Могу я узнать, в чем дело?
– В обещании, которое мы шутя дали друг другу и которое Лори переиграла на серьезный манер. А я дал клятву. Впрочем, в данном случае говорить о себе – все равно что выставлять напоказ собственную язву, так что не будем об этом.
– Я думаю иначе. Иметь рядом не только родственников, но и любимого человека – большая радость. Как для больного, так и для здорового. – Против моей воли она втягивала меня в разговор, который я считал кощунственным. – Мой муж оба раза, когда я была в положении, провожал меня до самых дверей родильной палаты, и мы держались за руки.
Я объяснил, что мы устроены по-другому, что мы ненавидим страдания. Страдать – это несчастье, а мы с Лори не хотели показывать друг другу, как нам тяжело.
– Интересно, как же вы устроены? – спросила она. – Лори, которая кусает подушку, повторяя ваше имя, и вы сами со своими расспросами о ее состоянии?
Я решил выразить свою мысль иначе:
– Мы предпочитаем страдать в одиночку. Как животные. – Я считал, что Лори повела себя абсолютно правильно. – Вы когда-нибудь видели, чтобы собака осталась под машиной? Как-то я подшиб одну мотоциклом, и что же она? Потащилась, вся в крови, неизвестно куда зализывать раны. – И, желая шокировать Джудитту, добавил: – Сам-то я что, по-вашему, делаю, выйдя отсюда? Плетусь домой, чтобы там биться головой об стенку? Я иду в кино, а оттуда в Народный дом и ставлю там пластинки Челентано. Скажите об этом Лори, я знаю, она будет довольна мной.
– О, она никогда не задает мне вопросов. Я сама пересказываю ей наши с вами разговоры. Лори только чуть головой кивает, как будто ей все это неинтересно. Но как она на меня смотрит, когда я появляюсь! Я читаю в ее глазах: «Ты его видела, говорила с ним?» Как хотите, но я вас не понимаю, – повторила она. – Или, нет, я поняла вас сразу, в первый вечер. Вы оба упрямые – и она, и вы.
– И капельку странные, не так ли?
– Лори, бедняжка, – да. Я не должна так говорить сейчас, когда ей худо, но, чтобы ходить за ней, нужно терпение.
– Что вы имеете в виду? – мрачно спросил я.
– Так, всякую чепуху, разумеется. Даже если сестры ссорятся, им не пристало долго дуться друг на друга! А вот она всегда считала иначе, с самого детства.
Обида на Лори – а она старалась замаскировать ее своим дружеским тоном – чувствовалась в каждом слове. У них была глубокая тайна, которая, по мнению Джудитты, связывала их и которая над Лори тяготела проклятием. Все это должно было вскоре стать для меня еще более очевидным.
– А какой она была в детстве?
– Не ребенок, а золото. Умница, послушная, выдумщица – в хорошем смысле. Ей больше нравилось мастерить бумажных змеев, чем играть в куклы. – Вот все, что она сумела мне ответить.
Так, вечер за вечером, вплоть до очередного вторника, когда прошел час, полтора часа, а Джудитта все не появлялась. В двенадцать я звонил ей, она была «занята с Лори», и к телефону подошла мачеха, сказавшая мне, что Лори стало хуже и что ее собираются везти в больницу.
Я взял чашку кофе и рюмку коньяку, газета как-то не читалась, и, чтобы немного забыться, я попробовал смотреть телевизор. Шла передача для рабочих, но и она не вдохновила меня, настолько была идиотской: в то время, когда все знали о волнениях в связи с заключением новых типовых договоров, по телевизору рассуждали о тред-юнионах, о гигиене труда, о монтажных конвейерах; последнее – еще ничего. Хоть показали один из машиностроительных заводов Милана, по сравнению с которым «Гали» застрял где-то на уровне каменного века. Потом шла реклама, потом телевизионные новости. В дверях вместо Джудитты появился ее отец в сопровождении Милло.
Я встретил его – маленького, тощего, с лысиной – у газетного киоска на площади Далмации за несколько месяцев до приезда Лори. Это было прошлым летом. Он угостил меня пивом и сказал, что переехал в Рифреди. «На виа Андреотти, в тот дом, где мясная лавка. А типография все там же, в Борго Аллегри. Ну, а у тебя что слышно? Кончил училище и уже работаешь на „Гали“? „Да“, „нет“ – обычные ответы на вопросы пожилого человека, к которому хорошо относишься. „Давно не видал Миллоски? Я, наверно, сто лет. Но сейчас, когда я живу в Рифреди, он от меня не уйдет. Что, он по-прежнему опекает тебя?“ Это заставило меня поскорее ретироваться. Теперь я снова видел его – небритого, с узкими щелками вместо глаз. Мы поздоровались: само собой разумелось, что он пришел вместо Джудитты.
Появление Миллоски ничуть меня не удивило. Несколько недель назад Милло, зайдя в этот же бар, тем самым вошел в историю наших с Лори отношений, и мы сидели втроем за одним столиком. В последние вечера мы с ним встречались в Народном доме, я рассказал ему о болезни Лори, он огорчился за нее, а потом открыл очередное судебное заседание. «Ну, каково у нас правительство? Послушаем твое мнение на этот счет». Мы немного Поспорили и, как всегда, на прощание пропустили по стаканчику.
– Садись, Каммеи, – сказал он теперь. И подвинул ему стул.
– Нет, лучше не здесь.
Мы пересели за другой столик, подальше от телевизора и громких разговоров.
– Кому слово, тебе или мне? – спросил он.
Сандро Каммеи, которого люди в Борго Аллегри с продиктованной уважением иронией называли Большим Сандро, глубоко вздохнул и посмотрел на меня, прищурившись, с нежностью и укоризной.
– Ты знаешь, что ее положили в Кареджи?
– Я ждал Джудитту, чтобы узнать, как дела. Что сказали врачи в больнице?
– Они сказали что-то ужасное.
– Вот что Каммеи, ты это оставь, – вмешался Милло. – Если ты слышал разговоры о туберкулезе, то туберкулез нынче не так уж опасен.
У меня голова кругом пошла. Возможно ли, чтобы Милло вел себя столь несерьезно? Мне казалось, что утешать Сандро Каммеи – последнее дело.
– Скоротечный, – пробормотал отец Лори… И провел по глазам тыльной стороной руки.
– Ничего подобного, – возразил Милло. – Не скоротечный, а милиарный. Милиарный ТБЦ, твой зять правильно запомнил. Это что-то вроде септицемии, согласен, но в наше время вылечиваются даже от столбняка, а от легочных болезней и подавно. – Наконец он обратился и ко мне. – А ты будь мужчиной. Договорились? Похоже, ее надо было положить в больницу гораздо раньше, это верно.
Наступило долгое-долгое молчание, которому, казалось, конца не будет: глаза встречались с глазами, дымились сигареты и тосканская сигара, за спиной у нас – телевизор: голоса Де Голля и Тамброни, сообщения о покушениях в Алжире, о новых преступлениях Сталина, разоблаченных Хрущевым, о пенсиях… По этим волнам плыли мои мысли в то время, как взгляд Милло говорил мне: «Такие-то дела, сынок. Но ты держись. Не падай духом!»
Каммеи положил конец этой пытке самым неожиданным образом, и сразу стало ясно, для чего он пришел и зачем ему понадобился провожатый:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
– В обещании, которое мы шутя дали друг другу и которое Лори переиграла на серьезный манер. А я дал клятву. Впрочем, в данном случае говорить о себе – все равно что выставлять напоказ собственную язву, так что не будем об этом.
– Я думаю иначе. Иметь рядом не только родственников, но и любимого человека – большая радость. Как для больного, так и для здорового. – Против моей воли она втягивала меня в разговор, который я считал кощунственным. – Мой муж оба раза, когда я была в положении, провожал меня до самых дверей родильной палаты, и мы держались за руки.
Я объяснил, что мы устроены по-другому, что мы ненавидим страдания. Страдать – это несчастье, а мы с Лори не хотели показывать друг другу, как нам тяжело.
– Интересно, как же вы устроены? – спросила она. – Лори, которая кусает подушку, повторяя ваше имя, и вы сами со своими расспросами о ее состоянии?
Я решил выразить свою мысль иначе:
– Мы предпочитаем страдать в одиночку. Как животные. – Я считал, что Лори повела себя абсолютно правильно. – Вы когда-нибудь видели, чтобы собака осталась под машиной? Как-то я подшиб одну мотоциклом, и что же она? Потащилась, вся в крови, неизвестно куда зализывать раны. – И, желая шокировать Джудитту, добавил: – Сам-то я что, по-вашему, делаю, выйдя отсюда? Плетусь домой, чтобы там биться головой об стенку? Я иду в кино, а оттуда в Народный дом и ставлю там пластинки Челентано. Скажите об этом Лори, я знаю, она будет довольна мной.
– О, она никогда не задает мне вопросов. Я сама пересказываю ей наши с вами разговоры. Лори только чуть головой кивает, как будто ей все это неинтересно. Но как она на меня смотрит, когда я появляюсь! Я читаю в ее глазах: «Ты его видела, говорила с ним?» Как хотите, но я вас не понимаю, – повторила она. – Или, нет, я поняла вас сразу, в первый вечер. Вы оба упрямые – и она, и вы.
– И капельку странные, не так ли?
– Лори, бедняжка, – да. Я не должна так говорить сейчас, когда ей худо, но, чтобы ходить за ней, нужно терпение.
– Что вы имеете в виду? – мрачно спросил я.
– Так, всякую чепуху, разумеется. Даже если сестры ссорятся, им не пристало долго дуться друг на друга! А вот она всегда считала иначе, с самого детства.
Обида на Лори – а она старалась замаскировать ее своим дружеским тоном – чувствовалась в каждом слове. У них была глубокая тайна, которая, по мнению Джудитты, связывала их и которая над Лори тяготела проклятием. Все это должно было вскоре стать для меня еще более очевидным.
– А какой она была в детстве?
– Не ребенок, а золото. Умница, послушная, выдумщица – в хорошем смысле. Ей больше нравилось мастерить бумажных змеев, чем играть в куклы. – Вот все, что она сумела мне ответить.
Так, вечер за вечером, вплоть до очередного вторника, когда прошел час, полтора часа, а Джудитта все не появлялась. В двенадцать я звонил ей, она была «занята с Лори», и к телефону подошла мачеха, сказавшая мне, что Лори стало хуже и что ее собираются везти в больницу.
Я взял чашку кофе и рюмку коньяку, газета как-то не читалась, и, чтобы немного забыться, я попробовал смотреть телевизор. Шла передача для рабочих, но и она не вдохновила меня, настолько была идиотской: в то время, когда все знали о волнениях в связи с заключением новых типовых договоров, по телевизору рассуждали о тред-юнионах, о гигиене труда, о монтажных конвейерах; последнее – еще ничего. Хоть показали один из машиностроительных заводов Милана, по сравнению с которым «Гали» застрял где-то на уровне каменного века. Потом шла реклама, потом телевизионные новости. В дверях вместо Джудитты появился ее отец в сопровождении Милло.
Я встретил его – маленького, тощего, с лысиной – у газетного киоска на площади Далмации за несколько месяцев до приезда Лори. Это было прошлым летом. Он угостил меня пивом и сказал, что переехал в Рифреди. «На виа Андреотти, в тот дом, где мясная лавка. А типография все там же, в Борго Аллегри. Ну, а у тебя что слышно? Кончил училище и уже работаешь на „Гали“? „Да“, „нет“ – обычные ответы на вопросы пожилого человека, к которому хорошо относишься. „Давно не видал Миллоски? Я, наверно, сто лет. Но сейчас, когда я живу в Рифреди, он от меня не уйдет. Что, он по-прежнему опекает тебя?“ Это заставило меня поскорее ретироваться. Теперь я снова видел его – небритого, с узкими щелками вместо глаз. Мы поздоровались: само собой разумелось, что он пришел вместо Джудитты.
Появление Миллоски ничуть меня не удивило. Несколько недель назад Милло, зайдя в этот же бар, тем самым вошел в историю наших с Лори отношений, и мы сидели втроем за одним столиком. В последние вечера мы с ним встречались в Народном доме, я рассказал ему о болезни Лори, он огорчился за нее, а потом открыл очередное судебное заседание. «Ну, каково у нас правительство? Послушаем твое мнение на этот счет». Мы немного Поспорили и, как всегда, на прощание пропустили по стаканчику.
– Садись, Каммеи, – сказал он теперь. И подвинул ему стул.
– Нет, лучше не здесь.
Мы пересели за другой столик, подальше от телевизора и громких разговоров.
– Кому слово, тебе или мне? – спросил он.
Сандро Каммеи, которого люди в Борго Аллегри с продиктованной уважением иронией называли Большим Сандро, глубоко вздохнул и посмотрел на меня, прищурившись, с нежностью и укоризной.
– Ты знаешь, что ее положили в Кареджи?
– Я ждал Джудитту, чтобы узнать, как дела. Что сказали врачи в больнице?
– Они сказали что-то ужасное.
– Вот что Каммеи, ты это оставь, – вмешался Милло. – Если ты слышал разговоры о туберкулезе, то туберкулез нынче не так уж опасен.
У меня голова кругом пошла. Возможно ли, чтобы Милло вел себя столь несерьезно? Мне казалось, что утешать Сандро Каммеи – последнее дело.
– Скоротечный, – пробормотал отец Лори… И провел по глазам тыльной стороной руки.
– Ничего подобного, – возразил Милло. – Не скоротечный, а милиарный. Милиарный ТБЦ, твой зять правильно запомнил. Это что-то вроде септицемии, согласен, но в наше время вылечиваются даже от столбняка, а от легочных болезней и подавно. – Наконец он обратился и ко мне. – А ты будь мужчиной. Договорились? Похоже, ее надо было положить в больницу гораздо раньше, это верно.
Наступило долгое-долгое молчание, которому, казалось, конца не будет: глаза встречались с глазами, дымились сигареты и тосканская сигара, за спиной у нас – телевизор: голоса Де Голля и Тамброни, сообщения о покушениях в Алжире, о новых преступлениях Сталина, разоблаченных Хрущевым, о пенсиях… По этим волнам плыли мои мысли в то время, как взгляд Милло говорил мне: «Такие-то дела, сынок. Но ты держись. Не падай духом!»
Каммеи положил конец этой пытке самым неожиданным образом, и сразу стало ясно, для чего он пришел и зачем ему понадобился провожатый:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84