Отдан, как позже понял Сурков, с ведома компетентных органов и с весьма дальним прицелом.
Корреспондентская «крыша» позволяла шифровать спецдонесения в коротких сообщениях или в обстоятельных очерках, которые Сурков отправлял, ни от кого не скрываясь. Ведь журналист, не потчующий редакцию свежей информацией, скорее вызовет подозрения, чем тот, кто регулярно посещает почтовые отделения и телеграф.
Такой способ имел еще одно, может быть, самое главное преимущество: Сурков не нуждался в связниках, ему не приходилось мотаться по темным закоулкам в поисках подходящего места для закладки тайников, уходить от слежки и проверяться, постоянно проверяться, оглядываясь после каждого шага. Еще на первом курсе Краснознаменного института Сурков усвоил простую истину: большинство разведчиков горит именно на связи. То связника отследили, то радиостанцию запеленговали, а то, еще хуже, подловили на немотивированном контакте с советским дипломатом.
Работая на свой страх и постоянно рискуя собственной головой, Сурков презирал посольских за леность и скудоумие. Приглашения на приемы, устраиваемые к ноябрьским и на Новый Год он как американский корреспондент получал часто, но никогда ими не пользоваться, кроме, разумеется, тех случаев, когда менялся шеф резидентуры и надо было издали показаться, чтобы тот знал его в лицо.
Будучи оторван от советской реальности и, пользуясь неограниченной свободой, Сурков приобрел массу вредных привычек, доставивших много неприятностей после того, как его неожиданно отозвали в Москву и посадили заниматься аналитическими обзорами и всевозможными справками.
За рубежом Сурков работал в одиночку и привык сам распоряжаться своим временем, ни у кого ничего не спрашивая. К тому же он не был стеснен в средствах, ему даже удавалось откладывать кое-что на черный день, экономя на липовых расходах. Экономил потихоньку, не зарываясь. Сотни три долларов туда, сотни две сюда — кто будет проверять, если проверка обойдется в десятки тысяч плюс немалый риск, что контролер завалится на какой-нибудь ерунде?
Наличие денег — пусть и небольших — постепенно формирует у человека восхитительное чувство свободы. К хорошему быстро привыкаешь, его перестаешь замечать и ценить, пока не лишишься.
После нескольких лет пребывания за границей московское сидение — каждый день с девяти утра до шести вечера — было нудным и вязким. Отношения в центральном аппарате ПГУ были запутанные и сложные, сослуживцы смотрели друг на друга с подозрением, настороженно, выискивая малейшие ошибки и просчеты. Иногда Суркову казалось, что его окружают одни враги. Практически не было возможности подумать, побыть наедине с собой. Вскоре после приезда в Москву Суркову дали однокомнатную квартиру, полностью обставленную стандартной мебелью, была даже посуда и набор кастрюль со сковородками, но даже дома он не мог полностью расслабиться.
Как-то он заметил, что за ним следят. Поначалу взволновался, но, осторожно расспрашивая приятелей, узнал, что наружное наблюдение ведется за всеми: за некоторыми постоянно, а за большинством периодически, по три-четыре дня в месяц. Приходилось регулярно ходить на партсобрания. Они длились по несколько часов монотонно, как сезон дождей в Южной Азии. Сурков чувствовал постоянное напряжение, и его одолевало странное ощущение нереальности окружающего.
Пребывание в Москве продолжалось двух лет, пока один из начальников не намекнул, что дальнейшему продвижению мешает холостяцкое положение Суркова. Досадный пробел в своей биографии Алексей Анатольевич ликвидировал быстро и радикально посредством внимательного анализа личных дел студенток Института иностранных языков. В результате как бы случайного знакомства он женился на выпускнице английского отделения, дочери второго секретаря Тюменского Обкома, которая была счастлива получить московскую прописку без всяких хлопот с папиной стороны.
Не прошло и трех месяцев, как Сурков получил назначение, о каком и мечтать не смел: советником посольства в Лондоне. Место считалось одним из самых престижных, попасть в Англию стремились многие, но выпало — Суркову.
Был, правда, слушок, что не обошлось без вмешательства тестя, а заместитель начальника ПГУ Крючков, курировавший тогда европейское направление, так тот прямо сказал: «Партия — великая направляющая сила. Направит, куда надо, если состоишь с ней в близком родстве».
Перед отъездом Суркову пришлось два месяца отлежать в госпитале. Ему сделали несколько пластических операций, изменив черты лица, и приучили к новым двигательным стереотипам, чтобы никто из прежних знакомых не опознал его по походке или характерным жестам.
Но Лондон стоил таких жертв! Дипломатический паспорт, положение руководителя резидентуры — Сурков сравнительно быстро занял эту должность — вернули ему душевное равновесие и почти утраченный за время, проведенное в Москве, интерес к жизни.
Конечно, не бывает меда без ложки дегтя. Положение Суркова напрочь исключало возможность завести легкую интрижку на службе, тем более — за стенами посольства. Но это его не слишком тяготило. Постепенно Сурков открыл для себя множество способов доставлять себе удовольствия помимо женщин. Он научился распознавать и ценить хорошие вина, стал настоящим знатоком кулинарного искусства и навсегда отказался от сигарет, сменив их на легкие голландские сигары. Постепенно Сурков пристрастился к дорогим английским костюмам, тонкой итальянской обуви и шелковому белью, но заключительным аккордом, своеобразным апофеозом его самоусовершенствования стало умение наслаждаться каждой свободной минутой.
— Ничто не ценится так дешево, и не стоит так дорого, как время! — часто повторял Сурков, но мало кто понимал, что он имеет в виду.
За годы, проведенные в Лондоне, Сурков стал большим джентльменом, чем натуральные британские лорды, и законченным, убежденным сибаритом. Хотя если бы кто-нибудь осмелился назвать его так, то вызвал бы обиду и возмущение. Ведь в русском языке слово «сибарит» звучало так же оскорбительно, как «педераст»!
Ко всему прочему Сурков сумел значительно пополнить свой тайный банковский счет, поскольку единолично курировал особо деликатную линию загранразведки — финансирование братских и дружественных партий, а также всевозможные фирмы «друзей», несчетно расплодившиеся в 80-х годах.
Начало судьбоносных перемен он воспринял без особых эмоций. Горбачев ему нравился, и, — что немаловажно, — симпатия была взаимной. С будущим прорабом перестройки Сурков познакомился во время первой зарубежной поездки только что назначенного секретаря ЦК. Их деловая беседа длилась почти час, вдвое дольше намеченного и продолжилась за ужином в одном из ресторанов, куда Горбачев приехал поздно вечером, нарушив все мыслимые инструкции и нормы протокола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Корреспондентская «крыша» позволяла шифровать спецдонесения в коротких сообщениях или в обстоятельных очерках, которые Сурков отправлял, ни от кого не скрываясь. Ведь журналист, не потчующий редакцию свежей информацией, скорее вызовет подозрения, чем тот, кто регулярно посещает почтовые отделения и телеграф.
Такой способ имел еще одно, может быть, самое главное преимущество: Сурков не нуждался в связниках, ему не приходилось мотаться по темным закоулкам в поисках подходящего места для закладки тайников, уходить от слежки и проверяться, постоянно проверяться, оглядываясь после каждого шага. Еще на первом курсе Краснознаменного института Сурков усвоил простую истину: большинство разведчиков горит именно на связи. То связника отследили, то радиостанцию запеленговали, а то, еще хуже, подловили на немотивированном контакте с советским дипломатом.
Работая на свой страх и постоянно рискуя собственной головой, Сурков презирал посольских за леность и скудоумие. Приглашения на приемы, устраиваемые к ноябрьским и на Новый Год он как американский корреспондент получал часто, но никогда ими не пользоваться, кроме, разумеется, тех случаев, когда менялся шеф резидентуры и надо было издали показаться, чтобы тот знал его в лицо.
Будучи оторван от советской реальности и, пользуясь неограниченной свободой, Сурков приобрел массу вредных привычек, доставивших много неприятностей после того, как его неожиданно отозвали в Москву и посадили заниматься аналитическими обзорами и всевозможными справками.
За рубежом Сурков работал в одиночку и привык сам распоряжаться своим временем, ни у кого ничего не спрашивая. К тому же он не был стеснен в средствах, ему даже удавалось откладывать кое-что на черный день, экономя на липовых расходах. Экономил потихоньку, не зарываясь. Сотни три долларов туда, сотни две сюда — кто будет проверять, если проверка обойдется в десятки тысяч плюс немалый риск, что контролер завалится на какой-нибудь ерунде?
Наличие денег — пусть и небольших — постепенно формирует у человека восхитительное чувство свободы. К хорошему быстро привыкаешь, его перестаешь замечать и ценить, пока не лишишься.
После нескольких лет пребывания за границей московское сидение — каждый день с девяти утра до шести вечера — было нудным и вязким. Отношения в центральном аппарате ПГУ были запутанные и сложные, сослуживцы смотрели друг на друга с подозрением, настороженно, выискивая малейшие ошибки и просчеты. Иногда Суркову казалось, что его окружают одни враги. Практически не было возможности подумать, побыть наедине с собой. Вскоре после приезда в Москву Суркову дали однокомнатную квартиру, полностью обставленную стандартной мебелью, была даже посуда и набор кастрюль со сковородками, но даже дома он не мог полностью расслабиться.
Как-то он заметил, что за ним следят. Поначалу взволновался, но, осторожно расспрашивая приятелей, узнал, что наружное наблюдение ведется за всеми: за некоторыми постоянно, а за большинством периодически, по три-четыре дня в месяц. Приходилось регулярно ходить на партсобрания. Они длились по несколько часов монотонно, как сезон дождей в Южной Азии. Сурков чувствовал постоянное напряжение, и его одолевало странное ощущение нереальности окружающего.
Пребывание в Москве продолжалось двух лет, пока один из начальников не намекнул, что дальнейшему продвижению мешает холостяцкое положение Суркова. Досадный пробел в своей биографии Алексей Анатольевич ликвидировал быстро и радикально посредством внимательного анализа личных дел студенток Института иностранных языков. В результате как бы случайного знакомства он женился на выпускнице английского отделения, дочери второго секретаря Тюменского Обкома, которая была счастлива получить московскую прописку без всяких хлопот с папиной стороны.
Не прошло и трех месяцев, как Сурков получил назначение, о каком и мечтать не смел: советником посольства в Лондоне. Место считалось одним из самых престижных, попасть в Англию стремились многие, но выпало — Суркову.
Был, правда, слушок, что не обошлось без вмешательства тестя, а заместитель начальника ПГУ Крючков, курировавший тогда европейское направление, так тот прямо сказал: «Партия — великая направляющая сила. Направит, куда надо, если состоишь с ней в близком родстве».
Перед отъездом Суркову пришлось два месяца отлежать в госпитале. Ему сделали несколько пластических операций, изменив черты лица, и приучили к новым двигательным стереотипам, чтобы никто из прежних знакомых не опознал его по походке или характерным жестам.
Но Лондон стоил таких жертв! Дипломатический паспорт, положение руководителя резидентуры — Сурков сравнительно быстро занял эту должность — вернули ему душевное равновесие и почти утраченный за время, проведенное в Москве, интерес к жизни.
Конечно, не бывает меда без ложки дегтя. Положение Суркова напрочь исключало возможность завести легкую интрижку на службе, тем более — за стенами посольства. Но это его не слишком тяготило. Постепенно Сурков открыл для себя множество способов доставлять себе удовольствия помимо женщин. Он научился распознавать и ценить хорошие вина, стал настоящим знатоком кулинарного искусства и навсегда отказался от сигарет, сменив их на легкие голландские сигары. Постепенно Сурков пристрастился к дорогим английским костюмам, тонкой итальянской обуви и шелковому белью, но заключительным аккордом, своеобразным апофеозом его самоусовершенствования стало умение наслаждаться каждой свободной минутой.
— Ничто не ценится так дешево, и не стоит так дорого, как время! — часто повторял Сурков, но мало кто понимал, что он имеет в виду.
За годы, проведенные в Лондоне, Сурков стал большим джентльменом, чем натуральные британские лорды, и законченным, убежденным сибаритом. Хотя если бы кто-нибудь осмелился назвать его так, то вызвал бы обиду и возмущение. Ведь в русском языке слово «сибарит» звучало так же оскорбительно, как «педераст»!
Ко всему прочему Сурков сумел значительно пополнить свой тайный банковский счет, поскольку единолично курировал особо деликатную линию загранразведки — финансирование братских и дружественных партий, а также всевозможные фирмы «друзей», несчетно расплодившиеся в 80-х годах.
Начало судьбоносных перемен он воспринял без особых эмоций. Горбачев ему нравился, и, — что немаловажно, — симпатия была взаимной. С будущим прорабом перестройки Сурков познакомился во время первой зарубежной поездки только что назначенного секретаря ЦК. Их деловая беседа длилась почти час, вдвое дольше намеченного и продолжилась за ужином в одном из ресторанов, куда Горбачев приехал поздно вечером, нарушив все мыслимые инструкции и нормы протокола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140