– Поместим блюдо на его место – и тогда я включу подсвет, он у нас особый, еще мой отец придумал. Вы, Александр Петрович, увидите ваш фамильный сервиз во всей его божественной красоте.
– Да, да… Увижу… – Любин не узнал голоса графа – он стал хриплым и отрывистым. – Я… Я не могу поверить в реальность происходящего.
– Но это происходит! – воскликнул Иван Кириллович. – Сейчас мы поднимем крышку…
Директор музея подошел к левому краю витрины. Здесь в стену был вмонтирован неприметный металлический щит, на котором помещалась маленькая панелька с крохотными клавишами цифр и латинских букв; в ее правом углу горела яркая зеленая точка. Иван Кириллович оглянулся на витрину с сервизом – под ней не было узкой полосы зеленого света. «Значит, – убедился директор музея, – Никодим Иванович отключил „Братину“ от общей сигнализации». Но только у этого уникального экспоната была вторая, запасная, сигнализация – вот за этим металлическим щитом. И кодом владел только он, директор музея. Если срабатывала вторая сигнализация – сигналы тревоги должны прозвучать в отделении милиции и в дежурной части муниципального отряда быстрого реагирования.
Загородив щит спиной, Иван Кириллович стал, максимально сосредоточившись, набирать код. Он был длинным и состоял из трех последовательных комбинаций цифр и латинских букв. Проделывая все это, директор музея, однако, подумал не без озорства: «Сейчас по монитору за всем происходящим наблюдают охранники. Интересно, о чем думает Никодим Иванович? Что предполагает?» О второй, никому не ведомой сигнализации знали только командиры охраны, и с них была взята подписка о неразглашении этой тайны. Рукоятка рубильника была прохладной и податливой, одно легкое движение – и зеленая точка на панели в правом углу щита погасла. Иван Кириллович обернулся – и встретил три взгляда, устремленных на него: что-то общее было в этих взглядах, но предчувствие беды не посетило его, никакой опасности он не ощутил…
– Теперь последнее, Александр Петрович, – сказал директор музея. – Вот этими двумя хитроумными ключами открываем витрину. – Он вынул из внутреннего кармана пиджака два ключа с замысловатыми бородками на одном брелоке и склонился над первой замочной скважиной… Ключ поворачивался с трудом – давно, очень давно не поднимали бронированное стекло, которое герметично и надежно укрывало «Золотую братину». Второй ключ повернулся легче. – Ну вот и все. Настала самая торжественная минута…
И в этот момент сзади Любина прозвучал глухой удар – и тут же истошный крик эхом отразился от сводчатых потолков. Иван Кириллович быстро обернулся и увидел графа Оболина с окровавленным лицом, у которого подгибались ноги, – он медленно падал головой вперед. Позади Александра Петровича, широко расставив ноги, стоял «телохранитель» Евгений.
– Да что же…
Директор музея не закончил фразы: на его голову обрушился сокрушительный удар, брызнули ослепительные искры – и их тут же поглотила густая мгла.
За всем происходящим в подвальном зале наблюдал по монитору Никодим Иванович Воротаев.
Он увидел, как упали на пол, оглушенные ударами сзади, граф Оболин и Любин, как «телохранители», быстро взглянув друг на друга, с трудом подняли тяжелую раму с бронированным стеклом. И в то же мгновение охранник увидел на экране монитора нечто невероятное: за спинами «телохранителей» возникло пульсирующее облако, в котором замелькали густые черные и белые пятна; черных было больше, пятна сталкивались, расходились и опять устремлялись друг на друга. С ужасом Никодим Иванович обнаружил, что внутри облака сгустки белого и черного постепенно преображаются в человеческие лица, только прозрачные… Лицо, которое возникло из белого пятна, приблизилось. Это был лик молодого мужчины, иконописно прекрасный и мужественный, возле правого уха у него было маленькое родимое пятно в виде бабочки. Вокруг него клубились, надвигаясь со всех сторон, другие мужские лица, тоже исполненные неземной красоты, но искаженные страстями, обуревавшими их, – злобой, яростью, жаждой расправы. Красота их была отталкивающей. У левого уха каждого из них ликов тоже было родимое пятно, но разглядеть его Воротаев не мог: какая-то клякса.
«У них борьба, сражение, – пронеслось в сознании охранника. – И белого черные побеждают…» Все это длилось несколько мгновений. «Бред, – сказал себе Воротаев. – Нервы… Галлюцинация. – Он выключил монитор. – Чушь… Ничего этого не было». Командир группы охраны снова успокоился, движения его стали быстрыми и четкими. В течение двух-трех минут он вывел из строя всю систему сигнализации музея и по всем каналам, включая внутренний, прервал телефонную связь особняка во Втором Зацепном переулке с внешним миром и поспешил в подвальный этаж музея. У двери оглянулся: Федор Рябушкин и Остап Цугейко лежали возле стола в тех позах, в которых сразил их напиток под названием «Абсолют». Нетронутая закуска, початая бутылка. Воротаев вернулся к столу, закрутив на бутылке пробку, сунул ее в свою кожаную сумку, туго набитую мешками из тонкой парусины, и вышел с ней из комнаты.
Было пять минут восьмого, когда охранник Николай Якименко, скучавший в своей наружной будке возле ворот музея, услышал, как в телефонном аппарате внутренней связи коротко тренькнуло. Николай поднял трубку – мертвое молчание, ни единого эфирного звука или шороха. Он набрал номер помещения охраны – в ответ глухота. Телефон не работал – сломался или был отключен. Николай схватил трубку городского телефона – гудок отсутствовал. «Вырубили. Да что там, твою мать, происходит?» Он приоткрыл дверь и огляделся. Второй Зацепный был пуст – ни машин, ни прохожих. Переулок был тупиковым, на противоположной стороне кладбище, где уже давно не хоронят. Возле будки стоял синий фургончик с затемненными стеклами – «Мерседес-бенц» А 816 ЕН, РУС 77. «Отделение милиции за три квартала. Рвануть туда? Нет, не имею права покинуть пост. Чё делать-то? Добежать до ребят в дежурке?» И тут Николай увидел, что парадная дверь в глубине особняка открылась и из нее вышел Никодим Иванович Воротаев. «Фу ты, Иваныч! – обрадовался молодой охранник. – Значит, все в норме».
Между тем командир смены быстро пересек цветник перед домом и направился к калитке. Николай Якименко по высоким ступенькам сторожевой будки стал спускаться навстречу своему командиру и… замер на предпоследней ступеньке – на него было направлено дуло пистолета.
– Коля, – спокойно и тихо сказал Никодим Иванович, только глаза у него были незнакомые, неузнаваемые: в них чудовищно расширились зрачки. – Коля, спускайся и будешь делать то, что я тебе скажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
– Да, да… Увижу… – Любин не узнал голоса графа – он стал хриплым и отрывистым. – Я… Я не могу поверить в реальность происходящего.
– Но это происходит! – воскликнул Иван Кириллович. – Сейчас мы поднимем крышку…
Директор музея подошел к левому краю витрины. Здесь в стену был вмонтирован неприметный металлический щит, на котором помещалась маленькая панелька с крохотными клавишами цифр и латинских букв; в ее правом углу горела яркая зеленая точка. Иван Кириллович оглянулся на витрину с сервизом – под ней не было узкой полосы зеленого света. «Значит, – убедился директор музея, – Никодим Иванович отключил „Братину“ от общей сигнализации». Но только у этого уникального экспоната была вторая, запасная, сигнализация – вот за этим металлическим щитом. И кодом владел только он, директор музея. Если срабатывала вторая сигнализация – сигналы тревоги должны прозвучать в отделении милиции и в дежурной части муниципального отряда быстрого реагирования.
Загородив щит спиной, Иван Кириллович стал, максимально сосредоточившись, набирать код. Он был длинным и состоял из трех последовательных комбинаций цифр и латинских букв. Проделывая все это, директор музея, однако, подумал не без озорства: «Сейчас по монитору за всем происходящим наблюдают охранники. Интересно, о чем думает Никодим Иванович? Что предполагает?» О второй, никому не ведомой сигнализации знали только командиры охраны, и с них была взята подписка о неразглашении этой тайны. Рукоятка рубильника была прохладной и податливой, одно легкое движение – и зеленая точка на панели в правом углу щита погасла. Иван Кириллович обернулся – и встретил три взгляда, устремленных на него: что-то общее было в этих взглядах, но предчувствие беды не посетило его, никакой опасности он не ощутил…
– Теперь последнее, Александр Петрович, – сказал директор музея. – Вот этими двумя хитроумными ключами открываем витрину. – Он вынул из внутреннего кармана пиджака два ключа с замысловатыми бородками на одном брелоке и склонился над первой замочной скважиной… Ключ поворачивался с трудом – давно, очень давно не поднимали бронированное стекло, которое герметично и надежно укрывало «Золотую братину». Второй ключ повернулся легче. – Ну вот и все. Настала самая торжественная минута…
И в этот момент сзади Любина прозвучал глухой удар – и тут же истошный крик эхом отразился от сводчатых потолков. Иван Кириллович быстро обернулся и увидел графа Оболина с окровавленным лицом, у которого подгибались ноги, – он медленно падал головой вперед. Позади Александра Петровича, широко расставив ноги, стоял «телохранитель» Евгений.
– Да что же…
Директор музея не закончил фразы: на его голову обрушился сокрушительный удар, брызнули ослепительные искры – и их тут же поглотила густая мгла.
За всем происходящим в подвальном зале наблюдал по монитору Никодим Иванович Воротаев.
Он увидел, как упали на пол, оглушенные ударами сзади, граф Оболин и Любин, как «телохранители», быстро взглянув друг на друга, с трудом подняли тяжелую раму с бронированным стеклом. И в то же мгновение охранник увидел на экране монитора нечто невероятное: за спинами «телохранителей» возникло пульсирующее облако, в котором замелькали густые черные и белые пятна; черных было больше, пятна сталкивались, расходились и опять устремлялись друг на друга. С ужасом Никодим Иванович обнаружил, что внутри облака сгустки белого и черного постепенно преображаются в человеческие лица, только прозрачные… Лицо, которое возникло из белого пятна, приблизилось. Это был лик молодого мужчины, иконописно прекрасный и мужественный, возле правого уха у него было маленькое родимое пятно в виде бабочки. Вокруг него клубились, надвигаясь со всех сторон, другие мужские лица, тоже исполненные неземной красоты, но искаженные страстями, обуревавшими их, – злобой, яростью, жаждой расправы. Красота их была отталкивающей. У левого уха каждого из них ликов тоже было родимое пятно, но разглядеть его Воротаев не мог: какая-то клякса.
«У них борьба, сражение, – пронеслось в сознании охранника. – И белого черные побеждают…» Все это длилось несколько мгновений. «Бред, – сказал себе Воротаев. – Нервы… Галлюцинация. – Он выключил монитор. – Чушь… Ничего этого не было». Командир группы охраны снова успокоился, движения его стали быстрыми и четкими. В течение двух-трех минут он вывел из строя всю систему сигнализации музея и по всем каналам, включая внутренний, прервал телефонную связь особняка во Втором Зацепном переулке с внешним миром и поспешил в подвальный этаж музея. У двери оглянулся: Федор Рябушкин и Остап Цугейко лежали возле стола в тех позах, в которых сразил их напиток под названием «Абсолют». Нетронутая закуска, початая бутылка. Воротаев вернулся к столу, закрутив на бутылке пробку, сунул ее в свою кожаную сумку, туго набитую мешками из тонкой парусины, и вышел с ней из комнаты.
Было пять минут восьмого, когда охранник Николай Якименко, скучавший в своей наружной будке возле ворот музея, услышал, как в телефонном аппарате внутренней связи коротко тренькнуло. Николай поднял трубку – мертвое молчание, ни единого эфирного звука или шороха. Он набрал номер помещения охраны – в ответ глухота. Телефон не работал – сломался или был отключен. Николай схватил трубку городского телефона – гудок отсутствовал. «Вырубили. Да что там, твою мать, происходит?» Он приоткрыл дверь и огляделся. Второй Зацепный был пуст – ни машин, ни прохожих. Переулок был тупиковым, на противоположной стороне кладбище, где уже давно не хоронят. Возле будки стоял синий фургончик с затемненными стеклами – «Мерседес-бенц» А 816 ЕН, РУС 77. «Отделение милиции за три квартала. Рвануть туда? Нет, не имею права покинуть пост. Чё делать-то? Добежать до ребят в дежурке?» И тут Николай увидел, что парадная дверь в глубине особняка открылась и из нее вышел Никодим Иванович Воротаев. «Фу ты, Иваныч! – обрадовался молодой охранник. – Значит, все в норме».
Между тем командир смены быстро пересек цветник перед домом и направился к калитке. Николай Якименко по высоким ступенькам сторожевой будки стал спускаться навстречу своему командиру и… замер на предпоследней ступеньке – на него было направлено дуло пистолета.
– Коля, – спокойно и тихо сказал Никодим Иванович, только глаза у него были незнакомые, неузнаваемые: в них чудовищно расширились зрачки. – Коля, спускайся и будешь делать то, что я тебе скажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160