Повернув лошадь, Михеич спросил:
– Скоро?
– С версту.
Мартин Сарканис – белобрысый, молчаливый, всегда сосредоточенный, высокий, спортивный, с накачанными мышцами. Вырос он на бедном хуторе под Ригой, в детстве познал батрачество в латифундии немецкого барона, ведшего свое хозяйство по стандартам крупного американского фермерства. Там не раз отведал Мартин беспощадного кнута управляющего, и в его душе зародилась ненависть к «эксплуататорам». За годы батрачества у барона овладел Мартин немецким языком, шпарил – как по-латышски. Окончил четыре класса в школе при католическом костеле, опять пришлось идти работать – семья была большая, а он старший среди детей. На этот раз оказался в Риге, на заводе, где изготавливались швейные машинки. Вот там попал Мартин в кружок социал-демократов, которым руководил большевик Ян Стасис. А тут война, призыв, рекрутский лагерь под Даугавпилсом, формирование дивизии латышских стрелков, а в этой дивизии – со временем – крепкая, законспирированная по законам средневекового ордена меченосцев большевистская организация, и в ней Мартин Сарканис – один из руководителей. Грянул октябрь 1917 года – и вот уже на страже молодого государства рабочих и крестьян (а Мартин был твердо убежден, что рождение именно такого государства ознаменовал холостой залп «Авроры») безупречные рыцари идеи – латышские стрелки. А когда была создана Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и для нее потребовались идейные коммунисты, Мартин Сарканис пришел с заявлением в канцелярию Дзержинского.
Василий Белкин – личность совершенно противоположная: мешковатый, неуклюжий, с голубыми глазами, в которых, казалось, на всю дальнейшую жизнь застыло удивление от происходящего вокруг. Этот парень был родом из глухой смоленской деревни, вырос в многодетной («голоштанной») и безлошадной семье. Отец его, Иван Михайлович Белкин, был мужиком ленивым, шалопутным, охочим до спиртного и большим любителем выступать на всяческих сходках («Драть горло», – говаривала его супруга, баба крупная, не в пример муженьку рукастая, и супруг ее побаивался). Словом, родителю Василия Белкина революция большевистская приглянулась, и даже очень: поорать на митингах – это пожалуйста, барскую усадьбу разнести – милое дело, богатеям деревенским, кулакам-мироедам, морду набить, чтоб норов свой поумерили, – это сколько угодно, по первому сигналу новой власти. Да еще эта власть беднейшему крестьянству помещичью и кулацкую землю раздать обещает – задарма! Да мы за наши Советы!.. Правда, своей земли Белкин-старший не особо ждал, потому как работу по крестьянскому делу не обожал. И, надо сказать, если по внешнему виду удался Василий Белкин в маманю, то по душевному складу и характеру больше соответствовал родителю, притом соответствовал в главном – не любил работать.
В самый раз война, призыв, быстрое обучение – и на фронт… Мать честная! Ведь убьют… И ничего не поймешь, что происходит: то во вшивых казармах держат, то стоят войска в голом лесу под проливным дождем. То назад куда-то повезли в провонявших лошадьми теплушках, то слух пошел: «Завтра наступаем!» И отчего все так? Да потому что развал в Российской империи, нет порядка: поражения на фронтах, нет в достатке оружия, вместо харчей – молебны да иконки. А тут февраль семнадцатого: царь – Пресвятая Богородица! – от престола отрекся, в окопах, по колено водой залитых, листовки: «Долой Временное правительство! Солдаты! Штыки в землю!» И оказался Василий Белкин в дезертирах, начал пробираться домой. Не один он такой выискался – серыми стаями бежали с фронтов мужики в шинелях в свои деревни – к теплым бабам, к деткам, землю пахать. И – как судьба! – на какой-то разбитой немецким снарядом станции с разграбленным буфетом встретил Василий знакомого из соседней деревни Угаровки, Пашку Бузина. Парень – что надо, с головой (правда, поговаривали в их краях, что Пашка конокрад).
– Во дурень! – изумился Пашка, выслушав земляка. – Не знает, чё делать! Пошли в большевики – за ними теперя сила, двинем в Петроград – там определимся.
И объявились Пашка да Васька Белкин в Питере, разыскали Совет рабочих и солдатских депутатов, все как есть доложили без утайки: покинули фронт по идейным соображениям, желаем порадеть делу пролетарской революции. Через месяц – уже оба в партии большевиков, послужили немного в рабочей милиции, и скоро Пашка про Чека разведал: «Во где работка! И власть тебе, и уважение». Через новых знакомых по милицейской части и туда ход нашли. Так оказался Василий Белкин в Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, был зачислен рядовым бойцом невидимого фронта.
По нраву пришлась новая работа Василию: не пыльная, горб ломать не требуется, зарплата и кормежка по нынешним временам – дай бог всякому. Дисциплина, правда, строгость. Ничего! Приноровимся. Ну и риск – жизни лишить враги революции могут. Однако ж Белкин Василий Иванович (тут не возразишь) не из робкого десятка. И скоро он по-новому стал ощущать себя: значительность свою почувствовал – сила за ним, власть рабоче-крестьянского государства, враги при одном слове «Чека» трепещут. А он, Василий Белкин, чекист, в его руках – карающий меч пролетарской революции. Словом, и не думал Вася, бывший деревенский паренек, о возвращении под родительский кров, к сохе, к тяжелой крестьянской работе. «Тут и женюсь, – рассуждал он про себя. – В Петрограде останусь. Может, по должности вверх пойду, квартиру отдельную дадут, у буржуев отобранную. Как у Дмитрия Наумовича Картузова».
– Приехали! – Кирилл Любин показал на чугунные ворота. Василий Белкин с детским удивлением загляделся на трех чугунных львов, охранявших въезд в загородное владение графов Оболиных.
– Теперь тихо! – приказал Михеич, привязывая лошадь к ограде. – За мной!
Все шестеро по липовой аллее побежали к вилле. Остановились у парадной двери, заколоченной крест-накрест. Михеич с недоумением и плохо скрытой угрозой посмотрел на Кирилла.
– Открыт черный ход, – тихо сообщил Любин.
– Мартин! – Михеич повернулся к латышу. – Останься здесь. Схоронись где-нибудь. Следи за окнами. Если что… шумни.
– Хорошо, – коротко отозвался Сарканис.
Остальные за Михеичем обогнули виллу, остановились перед черным ходом. Дверь была чуть-чуть приоткрыта… Однако Михеич, громко постучав, крикнул угрожающим и одновременно дурным голосом:
– Именем революции! Отворяй!
Ответа не последовало. Глеб Забродин, опередив Михеича, первым вошел в дом, все двинулись за ним. Разгром и хаос: разбросанные вещи, распахнутые двери комнат первого этажа, и все они оказались пустыми.
– Ерунда какая-то, – зло сказал Михеич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
– Скоро?
– С версту.
Мартин Сарканис – белобрысый, молчаливый, всегда сосредоточенный, высокий, спортивный, с накачанными мышцами. Вырос он на бедном хуторе под Ригой, в детстве познал батрачество в латифундии немецкого барона, ведшего свое хозяйство по стандартам крупного американского фермерства. Там не раз отведал Мартин беспощадного кнута управляющего, и в его душе зародилась ненависть к «эксплуататорам». За годы батрачества у барона овладел Мартин немецким языком, шпарил – как по-латышски. Окончил четыре класса в школе при католическом костеле, опять пришлось идти работать – семья была большая, а он старший среди детей. На этот раз оказался в Риге, на заводе, где изготавливались швейные машинки. Вот там попал Мартин в кружок социал-демократов, которым руководил большевик Ян Стасис. А тут война, призыв, рекрутский лагерь под Даугавпилсом, формирование дивизии латышских стрелков, а в этой дивизии – со временем – крепкая, законспирированная по законам средневекового ордена меченосцев большевистская организация, и в ней Мартин Сарканис – один из руководителей. Грянул октябрь 1917 года – и вот уже на страже молодого государства рабочих и крестьян (а Мартин был твердо убежден, что рождение именно такого государства ознаменовал холостой залп «Авроры») безупречные рыцари идеи – латышские стрелки. А когда была создана Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и для нее потребовались идейные коммунисты, Мартин Сарканис пришел с заявлением в канцелярию Дзержинского.
Василий Белкин – личность совершенно противоположная: мешковатый, неуклюжий, с голубыми глазами, в которых, казалось, на всю дальнейшую жизнь застыло удивление от происходящего вокруг. Этот парень был родом из глухой смоленской деревни, вырос в многодетной («голоштанной») и безлошадной семье. Отец его, Иван Михайлович Белкин, был мужиком ленивым, шалопутным, охочим до спиртного и большим любителем выступать на всяческих сходках («Драть горло», – говаривала его супруга, баба крупная, не в пример муженьку рукастая, и супруг ее побаивался). Словом, родителю Василия Белкина революция большевистская приглянулась, и даже очень: поорать на митингах – это пожалуйста, барскую усадьбу разнести – милое дело, богатеям деревенским, кулакам-мироедам, морду набить, чтоб норов свой поумерили, – это сколько угодно, по первому сигналу новой власти. Да еще эта власть беднейшему крестьянству помещичью и кулацкую землю раздать обещает – задарма! Да мы за наши Советы!.. Правда, своей земли Белкин-старший не особо ждал, потому как работу по крестьянскому делу не обожал. И, надо сказать, если по внешнему виду удался Василий Белкин в маманю, то по душевному складу и характеру больше соответствовал родителю, притом соответствовал в главном – не любил работать.
В самый раз война, призыв, быстрое обучение – и на фронт… Мать честная! Ведь убьют… И ничего не поймешь, что происходит: то во вшивых казармах держат, то стоят войска в голом лесу под проливным дождем. То назад куда-то повезли в провонявших лошадьми теплушках, то слух пошел: «Завтра наступаем!» И отчего все так? Да потому что развал в Российской империи, нет порядка: поражения на фронтах, нет в достатке оружия, вместо харчей – молебны да иконки. А тут февраль семнадцатого: царь – Пресвятая Богородица! – от престола отрекся, в окопах, по колено водой залитых, листовки: «Долой Временное правительство! Солдаты! Штыки в землю!» И оказался Василий Белкин в дезертирах, начал пробираться домой. Не один он такой выискался – серыми стаями бежали с фронтов мужики в шинелях в свои деревни – к теплым бабам, к деткам, землю пахать. И – как судьба! – на какой-то разбитой немецким снарядом станции с разграбленным буфетом встретил Василий знакомого из соседней деревни Угаровки, Пашку Бузина. Парень – что надо, с головой (правда, поговаривали в их краях, что Пашка конокрад).
– Во дурень! – изумился Пашка, выслушав земляка. – Не знает, чё делать! Пошли в большевики – за ними теперя сила, двинем в Петроград – там определимся.
И объявились Пашка да Васька Белкин в Питере, разыскали Совет рабочих и солдатских депутатов, все как есть доложили без утайки: покинули фронт по идейным соображениям, желаем порадеть делу пролетарской революции. Через месяц – уже оба в партии большевиков, послужили немного в рабочей милиции, и скоро Пашка про Чека разведал: «Во где работка! И власть тебе, и уважение». Через новых знакомых по милицейской части и туда ход нашли. Так оказался Василий Белкин в Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, был зачислен рядовым бойцом невидимого фронта.
По нраву пришлась новая работа Василию: не пыльная, горб ломать не требуется, зарплата и кормежка по нынешним временам – дай бог всякому. Дисциплина, правда, строгость. Ничего! Приноровимся. Ну и риск – жизни лишить враги революции могут. Однако ж Белкин Василий Иванович (тут не возразишь) не из робкого десятка. И скоро он по-новому стал ощущать себя: значительность свою почувствовал – сила за ним, власть рабоче-крестьянского государства, враги при одном слове «Чека» трепещут. А он, Василий Белкин, чекист, в его руках – карающий меч пролетарской революции. Словом, и не думал Вася, бывший деревенский паренек, о возвращении под родительский кров, к сохе, к тяжелой крестьянской работе. «Тут и женюсь, – рассуждал он про себя. – В Петрограде останусь. Может, по должности вверх пойду, квартиру отдельную дадут, у буржуев отобранную. Как у Дмитрия Наумовича Картузова».
– Приехали! – Кирилл Любин показал на чугунные ворота. Василий Белкин с детским удивлением загляделся на трех чугунных львов, охранявших въезд в загородное владение графов Оболиных.
– Теперь тихо! – приказал Михеич, привязывая лошадь к ограде. – За мной!
Все шестеро по липовой аллее побежали к вилле. Остановились у парадной двери, заколоченной крест-накрест. Михеич с недоумением и плохо скрытой угрозой посмотрел на Кирилла.
– Открыт черный ход, – тихо сообщил Любин.
– Мартин! – Михеич повернулся к латышу. – Останься здесь. Схоронись где-нибудь. Следи за окнами. Если что… шумни.
– Хорошо, – коротко отозвался Сарканис.
Остальные за Михеичем обогнули виллу, остановились перед черным ходом. Дверь была чуть-чуть приоткрыта… Однако Михеич, громко постучав, крикнул угрожающим и одновременно дурным голосом:
– Именем революции! Отворяй!
Ответа не последовало. Глеб Забродин, опередив Михеича, первым вошел в дом, все двинулись за ним. Разгром и хаос: разбросанные вещи, распахнутые двери комнат первого этажа, и все они оказались пустыми.
– Ерунда какая-то, – зло сказал Михеич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160