие не теряют способности к сопротивлению всю жизнь. У меня много друзей-журналистов из глубинки, умных, талантливых. Они ухитряются говорить правду, спасать людей от произвола, разоблачать махинации местных воротил. Жить им нелегко. Я уважаю их за то, что в любых условиях они делают свое дело и сохраняют человеческое достоинство. Свобода и несвобода — это особая тема. Мы еще об этом поговорим.
Поначалу отношения с Филей не складывались. Он должен был снимать монастырь строго по ее сценарию и указаниям, но то и дело впадал в самодеятельность и импровизировал.
— Ты всего лишь оператор! — вскипала Катя. — Изволь снимать то, что я прошу. Когда у тебя появится замысел, никто тебе не запретит его воплощать по собственному разумению. Но во время практики ты должен учиться снимать по чужим сценариям.
— Зачем тебе эта груда кирпичей? — сердито спрашивал Филя.
— Затем, что через год на этом месте ты снимешь новенькую часовню.
— Ты ничего не смыслишь в нашем деле, а самоуверенно даешь советы. Эту груду я сниму и через год на любой стройке, — унял ее Филя.
Но Катя обвиняла его в излишней самоуверенности и страдала, потому что этот упрямый осел портит ее материал. Вечером они, по обыкновению переругиваясь, возвращались под крышу своего временного пристанища и наткнулись на шефа. Колесников курил на лавочке, мечтательно поглядывая на деревенскую улочку и багровый диск солнца, готовый вот-вот взгромоздиться на крышу соседнего дома.
Закат был так хорош, что Катя с Филей тоже невольно залюбовались и опустились на лавочку рядом с Колесниковым.
— А вы воительница, Катя, — улыбнулся он.
Катя восприняла эти слова как похвалу.
— Это слишком мягко сказано, — не выдержал Филя. — Тиран в юбке, Навуходоносор…
— Ваши родители до сих пор живут в том доме с наличниками, где вы выросли, или перебрались на частную квартиру? — вдруг спросил Сергей Петрович. — У них есть какое-нибудь хозяйство?
Катя удивленно посмотрела на него. Интерес к ее жизни почему-то тронул девушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61