У меня было чувство, будто я нахожусь перед точными, выверенными весами: если стать на них, то стрелка, как бешеная, сначала подскочит и, поколебавшись, остановится, наконец показывая твой точный вес.
Так бывает, когда обстоятельства заставят тебя подвести итог: тебе восемнадцать лет и пять месяцев. Сегодня вторник, февраль 1960 года. Ты можешь как угодно ненавидеть воспоминания, но раз уж вступил на этот путь, то на какое-то время они тебя одолеют.
25
Утром зазвонил будильник, поставленный мною на час вперед. Иванна вышла из ванной в халате, с сеткой на голове.
– Уже встаешь? – спросила она.
Вероятно, я впервые увидел ее в «естественном состоянии» – без кремов, пудры, краски для ресниц, без губной помады. Она показалась мне другой, необычной; губы почти бескровные, кожа молочной белизны, морщины на лице, на лбу, на шее. Взгляд напряженней, чем всегда, может быть, из-за больших, темных, как запекшаяся рана, синяков под глазами. Она казалась старше и вместе с тем моложе, чем всегда: очевидно, детская тонкость черт придавала ее утомленному лицу изящество юности.
– Ты никогда не вставал так рано, – обратилась она ко мне, зажигая газ. – Здоров ли ты?
Резкий звук ее голоса подавил во мне порыв нежности.
– Сегодня мы начинаем на час раньше, – солгал я и тотчас же дополнил свой вымысел: – Нужно снять с одной машины детали, привести их в порядок до начала работы.
Через несколько минут, подавая мне тарелку с поджаренным хлебом, Иванна словно про себя сказала:
– Неужели ты решил, что я поверила? – Ее большие глубокие глаза метнули искры. Лицо было уже густо намазано кремом. – Ты ее провожаешь и по утрам? Куда она ходит в такую рань, на работу или в школу?
Иванна вызывала во мне бурное чувство протеста, почти ненависти. Я покачал головой, из упрямства решил промолчать. Только надевая пальто, не удержался:
– Это очень серьезно, мама. Прощай! – закрывая дверь, подумал, какой это был для нее удар.
Значит, даже к радости, которую мне принесла Лори, не могла не примешаться желчь. Значит, Иванна оказалась на стороне сил зла, рядом с теми, кто не хотел принять меня на «Гали», рядом с мачехой Лори, рядом с миланской невесткой, которую я заочно презирал. На нашей стороне пока лишь один Милло, но скоро к нему присоединятся Дино и Бенито. Я познакомлю их с Лори в следующую субботу. Мы можем вместе поужинать «У лисицы». Армандо нас примет как своих. Что касается Джо, то он находился в лимбе «невинных» (а такие частенько умеют обстряпать свое дельце лучше других). Я шел сейчас к нему, чтобы узнать, получил ли этот любимый воспитанник отца Бонифация извещение о приеме на завод. Ведь я был старше его. Я лучше его ответил на предложенные вопросы, он что-то напутал с цветными квадратами. За пробную деталь мы с ним получили одинаковые баллы, и у обоих нас война отняла отцов; таким образом, у меня были по меньшей мере равные с ним права для поступления на завод, и я должен был войти в ворота «Гали» рука об руку с этим шустрым негром. Ускоряя шаг, я мысленно говорил ему:
«Впрочем, ты совсем не такой уж черный… Еще не нашел себе девушку? Да, да, знаю, они все охотно танцуют с тобой, а потом обнимут, поцелуют и усадят в кресло – менять пластинки на нашем проигрывателе, когда „берлога“ превращается в ночной клуб, похлеще „Акапулько“ и „Лас-Вегас“, вместе взятых. Советую тебе приглядеться к Джермане, это я тебе говорю. У тебя с ней дело пойдет, как только она наскучит Бенито. Стоит ей чуть выпить – и она глаз не может от тебя отвести. Разве ты не заметил? Эх, кролик! Знаешь, как трудно вставать так рано в такой холод! Твоя мать, наверно, удивится, что я пришел в эту пору, она уже небось готова и сейчас уйдет в свой цех, где делают счетчики».
Резкий холод раннего утра, как всегда, возбуждал меня. За речкой и со стороны Муньоне подымался туман. С трудом можно было различить шоссе Сесто, по которому навстречу мне мчались с зажженными фарами троллейбусы, переполненные рабочим людом. Сигналя, я пересек площадь Кастелло, чудом не столкнувшись с повозкой зеленщика; на полном ходу объехал грузовик с прицепом (такой мог бы водить и я). Мерзли ноги и руки, но свежий воздух прочищал мозги.
Неожиданно на другой стороне мостовой показались на своих велосипедах Джо и его мать. Они были тепло одеты. Я повернул обратно, хотел было догнать их, но что-то меня удержало, и я поехал за ними следом. Джо то и дело тормозил, чтобы поровняться с матерью, но ревели грузовики, сигналили троллейбусы, машины – и им двоим приходилось снова ехать в затылок. За Рифреди туман начал рассеиваться. Солнце, с трудом пробиваясь сквозь него, осветило виа Реджинальдо Джулиани. В его тусклых лучах я отчетливо видел желтый платочек на голове у Неаполитанки и черные кудри Джо. На площади Далмации я потерял их из виду – там большое движение – и снова обнаружил лишь у въезда на шоссе Морганьи. У меня больше не было сомнений. Они сошли с велосипедов, приподнявшись на цыпочки, она оглядела его, как солдата перед парадом, как ребенка, которого в первый раз ведут в школу. Джо наклонился и поцеловал мать. Они вместе прошли в ворота «Гали». Я остался на мостовой перед воротами и благодаря своему отличному зрению увидел, как они дошли до заводской площади и разошлись в разные стороны задолго до того, как завыла сирена.
Я совсем продрог и вопреки своему обычаю выпил в баре рюмку граппы.
Работа отвлекла меня от мрачных мыслей, а через несколько часов, сразу после полудня, я уже был у Милло.
Старинное здание, средневековый портик, лестница точь-в-точь как в замке Барджелло – это Борго-де-Гречи, Палата труда. Я зашел в полутемную комнатку на третьем этаже, там стоял заваленный бумагами стол с двумя стульями и стенной шкафчик. На стене – портрет Ди Витторио.
Милло жевал огрызок своей тосканской сигары. Он сразу сказал:
– Бруно, нас обвели вокруг пальца; они сработали лучше нас. Письмо тебе выслали вчера вечером. Ты из него узнаешь, что покуда твое поступление на завод отложено. Они приняли ровно столько, сколько им было нужно – тридцать из пятидесяти двух кандидатов, двадцать два пока остаются дома. Ты шестой среди непоступивших. Чтобы не показаться пристрастным, они не приняли во внимание баллов, брали по алфавиту – от «а» до «м». Тебе бы другую фамилию, не Сантини, а Маффеи или Альбрицци.
Я только и мог сказать:
– Ну и что же теперь будет?
– Я выяснял. Ничего не поделаешь, придется нам вернуться к этому через несколько месяцев.
– Но все же, что ты думаешь?
– Они сделали это нарочно, чтобы не пустить на завод тебя и еще кое-кого из тех, кто им не по душе. Может, хотели выгадать время. Раз они говорят, что было только тридцать свободных мест для шестидесяти процентов поступавших, тут Палата труда мало что может сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Так бывает, когда обстоятельства заставят тебя подвести итог: тебе восемнадцать лет и пять месяцев. Сегодня вторник, февраль 1960 года. Ты можешь как угодно ненавидеть воспоминания, но раз уж вступил на этот путь, то на какое-то время они тебя одолеют.
25
Утром зазвонил будильник, поставленный мною на час вперед. Иванна вышла из ванной в халате, с сеткой на голове.
– Уже встаешь? – спросила она.
Вероятно, я впервые увидел ее в «естественном состоянии» – без кремов, пудры, краски для ресниц, без губной помады. Она показалась мне другой, необычной; губы почти бескровные, кожа молочной белизны, морщины на лице, на лбу, на шее. Взгляд напряженней, чем всегда, может быть, из-за больших, темных, как запекшаяся рана, синяков под глазами. Она казалась старше и вместе с тем моложе, чем всегда: очевидно, детская тонкость черт придавала ее утомленному лицу изящество юности.
– Ты никогда не вставал так рано, – обратилась она ко мне, зажигая газ. – Здоров ли ты?
Резкий звук ее голоса подавил во мне порыв нежности.
– Сегодня мы начинаем на час раньше, – солгал я и тотчас же дополнил свой вымысел: – Нужно снять с одной машины детали, привести их в порядок до начала работы.
Через несколько минут, подавая мне тарелку с поджаренным хлебом, Иванна словно про себя сказала:
– Неужели ты решил, что я поверила? – Ее большие глубокие глаза метнули искры. Лицо было уже густо намазано кремом. – Ты ее провожаешь и по утрам? Куда она ходит в такую рань, на работу или в школу?
Иванна вызывала во мне бурное чувство протеста, почти ненависти. Я покачал головой, из упрямства решил промолчать. Только надевая пальто, не удержался:
– Это очень серьезно, мама. Прощай! – закрывая дверь, подумал, какой это был для нее удар.
Значит, даже к радости, которую мне принесла Лори, не могла не примешаться желчь. Значит, Иванна оказалась на стороне сил зла, рядом с теми, кто не хотел принять меня на «Гали», рядом с мачехой Лори, рядом с миланской невесткой, которую я заочно презирал. На нашей стороне пока лишь один Милло, но скоро к нему присоединятся Дино и Бенито. Я познакомлю их с Лори в следующую субботу. Мы можем вместе поужинать «У лисицы». Армандо нас примет как своих. Что касается Джо, то он находился в лимбе «невинных» (а такие частенько умеют обстряпать свое дельце лучше других). Я шел сейчас к нему, чтобы узнать, получил ли этот любимый воспитанник отца Бонифация извещение о приеме на завод. Ведь я был старше его. Я лучше его ответил на предложенные вопросы, он что-то напутал с цветными квадратами. За пробную деталь мы с ним получили одинаковые баллы, и у обоих нас война отняла отцов; таким образом, у меня были по меньшей мере равные с ним права для поступления на завод, и я должен был войти в ворота «Гали» рука об руку с этим шустрым негром. Ускоряя шаг, я мысленно говорил ему:
«Впрочем, ты совсем не такой уж черный… Еще не нашел себе девушку? Да, да, знаю, они все охотно танцуют с тобой, а потом обнимут, поцелуют и усадят в кресло – менять пластинки на нашем проигрывателе, когда „берлога“ превращается в ночной клуб, похлеще „Акапулько“ и „Лас-Вегас“, вместе взятых. Советую тебе приглядеться к Джермане, это я тебе говорю. У тебя с ней дело пойдет, как только она наскучит Бенито. Стоит ей чуть выпить – и она глаз не может от тебя отвести. Разве ты не заметил? Эх, кролик! Знаешь, как трудно вставать так рано в такой холод! Твоя мать, наверно, удивится, что я пришел в эту пору, она уже небось готова и сейчас уйдет в свой цех, где делают счетчики».
Резкий холод раннего утра, как всегда, возбуждал меня. За речкой и со стороны Муньоне подымался туман. С трудом можно было различить шоссе Сесто, по которому навстречу мне мчались с зажженными фарами троллейбусы, переполненные рабочим людом. Сигналя, я пересек площадь Кастелло, чудом не столкнувшись с повозкой зеленщика; на полном ходу объехал грузовик с прицепом (такой мог бы водить и я). Мерзли ноги и руки, но свежий воздух прочищал мозги.
Неожиданно на другой стороне мостовой показались на своих велосипедах Джо и его мать. Они были тепло одеты. Я повернул обратно, хотел было догнать их, но что-то меня удержало, и я поехал за ними следом. Джо то и дело тормозил, чтобы поровняться с матерью, но ревели грузовики, сигналили троллейбусы, машины – и им двоим приходилось снова ехать в затылок. За Рифреди туман начал рассеиваться. Солнце, с трудом пробиваясь сквозь него, осветило виа Реджинальдо Джулиани. В его тусклых лучах я отчетливо видел желтый платочек на голове у Неаполитанки и черные кудри Джо. На площади Далмации я потерял их из виду – там большое движение – и снова обнаружил лишь у въезда на шоссе Морганьи. У меня больше не было сомнений. Они сошли с велосипедов, приподнявшись на цыпочки, она оглядела его, как солдата перед парадом, как ребенка, которого в первый раз ведут в школу. Джо наклонился и поцеловал мать. Они вместе прошли в ворота «Гали». Я остался на мостовой перед воротами и благодаря своему отличному зрению увидел, как они дошли до заводской площади и разошлись в разные стороны задолго до того, как завыла сирена.
Я совсем продрог и вопреки своему обычаю выпил в баре рюмку граппы.
Работа отвлекла меня от мрачных мыслей, а через несколько часов, сразу после полудня, я уже был у Милло.
Старинное здание, средневековый портик, лестница точь-в-точь как в замке Барджелло – это Борго-де-Гречи, Палата труда. Я зашел в полутемную комнатку на третьем этаже, там стоял заваленный бумагами стол с двумя стульями и стенной шкафчик. На стене – портрет Ди Витторио.
Милло жевал огрызок своей тосканской сигары. Он сразу сказал:
– Бруно, нас обвели вокруг пальца; они сработали лучше нас. Письмо тебе выслали вчера вечером. Ты из него узнаешь, что покуда твое поступление на завод отложено. Они приняли ровно столько, сколько им было нужно – тридцать из пятидесяти двух кандидатов, двадцать два пока остаются дома. Ты шестой среди непоступивших. Чтобы не показаться пристрастным, они не приняли во внимание баллов, брали по алфавиту – от «а» до «м». Тебе бы другую фамилию, не Сантини, а Маффеи или Альбрицци.
Я только и мог сказать:
– Ну и что же теперь будет?
– Я выяснял. Ничего не поделаешь, придется нам вернуться к этому через несколько месяцев.
– Но все же, что ты думаешь?
– Они сделали это нарочно, чтобы не пустить на завод тебя и еще кое-кого из тех, кто им не по душе. Может, хотели выгадать время. Раз они говорят, что было только тридцать свободных мест для шестидесяти процентов поступавших, тут Палата труда мало что может сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84