«Мосье Жильбера Ребеля, прилетевшего из Нью-Йорка, просят…»
Внезапно до его сознания дошло, что где-то произносят его имя, и он поднял голову.
«Мосье Жильбера Ребеля, прилетевшего из Нью-Йорка…»
Он подозвал официанта.
— Меня просят подойти к окошку «международной корреспонденции». Не могли бы вы сходить туда и выяснить, в чем дело?
— Я не могу бросить работу, мосье.
— Но ведь, кроме меня, у вас никого нет!
— Видите ли, это окно выдачи телеграмм и депеш, такие вещи дают только в собственные руки.
— У вас нет здесь посыльного?
— Есть, но не в утренние часы. И потом ему бы тоже ничего не выдали.
Жильбер с досадой посмотрел на разложенные бумаги.
— Вы можете оставить все здесь, — сказал официант, — никто их не тронет, я присмотрю. К тому же вы вернетесь через пять минут.
Жильбер поднялся.
— Хорошо, — сказал он, еще раз взглянул на свой портфель, на бумаги, лежавшие на столе рядом с полной чашкой, которая уже еле дымилась, — я сейчас вернусь.
Он толкнул дверь, ведущую в холл, и поискал взглядом нужное окно. Громкоговоритель умолк. За стойкой копошился служащий. Ребель подошел к нему.
— Я Жильбер Ребель, — сказал он.
— У вас есть удостоверение личности?
Он протянул паспорт, тот сверил данные и вернул документ.
— Вам две телеграммы, — отрывисто произнес он.
Он положил их на стойку, одну за другой, в порядке поступления и пододвинул к Жильберу. Две телеграммы? Один только Ройсон мог послать их Жильберу, — Ройсон, оставшийся в Нью-Йорке, его правая рука, доверенное лицо. В том, что он послал телеграмму, нет ничего необычного, но две!..
Жильбер отошел от стойки, вскрыл первую телеграмму. Подпись тотчас подтвердила его догадку, что телеграмма — от Ройсона. Сначала прочесть ее — даже если вторая опровергнет первую: всегда надо делать все по порядку.
«Президент Французского шелка Буанье вернется Лион только вторник четвертого ноября восемнадцать часов извиняется задержку просит перенести встречу двадцать часов его доме тчк Господа Бомель и Амон будут встречать вас аэродроме условленный час».
«Старая лиса!» — подумал Жильбер. Телеграмму-то Буанье дал, но уже после того, как Жильбер вылетел из Нью-Йорка — явно с таким расчетом, чтобы он ничего не мог изменить в намеченных планах и чтобы в дороге его никто не мог предупредить, — словом, чтобы все осталось, как было задумано. Встретят его Бомель и Амон, люди подчиненные, но прекрасно обо всем осведомленные, они проведут с ним день, естественно, разговор зайдет о деле, они попросят показать им документацию, тогда как он собирался атаковать Буанье с ходу, напрямик, обложить противника и убедить его капитулировать прежде, чем он выслушает кого-либо из своих сподвижников. Ройсон правильно поступил, что дал телеграмму. Встреча с Буанье после разговора с Амоном и Бомелем — это уже не то. Жильбер разработал совсем другую тактику. Вот ведь удача, что телеграмма Ройсона настигла его! Хорошенький был бы у него вид, когда бы он сошел с самолета в Лионе и попал прямо в лапы Бомеля и Амона, причем противника нельзя было бы ни в чем упрекнуть, поскольку Буанье телеграфировал в Нью-Йорк и телеграмма пришла туда — хотя, конечно, все было заранее рассчитано — через несколько минут после того, как самолет «Эр-Франс» поднялся в воздух. Пришлось бы ему тогда поломать голову еще над одной проблемой!
Так, теперь вторая телеграмма — возможно, она все перевернет. Если Ройсон телеграфировал дважды, значит, у него были на то основания. Жильбер нетерпеливо взрезал ногтем бумагу.
Сначала он ничего не понял. Телеграмма была не от Ройсона. Под ней не стояло подписи. Он прочел:
«Ушла из дома не вернусь никогда тчк Честно тебя предупреждала была последняя возможность исправить тчк Ты сделал выбор тчк Решения не изменю хоть и очень тяжело прощай».
Глория! И даже не подписалась. Значит, она все-таки ушла! Дура! Так ничего и не поняла! А, все они одинаковы — сентиментальные эгоистки, так и норовят что-нибудь выкинуть! А еще клянутся в любви! Впрочем, Глория любила его. Если бы не любила, не могла бы удовольствоваться теми крохами внимания, которые он на протяжении этих трех лет ей дарил. Что и говорить, жизнь, уготованная им для женщин, особенно для своей жены, — а хоть он и не был официально женат на Глории, она все же была его женой, — это сущий ад, но Глория знала, на что шла: какая еще может быть жизнь у человека, который ворочает такими большими делами? А впрочем, все это глупости, блажь, — вот он прилетит в Нью-Йорк, покончив с «Французским шелком», выиграв эту решающую битву, найдет Глорию и вернет ее домой, займется ею, женится на ней. Почему, кстати, он не сделал этого до сих пор? Он ведь не раз об этом думал. И неизменно приходил к выводу, что не делал лишь потому, что всегда было некогда. Некогда умереть, некогда жениться! В общем-то, если поразмыслить, получается смешно: у таких людей, как он, — это сказала Глория, и она права, — ни на что нет времени. И он принял великое решение: как только он вернется в Нью-Йорк…
Но когда он вернется в Нью-Йорк, Глории там уже не будет, — Жильбер это знал. Так зачем же обманывать себя? Если посмотреть на это со стороны, как он делал всегда, когда речь шла о делах, партия проиграна. Он больше не увидит Глории. Она ушла от него — навсегда. А ведь он дорожил ею — и она любила его! Нет, нет, не может это так кончиться!..
Но это был конец, и он это сознавал. Глория устала и не вернется больше к нему. Она никогда не возобновит с ним жизни, которую и жизнью-то нельзя назвать и которую она теперь, наверно, возненавидела, найдя в себе силы с нею расстаться или, быть может, слишком от нее устав. Она ушла не потому, что разлюбила его, а потому, что не могла больше так жить. Она исчерпала свои силы, а он — какие обещания ни давай, он знает, что все равно не сможет их сдержать, что они ровно ничего не стоят. Найдет ли он хотя бы время, чтобы дать их? Найдет ли время разыскать ее, сможет, ли урвать те несколько минут, которые необходимы, чтобы вернуть ее, а потом удержать, если ему удастся уговорить ее вернуться?
В нем нарастала злость, досада. Значит, накануне, когда между ними произошла эта сцена, она так и не поняла, что если он все-таки летит в Париж, несмотря на ее мольбы и угрозы, то потому, что иначе поступить он не может.
«Жильбер, в последний раз даю тебе возможность выбрать. Я не могу больше так жить. Я люблю тебя, но ты не принадлежишь мне. Я иной раз жду тебя, жду, и, когда мне кажется, что ты уже вот-вот явишься, кто-нибудь из твоих помощников звонит мне и говорит, чтобы я не ждала. Десятки раз мы строили всякие планы — уехать в Калифорнию, в Майами — и ни разу не могли их осуществить. Если ты и совершал поездки, то лишь „по делам“ и без меня. Я бы тысячу раз предпочла, чтобы ты уехал с другой женщиной».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76