— «Не говори глупостей». — «Это вовсе не глупости. Я серьезно так думаю. Я люблю тебя и потому хочу, чтобы ты жил, а не существовал. Ну, что ты получаешь от жизни?» — «А этот дом? Вся эта роскошь?» — «Плевала я на них. Мне это не нужно. Я делю с тобой жизнь не из-за материальных благ, а из-за тебя самого, только из-за тебя. Я хочу жить с тобой — с мужчиной, с человеком, а не с роботом, не с машиной, производящей деньги». — «Всему этому будет конец». — «Ты прекрасно знаешь, что нет». — «Вот вернусь из Лиона…» — «И все пойдет как прежде». — «Нет, на этом я поставлю точку…» — «В данном деле — да. Но такой человек, как ты, не может поставить точку и отрешиться от дел вообще. Это невозможно. Одно влечет за собой другое. Как зубчатая передача — стоит попасть туда мизинцу, и всю руку затянет, если вовремя не отдернуть. Даже если ты одержишь победу в Лионе и обеспечишь себе контроль над мировым производством шелка, тебе придется потом укреплять свои позиции, и не пройдет и трех месяцев, как ты вынужден будешь их защищать. Неужели ты еще недостаточно богат?» — «Богатство тут ни при чем. Но, вообще говоря, состояние быстро растает, если пустить дело на самотек. Стоит выйти из игры — и ты банкрот». — «Знаю. Но есть и другие примеры: Кругер, Лоуенстайн. Они не отошли от дел, и тем не менее их нет. Оба кончили самоубийством. А до того — разве они жили? Существовали!» — «Глория, поверь: если я не одержу победы в Лионе, я взлечу на воздух и вместе со мной — не только все мое дело, но и уйма людей! А когда в Лионе все будет улажено, я сбавлю темп, я, наконец, осуществлю…» — «Возможно, ты этого и хочешь, но никогда не сделаешь. Рано или поздно наступает день, когда приходится выбирать. Я для себя выбор сделала. Я жду, чтобы и ты сделал его». — «А именно?» — «Пошли в Лион Ройсона. Остановись — ничего больше не предпринимай. Отойди от дел. И давай уедем, Жильбер, вдвоем, чтоб наконец пожить, насладиться жизнью». — «Ты полагаешь, мне этого не хочется?» — «Может быть, бессознательно. Но по-настоящему ты к этому не стремишься». — «Неправда».
Он вспомнил, как она тогда подошла к нему, с таким жалким, несчастным лицом.
«Нет, правда, — сказала она, — правда, Жильбер. Только с меня хватит — не могу я больше жить здесь одна, всегда одна, дожидаясь тебя. Я много думала, не один день размышляла над этим — времени у меня было, как ты догадываешься, предостаточно! Если бы я была другой женщиной, каких много вокруг, я бы удовольствовалась этой роскошью, еще бы: красивый дом, мои три машины, по вечерам — чаепития с женами твоих компаньонов в их квартирах, окнами на Сентрал-Парк. Но я… я не хочу больше такой жизни. Да и никогда ее не хотела. Я всегда мечтала, чтобы подле меня был обычный человек, просто мужчина, который заботился бы обо мне. Все твое богатство не может мне заменить тебя. Возможно, я слишком требовательна, но это потому, что я тебя люблю. И хочу от тебя вовсе не того, что ты мне даешь. Ты говоришь о роскоши, но единственная подлинная роскошь — это возможность распоряжаться своим временем, а у тебя ее нет. Вот та роскошь, которая мне нужна, хотя и роскоши и времени у меня в избытке. А потом я знаю: если ты и дальше будешь идти этой дорогой, ты плохо кончишь. Вот я и предлагаю тебе: плюнь, брось все, уедем со мной, даже без денег — в Америке ты всегда сумеешь заработать. Я хочу жить и хочу, чтобы ты тоже жил. У меня было время любить тебя, у тебя его не было. Скажи только „да“, и мы начнем жизнь сначала». — «Когда я вернусь из Лиона». — «Тогда будет поздно». — «Дай мне еще эту отсрочку» — «Нет. Сейчас — или никогда». — «Но это же нелепо — вдруг предъявить мне такое требование, вот так, сразу. Я не могу взять на себя такую ответственность. Ну, хорошо, я согласен разорить себя, но я не могу поставить под удар тех, кто мне доверился». — «Как будто мысль о том, что ты кого-то разоряешь, когда-либо останавливала тебя!» — «Мои конкуренты…» — «И не только конкуренты. Филдмен, Йолсон, Кастро — разве ты не придушил их, хоть они и были твоими компаньонами?» — «Они поступили бы точно так же — это была война по всем правилам». — «Но сегодня-то ведь речь идет о твоем собственном спасении!..» — «Видишь ли, — сказал он ей тогда, — бывают дни, когда я сам думаю об этом. Дни, когда я чувствую такую усталость, такую усталость… вот как Кастро, который говорил: „Устал, я так устал“, — и выстрелил себе в рот. Тем не менее я не могу бросить дела, пока не побываю в Лионе, — продолжал он, — не могу, это невозможно».
Она отстранилась от него. Порыв нежности прошел, — она, видимо, приняла решение. И, глядя ему прямо в глаза, сказала: «Жильбер, либо ты едешь со мной, либо я уезжаю одна». — «Хорошо, — сказал он, беря свой кожаный портфель и направляясь к выходу на улицу, где его ждал поданный шофером „паккард“, — увидимся за ленчем. Я вернусь сюда. Мой самолет улетает в пятнадцать часов». — «И тогда ты скажешь, едешь ты или нет?» — «Непременно».
Но решение уже было принято. Он не мог не ехать в Лион. Все эти разговоры были просто ребячеством. Да, по возвращении он, возможно, подумает… Одержав победу, он сбавит темп, постепенно переложит часть обязанностей на Ройсона, оставит за собой лишь некоторые дела. Глория права, он это понимал: ему действительно некогда жить. Любит ли он ее? Конечно. Но было ли у него время хотя бы задуматься над этим? Да и задавался ли он когда-либо таким вопросом? Она была с ним, чего ж тут еще раздумывать! Ее внезапное требование было просто капризом, капризом избалованной женщины, которая не знает, куда себя девать. Она скучала, а он — разве он ради развлечения ведет эту напряженную, чреватую опасностями жизнь? Нет. Но он был отравлен ею и не мог без этих треволнений обойтись. И тем не менее он не солгал, сказав, что чувствует усталость… Это в тридцать-то три года! Что ж тут особенного? От такой нагрузки люди быстро изнашиваются, и дело не только в том, что могут сдать сосуды или печень, — изнашиваются нервы, он это прекрасно знал: недаром он уже не водит сам свою машину, боясь, как бы не подвели рефлексы. «М-да, умереть вот так, на ходу… А в общем-то она права!» — сказал он себе, сидя в «паккарде», уносившем его на Манхэттен. Потом он вспомнил, как Глория сказала ему: «Либо ты едешь со мной, либо я уезжаю одна». Она не сделает этого, нет, нет, не сделает… Он привезет ей из Франции хороший подарок. Он пошлет ей телеграмму, покается. Если надо будет, по возвращении он бросит недели на две — нет, на неделю — все дела, отдохнет с ней вдвоем где-нибудь на берегу озера. И тут же про себя он добавил: «Я этот отдых к тому времени вполне заслужу!»
Но он заранее знал, что ничего этого не будет. В полдень он сказал Ройсону: «Соедините меня с мадам». И когда тот вызвал к телефону Глорию, Жильбер вдруг решил — не из трусости, а из нежелания возобновлять спор:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76