Иногда мне кажется, что я могу почувствовать запах стряпни бабушки Катрин. Вчера на ленч Нина приготовила нам этуффе из раков, точно так же, как раньше готовила бабушка Катрин – с подливкой из муки, поджаренной в масле, и посыпанное мелко нарезанным зеленым луком. Разумеется, стоило Жизель услышать, что это акадийский рецепт, как блюдо сразу же ей не понравилось. Нина подмигнула мне, и мы улыбнулись друг другу, так как мы обе знали, что раньше сестрица ела его за милую душу.
Что бы там ни было, обещаю написать тебе сразу же, как только мы устроимся в «Гринвуде». И может быть, скоро ты приедешь навестить нас, если сможешь. Во всяком случае, тебе будет известен адрес, по которому писать.
Мне бы хотелось, чтобы ты писал о протоке, о людях, особенно о бывших подругах бабушки Катрин. Но больше всего мне хочется знать о тебе. Мне кажется, какая-то часть моего существа желает узнать новости и о дедушке Жаке. Хотя мне тяжело думать о нем и непросто забыть о тех ужасных вещах, что он сделал. Могу себе представить, насколько дед жалок сейчас.
Так много печального случилось с нами в таком юном возрасте. Может быть… может быть, мы уже испили до дна нашу чашу испытаний и неудач и наше будущее будет наполнено радостью и счастьем. Не очень глупо думать так?
Я вижу, как ты улыбаешься мне, а в твоих любимых синих глазах озорные искорки.
Сегодня очень теплый вечер. Вечерний бриз доносит до меня аромат зеленого бамбука, гардений и камелий. Это один из таких вечеров, когда кажется, что малейший звук летит на многие мили вокруг. Сидя у окна, я слышу шум машин на Сент-Чарльз-авеню, где-то в соседнем доме играют на трубе. Мелодия так печальна и так прекрасна.
А вот и голубь затосковал на перилах верхней галереи. Бабушка Катрин обычно говорила, что я должна пожелать кому-нибудь что-то хорошее, как только первый раз услышу вечером голубя, и сделать это быстро, иначе птица скорби принесет несчастье тому, кого я люблю. Сегодня вечер мечтаний и пожеланий. Я пожелаю кое-что тебе.
Выйди на улицу и вместо меня позови болотного ястреба. И пожелай что-нибудь мне.
Как всегда с любовью,
Руби».
1
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Тук-тук, постукивание дятла разбудило меня утром, прервав сон, не принесший отдыха. Я не спала большую часть ночи, ворочаясь с боку на бок от волнения и мыслей о том, что принесет грядущий день. Наконец под тяжестью усталости мои веки закрылись, и я почувствовала, что падаю в извилистый мир снов. И опять мне приснился тот кошмар. В нем я плыву в пироге через болота. Вокруг меня вода цвета темного чая. У меня нет багра. Течение таинственно несет меня в темноту, задрапированную испанским мхом, напоминающим привидение, когда его раскачивает легкий бриз. По поверхности воды скользят зеленые змеи, следуя за моей лодкой. Светящиеся глаза совы с подозрением оглядывают меня сквозь ночь, а я плыву все дальше и дальше к сердцу болот.
В этом ночном кошмаре я всегда слышу крик младенца. Он еще слишком мал, чтобы отчетливо произносить слова, но его плач очень похож на зов: «Мамочка, мамочка». Течение несет меня дальше, но обычно я просыпаюсь до того, как тьма поглотит меня. А сегодня ночью я преодолела этот барьер и продолжала двигаться дальше в сумрачный черный мир.
Пирога сделала поворот, поплыла чуть быстрее, и я увидела сверкающие белоснежные очертания скелета, указывающего своим длинным тонким пальцем вперед, торопя меня взглянуть в темноту. Наконец я увидела ребенка, совершенно одного, оставленного в гамаке на передней галерее лачуги дедушки Жака.
Пирога замедлила свой бег, и тут, прямо у меня на глазах, дом деда начал погружаться в трясину. Младенец заплакал громче. Я перегнулась через борт лодки, попыталась грести рукой, но ее обвили зеленые змеи. Хибарка продолжала тонуть.
– НЕТ! – закричала я. Хижина погружалась все глубже и глубже в мрачную, грязную воду, пока на поверхности не остались только галерея и девочка в гамаке. Ее маленькое личико напоминало жемчужину. Подплыв поближе, я потянулась к ней, но едва мне удалось ухватиться за гамак, как галерея тоже ушла под воду.
В это мгновение я и услышала стук дятла, открыла глаза и увидела, как сквозь занавески пробивается утреннее солнце, освещая шелковое одеяло, отливающее перламутром на моей темной, королевских размеров сосновой кровати. Словно распускаясь, все краски на обоях с цветочным рисунком засияли под теплым светом. И хотя я почти не спала, я обрадовалась пробуждению, сияющему солнцу, особенно после моего ночного кошмара.
Я села, потерла лицо ладонями, прогоняя остатки сна, глубоко вздохнула и велела самой себе быть сильной, ко всему готовой и не терять надежды. Услышав голоса рабочих, вышедших подстричь изгородь, вырвать сорняки в цветниках, смести банановые листья с теннисных кортов и очистить от них бассейн во внутреннем дворике, я повернулась к окну. Моя мачеха, Дафна, настаивала на том, чтобы дом и участок вокруг него выглядели так, словно накануне вечером ничего не произошло, вне зависимости от порывов ветра или силы дождя.
Вчера я выбрала и разложила одежду для путешествия в нашу новую школу. Я ожидала, что Дафна придирчиво осмотрит, как я одета, и выбрала юбку подлиннее и блузку в тон. Жизель в конце концов смягчилась и разрешила мне вынуть и ее костюм, хотя она отправилась спать, желая никогда больше не просыпаться. Ее угрозы и заявления до сих пор звучат у меня в ушах.
– Я скорее умру в этой кровати, – хныкала Жизель, – чем отправлюсь завтра в это противное путешествие в «Гринвуд». Неважно, какую одежду ты для меня выберешь – она будет на мне в момент моего последнего вздоха. И в этом тоже будешь виновата ты! – объявила сестра, театрально откидываясь на подушки.
Сколько бы я ни прожила вместе с моей сестрой-близнецом, я так никогда и не привыкну к тому, насколько мы отличаемся друг от друга, несмотря на фактически точное воспроизведение одинаковых лиц, фигур, глаз и цвета волос. И дело тут не в том, что мы выросли в разных условиях. Я уверена, что мы не уживались даже в материнской утробе.
– Я виновата? Почему это моя вина?
Жизель быстро приподнялась на локтях.
– Потому что ты на все согласилась, а папа делает только то, на что ты даешь свое согласие. Тебе следовало плакать и спорить. Тебе нужно было устроить истерику. Я думаю, что ты теперь знаешь, как это делается. Неужели ты ничему у меня не научилась с тех пор, как сбежала со своих болот? – спросила она.
Научиться устраивать истерики? На самом деле Жизель хотела сказать: стать избалованным отродьем, а уж без этого урока я смогу обойтись, даже если моя сестрица полагает, что оказывает мне любезность, пытаясь превратить меня в собственное подобие. Я справилась с приступом хохота, понимая, что это лишь еще больше выведет ее из себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Что бы там ни было, обещаю написать тебе сразу же, как только мы устроимся в «Гринвуде». И может быть, скоро ты приедешь навестить нас, если сможешь. Во всяком случае, тебе будет известен адрес, по которому писать.
Мне бы хотелось, чтобы ты писал о протоке, о людях, особенно о бывших подругах бабушки Катрин. Но больше всего мне хочется знать о тебе. Мне кажется, какая-то часть моего существа желает узнать новости и о дедушке Жаке. Хотя мне тяжело думать о нем и непросто забыть о тех ужасных вещах, что он сделал. Могу себе представить, насколько дед жалок сейчас.
Так много печального случилось с нами в таком юном возрасте. Может быть… может быть, мы уже испили до дна нашу чашу испытаний и неудач и наше будущее будет наполнено радостью и счастьем. Не очень глупо думать так?
Я вижу, как ты улыбаешься мне, а в твоих любимых синих глазах озорные искорки.
Сегодня очень теплый вечер. Вечерний бриз доносит до меня аромат зеленого бамбука, гардений и камелий. Это один из таких вечеров, когда кажется, что малейший звук летит на многие мили вокруг. Сидя у окна, я слышу шум машин на Сент-Чарльз-авеню, где-то в соседнем доме играют на трубе. Мелодия так печальна и так прекрасна.
А вот и голубь затосковал на перилах верхней галереи. Бабушка Катрин обычно говорила, что я должна пожелать кому-нибудь что-то хорошее, как только первый раз услышу вечером голубя, и сделать это быстро, иначе птица скорби принесет несчастье тому, кого я люблю. Сегодня вечер мечтаний и пожеланий. Я пожелаю кое-что тебе.
Выйди на улицу и вместо меня позови болотного ястреба. И пожелай что-нибудь мне.
Как всегда с любовью,
Руби».
1
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Тук-тук, постукивание дятла разбудило меня утром, прервав сон, не принесший отдыха. Я не спала большую часть ночи, ворочаясь с боку на бок от волнения и мыслей о том, что принесет грядущий день. Наконец под тяжестью усталости мои веки закрылись, и я почувствовала, что падаю в извилистый мир снов. И опять мне приснился тот кошмар. В нем я плыву в пироге через болота. Вокруг меня вода цвета темного чая. У меня нет багра. Течение таинственно несет меня в темноту, задрапированную испанским мхом, напоминающим привидение, когда его раскачивает легкий бриз. По поверхности воды скользят зеленые змеи, следуя за моей лодкой. Светящиеся глаза совы с подозрением оглядывают меня сквозь ночь, а я плыву все дальше и дальше к сердцу болот.
В этом ночном кошмаре я всегда слышу крик младенца. Он еще слишком мал, чтобы отчетливо произносить слова, но его плач очень похож на зов: «Мамочка, мамочка». Течение несет меня дальше, но обычно я просыпаюсь до того, как тьма поглотит меня. А сегодня ночью я преодолела этот барьер и продолжала двигаться дальше в сумрачный черный мир.
Пирога сделала поворот, поплыла чуть быстрее, и я увидела сверкающие белоснежные очертания скелета, указывающего своим длинным тонким пальцем вперед, торопя меня взглянуть в темноту. Наконец я увидела ребенка, совершенно одного, оставленного в гамаке на передней галерее лачуги дедушки Жака.
Пирога замедлила свой бег, и тут, прямо у меня на глазах, дом деда начал погружаться в трясину. Младенец заплакал громче. Я перегнулась через борт лодки, попыталась грести рукой, но ее обвили зеленые змеи. Хибарка продолжала тонуть.
– НЕТ! – закричала я. Хижина погружалась все глубже и глубже в мрачную, грязную воду, пока на поверхности не остались только галерея и девочка в гамаке. Ее маленькое личико напоминало жемчужину. Подплыв поближе, я потянулась к ней, но едва мне удалось ухватиться за гамак, как галерея тоже ушла под воду.
В это мгновение я и услышала стук дятла, открыла глаза и увидела, как сквозь занавески пробивается утреннее солнце, освещая шелковое одеяло, отливающее перламутром на моей темной, королевских размеров сосновой кровати. Словно распускаясь, все краски на обоях с цветочным рисунком засияли под теплым светом. И хотя я почти не спала, я обрадовалась пробуждению, сияющему солнцу, особенно после моего ночного кошмара.
Я села, потерла лицо ладонями, прогоняя остатки сна, глубоко вздохнула и велела самой себе быть сильной, ко всему готовой и не терять надежды. Услышав голоса рабочих, вышедших подстричь изгородь, вырвать сорняки в цветниках, смести банановые листья с теннисных кортов и очистить от них бассейн во внутреннем дворике, я повернулась к окну. Моя мачеха, Дафна, настаивала на том, чтобы дом и участок вокруг него выглядели так, словно накануне вечером ничего не произошло, вне зависимости от порывов ветра или силы дождя.
Вчера я выбрала и разложила одежду для путешествия в нашу новую школу. Я ожидала, что Дафна придирчиво осмотрит, как я одета, и выбрала юбку подлиннее и блузку в тон. Жизель в конце концов смягчилась и разрешила мне вынуть и ее костюм, хотя она отправилась спать, желая никогда больше не просыпаться. Ее угрозы и заявления до сих пор звучат у меня в ушах.
– Я скорее умру в этой кровати, – хныкала Жизель, – чем отправлюсь завтра в это противное путешествие в «Гринвуд». Неважно, какую одежду ты для меня выберешь – она будет на мне в момент моего последнего вздоха. И в этом тоже будешь виновата ты! – объявила сестра, театрально откидываясь на подушки.
Сколько бы я ни прожила вместе с моей сестрой-близнецом, я так никогда и не привыкну к тому, насколько мы отличаемся друг от друга, несмотря на фактически точное воспроизведение одинаковых лиц, фигур, глаз и цвета волос. И дело тут не в том, что мы выросли в разных условиях. Я уверена, что мы не уживались даже в материнской утробе.
– Я виновата? Почему это моя вина?
Жизель быстро приподнялась на локтях.
– Потому что ты на все согласилась, а папа делает только то, на что ты даешь свое согласие. Тебе следовало плакать и спорить. Тебе нужно было устроить истерику. Я думаю, что ты теперь знаешь, как это делается. Неужели ты ничему у меня не научилась с тех пор, как сбежала со своих болот? – спросила она.
Научиться устраивать истерики? На самом деле Жизель хотела сказать: стать избалованным отродьем, а уж без этого урока я смогу обойтись, даже если моя сестрица полагает, что оказывает мне любезность, пытаясь превратить меня в собственное подобие. Я справилась с приступом хохота, понимая, что это лишь еще больше выведет ее из себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103