Алек сделал над собой усилие и стал вслушиваться.
— По-моему, мне это крайне противно, — говорила Карен. — И что мне делать? Закрыть глаза и думать о благе Англии? Или о сэре Перегрине? — это был нищий игрок, которого Амелия любила до замужества. — Может, действительно думать о нем?
— Нет-нет! — ответила Дженни. — Не надо. Ты настолько одинока, что тебе не о ком думать.
— Согласна, — грустно сказала Карен.
— Ты просто хочешь родить ребенка.
— И с этим согласна…
Алек слушал их. Если Карен в этом эпизоде все было ясно, то ему — нет. Он подключился к обсуждению:
— Я не могу отделаться от мысли, что интимная жизнь нашей парочки — нудная штука. Лидгейту незачем стараться и лезть из кожи вон. Он дрянной любовник. А может, он просто войдет в комнату, когда Амелия уже будет в постели, задует свечи и залезет под одеяло? Он управился бы за пару минут, а?
— Такой вариант приходил мне в голову, — сказала Дженни.
Ей приходил в голову! И куда ушел? Почему она продолжала цепляться за свою идею — супружеская любовь в спальне?
— Это на самом деле довольно правдоподобно, — продолжала она. — Но невыносимо скучно.
— Я считал, что правдоподобие и историческая достоверность — предметы нашей особой гордости.
— Знаешь, искренне хочу, чтобы все твои зубы остались при тебе…
Он вовсе не собирался ссориться с ней. Ведь их история — не более чем вымысел. Все персонажи «Спальни моей госпожи» были сытыми, отличались чудесным цветом лица и безупречной опрятностью. Дела в прошлом веке обстояли, мягко говоря, несколько иначе…
Но он не хотел грешить против истины. Лидгейт явно не большой любитель секса, в этом Алек был уверен. Бог знает, как внести в эту сцену хотя бы элемент эротики…
— А чем занимается Лидгейт все остальное время в этой серии? — Алек заглянул в текст. — Сидит в библиотеке. Что он там делает?
— Просто есть готовая декорация, — поспешила на помощь Дженни.
— Предположим, но ведь не от вида государственных бумаг он возбудился? — так могло случиться с Дереком, молодым адвокатом, но никак не с герцогом.
— А мне-то казалось, что всеми государственными делами занимаюсь я, — сказала Карен.
— Но на любом документе требуется его подпись, — объяснила Дженни.
Алек прижал пальцы ко лбу, пытаясь представить себе сцену целиком. Лидгейт за столом. Аккуратные стопки бумаг, записочки от Амелии и секретарей, указывающие, что слегка изменить и где подписать.
Что он при виде всего этого чувствует? Нетерпение. Обиду. Злость. Он отнял руки от лица.
— Возможно, я тебя просто ненавижу, — сказал он Карен, но вместо взволнованной актрисы перед глазами стояла Амелия — холодная, невозмутимая. — За то, что ты умнее. За то, что тебе нет до меня дела. Ненавижу потому, что нуждаюсь в тебе.
Кажется, Дженни сделала какое-то движение — вздрогнула, может быть, но Алек глядел не на нее. Его интересовала лишь Амелия. Теперь Карен была уже в образе.
— Вот как стыкуются эти два эпизода, — Алек понял, что, наконец, нашел то, что искал. — Я в библиотеке. Мною все сильнее овладевает мысль о том, как мучительно быть мужем такой совершенной, такой великолепной женщины. И я хочу тебя унизить, растоптать… Лучшего места, чем супружеское ложе, не найти. Ни ребенок, ни похоть тут ни при чем. Я хочу продемонстрировать силу. Власть. Знаешь, как в детстве: «Вот этого-то ты не можешь».
Алек повернулся к Дженни. Она побелела. Ее зрачки расширились, взгляд остановился.
Что случилось? Он же рассуждал лишь о своем герое. Это не имело к ней отношения.
О Боже! Ведь его герой имеет к ней самое прямое отношение, потому что прототипом Лидгейта послужил Брайан. Об этом он не подумал.
Алек вспомнил, когда его впервые озарила эта мысль. Попрощавшись с Дженни, он спускался на больничном лифте и размышлял о Брайане, сидевшем на подоконнике — как неловко тот чувствовал себя при виде страданий Дженни, как все это было не по нему. Брайан был ему несимпатичен и не вызывал уважения. И вдруг, где-то между четвертым и третьим этажами, он с удивлением обнаружил, что думает и о Лидгейте…
Вплоть до сегодняшнего дня он не был уверен, ведает ли Дженни, что творит. Сейчас все встало на свои места.
«Я ненавижу тебя за то, что ты умнее». Нелегко же ей было это слышать.
Но ведь дело обстояло именно так. Дженни талантливее, больше зарабатывала, и Брайан всецело от нее зависел. Это оскорбительно. Ни одному мужчине такое не понравится.
Почему сильные, умные, энергичные и образованные женщины влюбляются в мужчин, которые явно их недостойны?
И в девяти случаях из десяти расплачиваются за это в постели.
Но Алек не мог обсуждать Брайана, тем более при Карен. Он начал осторожно.
— Надо все время помнить о том, что Лидгейт не слишком-то сексуален.
Знала ли Дженни, что и Брайан таков? Разумеется.
— Да, как все холодные и чванливые люди. — Она пристально смотрела на него широко раскрытыми глазами. Нет, она ни о чем не подозревала.
И не удивительно, что сцена выглядела столь расплывчато. Дженни не хотела глядеть в лицо правде о себе и о человеке, с которым, как она думала, ей предстоит прожить жизнь.
«Твоя интимная жизнь из рук вон плоха, правда? А он убедил тебя, что в этом только твоя вина».
Говорил ли ей подобное Брайан, или, по крайней мере, поддерживал ее уверенность в том, что она недостаточно соблазнительна, не очень женственна?
Неужели ей ни разу не пришло в голову обвинить его?
Брайан явно не был голубым. Алек в этом не сомневался. Когда долго работаешь в мыльных сериалах, где все строится на сексе, быстро учишься определять сексуальную ориентацию других. Но Брайана люди вообще физически не привлекали. Он был какой-то призрачный. О нем нельзя было сказать, что он сексуален, скорее наоборот. Если пользоваться языком Дженни, у него вовсе отсутствовал пол.
Вот и Дженни он заставил чувствовать ощутить себя бесполой. Но она была женщиной, и не из воздуха сотканной. Она была земная, тянула к себе как магнит, состоящий из железа, никеля и кобальта. Вокруг нее существовало мощное магнитное поле, притягивающее все и вся. Ее мысль работала быстрее молнии, а мускулы рук были гладкими, как бильярдный кий.
Алек вдруг ощутил необычайную легкость — и в мыслях, и во всем теле. Да, Дженни не какой-нибудь сорванец, залезший на дерево. Она женщина. И к этой женщине его влечет. «Позволь, я научу тебя». Это была невероятная идея, но он уже ничего не мог с собой поделать. «Твои движения станут грациозными, а походка — летящей. Ты веришь в силу своего ума, так поверь же и в силу своего тела» . Он видел пленки со страстными любовными сценами между Джорджианной и Перегрином. А ведь их написала она! Дженни способна была выдумать страсть.
Теперь ей нужно было научиться этому в жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72