мы русские люди. Сейчас «Золотая братина» в Германии, в чужих руках. Давайте сегодня, когда все прояснилось, кто есть кто… давайте поставим перед собой задачу: вернуть «Братину» русскому человеку, вам, Алексей Григорьевич.
– А дальше? – Граф Оболин в упор смотрел на Забродина.
– Дальше… – Глеб запустил руки в свои густые, слегка вьющиеся волосы: признак крайнего волнения – знал Кирилл Любин. – Еще в Питере об этом было условлено: Советское правительство оплатит вам стоимость сервиза…
– Всю? – усомнился граф Оболин. – У большевиков есть триста миллионов немецких марок на какой-то графский сервиз? На величайшее, как вы, Кирилл Захарович, утверждаете, произведение искусства? Полноте! Не держите меня, господа… Впрочем, то-ва-ри-щи… Не держите меня за полного дурака. За год господства всеми своими деяниями большевики доказали: им культура противопоказана.
– Я подтверждаю, Алексей Григорьевич, – сказал Любин, – что такой разговор был. Если угодно, я поставил условие: удастся вернуть «Братину» – вы получите за нее денежную компенсацию. Мне обещали… Правда, возможно, не полную стоимость…
– Вот-вот, не полную!.. Чего уж там, Кирилл Захарович, в хорошей компании вы оказались, ничего не скажешь! Ведь большевики, ваша Чека… – граф Оболин еле сдерживал себя, чтобы не перейти на крик, – все они бандиты, разбойники с большой дороги. Разве вы не убедились в этом дома, в России?
– Подождите, граф. – В голосе Забродина появились твердые, неумолимые нотки. – Оскорблениями, упреками мы с вами вряд ли чего достигнем. Давайте представим вот что. В Чека ничего не узнали о «Золотой братине». Мы с Кириллом Захаровичем не появились у вас в гостиничном номере в Мемеле. Что из этого следует? Только одно: «Золотую братину» лжеграф – он же ваш дворецкий Толмачев – продает Нейгольбергу за тридцать пять миллионов марок и вместе с Дарьей исчезает, для вас – бесследно. Даже узнав из газет о настоящей цене сервиза, – если бы такие сведения туда проникли, – Никита Никитович никогда бы не обратился в суд, боясь разоблачения. Вы со мной согласны, Алексей Григорьевич?
После тяжелого раздумья граф Оболин кивнул:
– Согласен…
– Поэтому, – продолжал Забродин, – давайте доведем начатое до конца. У нас две задачи: вырвать у ювелира сервиз… И вернуть вам Дарью.
– Хорошо, хорошо! – заспешил граф Алексей Григорьвич. – Я остаюсь с вами. Пока… На время, до процесса. Я делаю это только из-за Дарьи, из-за моей Дарьюшки… Умоляю: верните мне ее! Умоляю…
– Мы все сделаем для этого. – И опять Забродин раскурил трубку. – Однако процесс может не состояться…
– Почему? – в крайнем удивлении перебил Кирилл Любин.
– Теперь Толмачев знает, с кем имеет дело, знает, что за графом стоит Чека… – Глеб помедлил: – И скорее всего, он рассуждает, уж простите, Алексей Григорьевич, так же, как вы: если граф Оболин выиграет процесс, злодеи-большевики заберут себе «Золотую братину» целиком, оставив вас на бобах.
– Резонно, – согласился граф Оболин, слабо улыбнувшись. – А разве, Глеб Кузьмич, не так?
– Не так! Компенсацию вы получите. Но этого не будет знать Толмачев. И, по моему убеждению, возможны два варианта поведения Толмачева. Первый вариант. Он постарается сорвать процесс, рассуждая: пусть лучше «Золотая братина» останется у Нейгольберга в Германии, чем вернется в красную Россию. А потом уж он будет думать, что делать. Мне ясно одно: с надувательством Арона Нейгольберга Никита Никитович не примирится никогда. Второй вариант. Толмачев может все-таки допустить судебный процесс и действовать в зависимости от того, как он будет проходить. И в этом случае, Алексей Григорьевич, он станет искать встреч с вами… Какой вариант выберет ваш дворецкий, покажут ближайшие два-три дня.
– И что же делать? – спросил граф Оболин.
– Разрабатывать ответные действия на оба варианта. А пока ждать. – Забродин сделал глоток остывшего кофе. – Теперь Никита потерял вас. И значит, будет искать. Зададим себе вопрос: где прежде всего? Ответ элементарен: там, где «Золотая братина», около нее… Кстати, и для вас, Алексей Григорьевич, очень важна встреча с Толмачевым: только через него мы можем выйти на Дарью. – Теперь Глеб Забродин смотрел, не отрываясь, в глаза графа Оболина. – Итак, вы готовы и дальше сотрудничать с нами?
– Только из-за Дарьи! Только из-за Дарьюшки!..
Глава 26
Поиски лжеграфа
Берлин, 7 ноября 1918 года
Пока события разворачивались в Швейцарии, в Берлине оставались Мартин Сарканис и Василий Белкин. Готовить судебный процесс – такова была задача, поставленная перед ними. Впрочем, Вася Белкин оказался для столь важной и деликатной цели не очень пригодным (какой от него прок в переговорах без знания немецкого языка?), и всю сложную работу осуществлял Сарканис. О том, как в Германии обстоят дела с «Золотой братиной», Петроград, Чека, непосредственно Дмитрий Наумович Картузов получали постоянную информацию через дипломатические и торговые представительства Советской России в Берлине, и информация эта готовилась Мартином. Идея судебного процесса была одобрена Центром, естественно при условии, если будет найден Никита Толмачев и у него отберут фальшивую купчую. На адвокатов отпустили немалые средства.
И все резко изменилось буквально за день до появления в Берлине Забродина, Любина и графа. В Петроград было срочно отозвано дипломатическое представительство.
– Подробностей не знаю, – сказал Мартин Сарканис, когда вся группа собралась в отеле «Новая Германия». – Нас ждет товарищ Решетов. Такси подъедет через десять минут.
Двухэтажный особняк размещался в тихом тупиковом переулке в центре города. Газоны с кустами роз, на фиолетовых ветках которых еще держались побуревшие листья. Широкие каменные ступени, ведущие к массивным дверям, большие темные окна без штор. Над парадным трепетал на осеннем ветру красный флаг с серпом и молотом. Табличка на немецком и русском языках сообщала: «Торговое представительство Советской Российской Федерации».
К ним навстречу вышел человек лет тридцати, высокий, спортивного телосложения, в безукоризненном темно-сером костюме-тройке, с лицом, лишенным индивидуальности. «Только взгляд ускользающий», – успел заметить Кирилл Любин.
– Прошу, товарищи. – Голос был ровный, бесцветный. – Николай Семенович ждет.
Кабинет Николая Семеновича Решетова, очевидно первого лица в торгпредстве, показался огромным, может быть, из-за аскетической пустоты: письменный стол в глубине с черным телефонным аппаратом, над ним портрет Карла Маркса; второй длинный стол, канцелярский, голый, унылый, был углом придвинут к письменному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
– А дальше? – Граф Оболин в упор смотрел на Забродина.
– Дальше… – Глеб запустил руки в свои густые, слегка вьющиеся волосы: признак крайнего волнения – знал Кирилл Любин. – Еще в Питере об этом было условлено: Советское правительство оплатит вам стоимость сервиза…
– Всю? – усомнился граф Оболин. – У большевиков есть триста миллионов немецких марок на какой-то графский сервиз? На величайшее, как вы, Кирилл Захарович, утверждаете, произведение искусства? Полноте! Не держите меня, господа… Впрочем, то-ва-ри-щи… Не держите меня за полного дурака. За год господства всеми своими деяниями большевики доказали: им культура противопоказана.
– Я подтверждаю, Алексей Григорьевич, – сказал Любин, – что такой разговор был. Если угодно, я поставил условие: удастся вернуть «Братину» – вы получите за нее денежную компенсацию. Мне обещали… Правда, возможно, не полную стоимость…
– Вот-вот, не полную!.. Чего уж там, Кирилл Захарович, в хорошей компании вы оказались, ничего не скажешь! Ведь большевики, ваша Чека… – граф Оболин еле сдерживал себя, чтобы не перейти на крик, – все они бандиты, разбойники с большой дороги. Разве вы не убедились в этом дома, в России?
– Подождите, граф. – В голосе Забродина появились твердые, неумолимые нотки. – Оскорблениями, упреками мы с вами вряд ли чего достигнем. Давайте представим вот что. В Чека ничего не узнали о «Золотой братине». Мы с Кириллом Захаровичем не появились у вас в гостиничном номере в Мемеле. Что из этого следует? Только одно: «Золотую братину» лжеграф – он же ваш дворецкий Толмачев – продает Нейгольбергу за тридцать пять миллионов марок и вместе с Дарьей исчезает, для вас – бесследно. Даже узнав из газет о настоящей цене сервиза, – если бы такие сведения туда проникли, – Никита Никитович никогда бы не обратился в суд, боясь разоблачения. Вы со мной согласны, Алексей Григорьевич?
После тяжелого раздумья граф Оболин кивнул:
– Согласен…
– Поэтому, – продолжал Забродин, – давайте доведем начатое до конца. У нас две задачи: вырвать у ювелира сервиз… И вернуть вам Дарью.
– Хорошо, хорошо! – заспешил граф Алексей Григорьвич. – Я остаюсь с вами. Пока… На время, до процесса. Я делаю это только из-за Дарьи, из-за моей Дарьюшки… Умоляю: верните мне ее! Умоляю…
– Мы все сделаем для этого. – И опять Забродин раскурил трубку. – Однако процесс может не состояться…
– Почему? – в крайнем удивлении перебил Кирилл Любин.
– Теперь Толмачев знает, с кем имеет дело, знает, что за графом стоит Чека… – Глеб помедлил: – И скорее всего, он рассуждает, уж простите, Алексей Григорьевич, так же, как вы: если граф Оболин выиграет процесс, злодеи-большевики заберут себе «Золотую братину» целиком, оставив вас на бобах.
– Резонно, – согласился граф Оболин, слабо улыбнувшись. – А разве, Глеб Кузьмич, не так?
– Не так! Компенсацию вы получите. Но этого не будет знать Толмачев. И, по моему убеждению, возможны два варианта поведения Толмачева. Первый вариант. Он постарается сорвать процесс, рассуждая: пусть лучше «Золотая братина» останется у Нейгольберга в Германии, чем вернется в красную Россию. А потом уж он будет думать, что делать. Мне ясно одно: с надувательством Арона Нейгольберга Никита Никитович не примирится никогда. Второй вариант. Толмачев может все-таки допустить судебный процесс и действовать в зависимости от того, как он будет проходить. И в этом случае, Алексей Григорьевич, он станет искать встреч с вами… Какой вариант выберет ваш дворецкий, покажут ближайшие два-три дня.
– И что же делать? – спросил граф Оболин.
– Разрабатывать ответные действия на оба варианта. А пока ждать. – Забродин сделал глоток остывшего кофе. – Теперь Никита потерял вас. И значит, будет искать. Зададим себе вопрос: где прежде всего? Ответ элементарен: там, где «Золотая братина», около нее… Кстати, и для вас, Алексей Григорьевич, очень важна встреча с Толмачевым: только через него мы можем выйти на Дарью. – Теперь Глеб Забродин смотрел, не отрываясь, в глаза графа Оболина. – Итак, вы готовы и дальше сотрудничать с нами?
– Только из-за Дарьи! Только из-за Дарьюшки!..
Глава 26
Поиски лжеграфа
Берлин, 7 ноября 1918 года
Пока события разворачивались в Швейцарии, в Берлине оставались Мартин Сарканис и Василий Белкин. Готовить судебный процесс – такова была задача, поставленная перед ними. Впрочем, Вася Белкин оказался для столь важной и деликатной цели не очень пригодным (какой от него прок в переговорах без знания немецкого языка?), и всю сложную работу осуществлял Сарканис. О том, как в Германии обстоят дела с «Золотой братиной», Петроград, Чека, непосредственно Дмитрий Наумович Картузов получали постоянную информацию через дипломатические и торговые представительства Советской России в Берлине, и информация эта готовилась Мартином. Идея судебного процесса была одобрена Центром, естественно при условии, если будет найден Никита Толмачев и у него отберут фальшивую купчую. На адвокатов отпустили немалые средства.
И все резко изменилось буквально за день до появления в Берлине Забродина, Любина и графа. В Петроград было срочно отозвано дипломатическое представительство.
– Подробностей не знаю, – сказал Мартин Сарканис, когда вся группа собралась в отеле «Новая Германия». – Нас ждет товарищ Решетов. Такси подъедет через десять минут.
Двухэтажный особняк размещался в тихом тупиковом переулке в центре города. Газоны с кустами роз, на фиолетовых ветках которых еще держались побуревшие листья. Широкие каменные ступени, ведущие к массивным дверям, большие темные окна без штор. Над парадным трепетал на осеннем ветру красный флаг с серпом и молотом. Табличка на немецком и русском языках сообщала: «Торговое представительство Советской Российской Федерации».
К ним навстречу вышел человек лет тридцати, высокий, спортивного телосложения, в безукоризненном темно-сером костюме-тройке, с лицом, лишенным индивидуальности. «Только взгляд ускользающий», – успел заметить Кирилл Любин.
– Прошу, товарищи. – Голос был ровный, бесцветный. – Николай Семенович ждет.
Кабинет Николая Семеновича Решетова, очевидно первого лица в торгпредстве, показался огромным, может быть, из-за аскетической пустоты: письменный стол в глубине с черным телефонным аппаратом, над ним портрет Карла Маркса; второй длинный стол, канцелярский, голый, унылый, был углом придвинут к письменному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160