Здесь почти жертвенно заботятся о будущих поколениях. Ради них люди десятилетиями отказывались от насущного, отдавали жизнь в боях, экономили, строили, воспитывали новых людей для жизни по-новому. Это новое трудно постигнуть. Можно еще понять, что электричество применяют повсюду, заменяя им и бензин и газ, не жгут больше дров даже в деревнях, можно еще понять, как небольшой электрической автомашиной, аккумуляторы которой заряжаются у любого фонарного столба, вправе воспользоваться каждый, взяв ее прямо на улице и оставив потом заряжаться у тротуара для следующего желающего на ней ехать, можно понять начавшееся расселение жителей городов ближе к природе: быстрые средства транспорта позволяют им жить среди лесов и полей, да и места их работы, цехи заводов часто строят теперь не за общей заводской оградой, а рассеянными вдоль шоссе, вблизи новых поселений. Все удастся понять, но невозможно постичь их психологию. Для них главным стал не комфорт, не устойчивое благополучие, работа, которая у нас служит лишь средством достижения всего этого. У них она возводится в ранг потребности.
Девочка, смешная и милая, еще бутон, полный грядущей силы и прелести, сидя рядом со мной, наивно гордилась всем этим вместо того чтобы думать о танцах или выпивке за стойкой, как, увы, делают ее сверстницы у нас.
Первый небоскреб, на который она мне указала, целый город этажей вместительнее нашего Эмпайер Стейт-Билдинга, был расположен очень удачно, его капризный зубчатый контур напоминал воздушные замки, которые я в детстве представляла себе, глядя на летящие облака.
И такой же сказкой детства показалась мне симфония красок, в которые недавно оделся город. Они применили цветной асфальт на мостовой и цветные плиты тротуаров. Машины на улицах встречаются только ярких цветов, их пестрый поток в разноголосом шуме города играет красками, как мечтал об этом когда-то Скрябин. Своеобразно использован цвет в домах, их архитектура пересмотрена теперь в общем плане цветовой симфонии города.
Я убеждала себя, что хочу видеть только старину, ее благородный темный налет… Я внутренне протестовала против того, что старое и прекрасное отодвинуто на задний план, прикрыто новым и чуждым.
Оно наступало на меня, теснило со всех сторон, смущало… Мне требовалось собрать все свои силы, чтобы противостоять ему, помнить о долге, приверженности только твоему пути, по которому должен все же пойти наш народ-богоносец, каких бы успехов он ни добился на пути ложном и мнимом. И я оказалась сильнее коварного искуса, смогла посмотреть на все это холодными глазами.
Поперечные улицы то и дело ныряли в туннели — здесь все пересечения сделаны на разных уровнях.
Наконец улица стала узкой, уже непрямой. Где-то рядом чувствовались твои переулки… Мелькали высокие ажурные краны, железными руками перестраивающие город, но переулки еще были, были… Я только не успевала заглянуть в них…
Но вот мы выехали на мост через совсем неширокую реку, и меня ослепило играющее на солнце золото куполов. Старинные башни, непревзойденные по своей красоте, стены, знававшие следы ядер, соборы, хранившие останки властителей Руси…
Мне предстояло работать в огромном институте, требовалось пройти формальности. Я страшилась. У меня были для этого основания… Не потому ли я так легко оказалась в суете лабораторий Великой заполярной яранги, что работы там умышленно не скрывались?
Я проходила по улице, которую ты помнишь еще с вековыми деревьями, ныне уничтоженными, и рядом с особняком знаменитого певца, друга твоего отца, видела высокое здание, где люди говорили на привычном мне языке, но куда я не смела ни зайти, ни говорить, как они…
Мне нужно было оправиться после удара, требовалось вновь найти себя.
Когда-то ты говорил о Великом расколе, повторенном ныне историей с удесятеренной силой, рассказывал о неистовой силе женщины, на которую я должна походить… Я захотела увидеть ее и немедля пошла в художественную галерею. Крепко сжав зубы, я искала нужный мне зал. И вдруг замерла, словно перед распахнутым окном. Я увидела заснеженную улицу с санной колеей, толпу народа.
Она сидела в розвальнях, исступленно подняв руку с двуперстным крестным знамением…
И я, раскольница конца двадцатого века, позавидовала ей, той, которая могла перед всем народом поднять закованную в цепь руку, звать народ на истинный путь… Я же должна была таиться и молчать…
Я всматривалась в лица окружавших ее людей. Ужас и сочувствие женщин, материнское горе нищенки, благословение на подвиг сидящего на снегу юродивого… Я увидела даже тебя, спокойного, углубленного в себя, тебя, странника с посохом, посылающего меня на подвиг из чужедальней страны…
Рядом с розвальнями шла сестра и последовательница боярыни Морозовой княгиня Урусова… А кто пойдет рядом со мной?
Я стояла перед картиной, углубленная в свои мысли, и вдруг услышала разговор на родном языке.
Я была окружена толпой американцев, которых сразу узнала по произношению и одежде. Их привела маленькая девушка в смешных круглых очках. Она старательно выговаривала английские слова:
— Первые наброски картины позволяют думать, что художник во время работы над картиной видел мрачный кортеж смертников 1881 года. Через Петербург тогда провезли повозки, на одной из которых спиной к лошади сидела на скамейке Софья Перовская с доской на груди, где было написано: «Цареубийца». Первый набросок боярыни Морозовой художник сделал тоже с доской на груди, лишь впоследствии убрав ее.
Дедушка! Ты только подумай! Героиня, которую ты мне ставил в пример, оказывается, списана с цареубийцы!..
— Софья Перовская, прикованная цепью за руки, ноги и туловище к скамье, была в черном арестантском одеянии, на голове ее был черный платок в виде капора, как и на этом этюде. — Девушка указала на другую стену зала, где развешаны были эскизы к большому полотну. — На ее бледном лице, как говорили, играла уничтожающая улыбка, глаза сверкали. Очевидец записал: «Они прошли мимо нас не как побежденные, а как триумфаторы, такой внутренней мощью, такой непоколебимой верой в правоту своего дела веяло от их спокойствия».
Я не могла стоять, опустилась на стул, который кто-то подвинул мне. С кого мне брать пример? С цареубийцы? Ведь ты так гордился родством с царствовавшим домом!..
— Вам нехорошо? — спросила меня незнакомая красивая женщина.
Я кивнула.
— Я провожу вас, вы позволите? В каком отеле вы остановились? В «Украине»?
Я вышла на воздух вместе с нею. Она окликнула такси. Мне не нужен был отель — я остановилась на квартире своей руководительницы, которая жила вместе с дочкой и с мужем-летчиком, постоянно отсутствовавшим. Но я все же села в такси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124