Учредители Общества исходили из неопровержимого постулата: ничто так не привязывает к жизни, как труд и заботы!
На этом визитеры откланялись (граф д'Эрнонвиль — не без некоторой холодности), и дон Лотарио остался наедине со своими чрезвычайно странными мыслями.
Что стало с ним с тех пор, как он покинул родные места по воле человека, которого теперь называют авантюристом и обманщиком? Он стал несчастлив, он сделался бедняком. У него не хватало знаний, чтобы обеспечить свое существование. Он находился на чужбине. Никогда он не был ближе к мысли покориться законам клуба, членом которого он теперь стал, и лишить себя жизни, представлявшейся ему бескрайней пустыней.
Однако у него еще было время. Он послал сначала к Ротшильду, чтобы получить по векселю остаток денег, и спустя два часа сделался обладателем пятнадцати тысяч долларов. Теперь это было все его состояние. Сколько людей чувствовали бы себя богачами, располагая подобной суммой, но для него она значила не больше, чем пятнадцать тысяч центов.
А что потом, когда эти деньги будут истрачены? Потом ему придется жить за счет кассы клуба. Нет, невозможно! Он не станет так унижаться! Лучше он пойдет работать Но что он способен делать? И к чему мучить себя? Но разве труд — мука? Разве лорд Бильзер не сказал, что более всего держатся за жизнь именно те, кому приходится бороться с заботами и нуждой?
Такие мысли блуждали в голове молодого человека. Разве все, что ему довелось испытать до сих пор, потрясло бы его до такой степени, если бы на пути своих печальных мыслей он сумел соорудить плотину разумной и полезной деятельности? Разве пытался он бороться со своей судьбой?
Нет, не пытался! Он плыл по течению! Целых три часа он размышлял, расхаживая по комнате. Совершенно новые мысли рождались у него. Слова лорда Бильзера упали на благодатную почву.
Он послал лорду и Эжени прощальные письма и вечером того же дня уехал в Берлин.
Спустя две недели Лондон покинул еще один член Общества самоубийц, причем куда поспешнее дона Лотарио. Это был граф д'Эрнонвиль. Вероятно, на память о клубе граф захватил с собой всю наличность, которая оказалась в кассе, — довольно значительную сумму. Его скоропалительный отъезд весьма опечалил лондонскую полицию.
IV. СВИДАНИЕ
В так называемом зимнем саду расположились, прислушиваясь к звукам музыки, профессор Ведель, его жена и дон Лотарио. В те времена подобные заведения были в Берлине в новинку, и там можно было встретить самое изысканное общество, хотя они даже приблизительно не предлагали посетителям того комфорта, какой сегодня стал привычным и для рабочих пивных.
Дон Лотарио приехал в Берлин в неопределенном настроении. Он пробуждался к новой жизни и отдался этому чувству с уверенностью хорошего пловца, который видит, что до берега еще далеко, но надеется, что силы его не покинут. Лотарио снова казалось, что все у него впереди.
Дон Лотарио не стал справляться ни о Терезе, ни о графе Аренберге. Он хотел, чтобы прошло время, прежде чем он снова увидит Терезу. На следующий же день после приезда он отыскал профессора Веделя, того самого, которого рекомендовал ему лорд Хоуп. Знакомством с ним молодой испанец был весьма доволен. Профессор оказался человеком лет тридцати с небольшим, разносторонне образованным, знающим жизнь, человеком редкой гуманности и тонкости чувств. Ведель имел обширный круг знакомых в разных слоях берлинского общества и пользовался всеобщим уважением и любовью.
Профессор с благодарностью вспоминал о лорде Хоупе, с которым познакомился в Калькутте, где тот однажды выручил его из крупной финансовой неприятности. Он характеризовал лорда как чрезвычайно интересного человека и удивился, узнав, что он уединился в Калифорнии вместо того, чтобы предложить свои знания и жизненный опыт всем, кто в них нуждается. Ведель сразу же располагал к себе, и дон Лотарио поведал ему о своей прошлой жизни, умолчав, однако, о графе Аренберге и Терезе. Это доверие принесло добрые плоды. Во-первых, профессор успокоил молодого человека, убедив, что лорд никакой не авантюрист и написал ему истинную правду. Во-вторых, он научил молодого испанца, как вести разумный образ жизни и успешно постигать науки. Он растолковал дону Лотарио, что ему незачем оставаться в Германии, где для иностранца, не владеющего языком, почти нет надежды получить доходное и достойное место. Он рекомендовал молодому человеку обратить особое внимание на изучение истории и национальной экономики, чтобы по окончании обучения, вернувшись на родину, приносить пользу этой несчастной разобщенной стране, которой так недостает образованных людей. Имея три тысячи талеров, уверял профессор, дон Лотарио сможет долгое время вести обеспеченную жизнь в Берлине, а с тем, что у него останется, начать новую жизнь в Мексике.
Дон Лотарио убедился, что Ведель по всем статьям прав, и начал под его руководством свои занятия. Вскоре они так увлекли его, что в учении он открыл для себя удовольствие, о существовании которого прежде даже не подозревал. В его душе таилась неуемная жажда знаний, а терпение и упорство, какие он проявлял, трудно было даже предположить, зная его страстный темперамент.
Кроме семейства профессора, молодой человек почти ни с кем не общался. Ведель и его жена свободно изъяснялись по-французски, а профессор — еще и по-испански. Супруга Веделя оказалась очень красивой и приветливой женщиной. Она принесла мужу состояние, избавившее его от жизненных тягот, от которых так часто страдают люди науки. Эти средства он почти целиком тратил на свои изыскания. К сожалению, в этой дружной семье не было детей, и профессор, увидев красивого ребенка, всякий раз украдкой вздыхал.
В отличие от многих ученых мужей профессор и внешне был статен и привлекателен. Вряд ли можно было отыскать более достойный пример мужской красоты. Любопытно было видеть этого человека рядом с доном Лотарио: на его лице не осталось ни малейшего намека на страсти, которые в молодые годы, возможно, обуревали и его. Дон Лотарио тоже успокоился, но каким же беспокойным выглядело его спокойствие по сравнению с невозмутимой серьезностью профессора! Он только-только начал постигать, что опыт — школа жизни. И не зародилась ли уже у него мысль, что опыт — как заметил Гете — это знание того, что мы не желаем узнавать?
Так и сидели эти трое, то слушая музыку, то негромко беседуя друг с другом. В зимний сад непрерывно прибывали новые посетители. Многие приветствовали профессора и завязывали с ним мимолетный разговор. Внимание дам привлекал, вероятно, дон Лотарио, ибо их лорнеты были направлены главным образом на молодого испанца. Видимо, распространился слух, что он иностранец, и это вызвало к нему повышенный интерес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
На этом визитеры откланялись (граф д'Эрнонвиль — не без некоторой холодности), и дон Лотарио остался наедине со своими чрезвычайно странными мыслями.
Что стало с ним с тех пор, как он покинул родные места по воле человека, которого теперь называют авантюристом и обманщиком? Он стал несчастлив, он сделался бедняком. У него не хватало знаний, чтобы обеспечить свое существование. Он находился на чужбине. Никогда он не был ближе к мысли покориться законам клуба, членом которого он теперь стал, и лишить себя жизни, представлявшейся ему бескрайней пустыней.
Однако у него еще было время. Он послал сначала к Ротшильду, чтобы получить по векселю остаток денег, и спустя два часа сделался обладателем пятнадцати тысяч долларов. Теперь это было все его состояние. Сколько людей чувствовали бы себя богачами, располагая подобной суммой, но для него она значила не больше, чем пятнадцать тысяч центов.
А что потом, когда эти деньги будут истрачены? Потом ему придется жить за счет кассы клуба. Нет, невозможно! Он не станет так унижаться! Лучше он пойдет работать Но что он способен делать? И к чему мучить себя? Но разве труд — мука? Разве лорд Бильзер не сказал, что более всего держатся за жизнь именно те, кому приходится бороться с заботами и нуждой?
Такие мысли блуждали в голове молодого человека. Разве все, что ему довелось испытать до сих пор, потрясло бы его до такой степени, если бы на пути своих печальных мыслей он сумел соорудить плотину разумной и полезной деятельности? Разве пытался он бороться со своей судьбой?
Нет, не пытался! Он плыл по течению! Целых три часа он размышлял, расхаживая по комнате. Совершенно новые мысли рождались у него. Слова лорда Бильзера упали на благодатную почву.
Он послал лорду и Эжени прощальные письма и вечером того же дня уехал в Берлин.
Спустя две недели Лондон покинул еще один член Общества самоубийц, причем куда поспешнее дона Лотарио. Это был граф д'Эрнонвиль. Вероятно, на память о клубе граф захватил с собой всю наличность, которая оказалась в кассе, — довольно значительную сумму. Его скоропалительный отъезд весьма опечалил лондонскую полицию.
IV. СВИДАНИЕ
В так называемом зимнем саду расположились, прислушиваясь к звукам музыки, профессор Ведель, его жена и дон Лотарио. В те времена подобные заведения были в Берлине в новинку, и там можно было встретить самое изысканное общество, хотя они даже приблизительно не предлагали посетителям того комфорта, какой сегодня стал привычным и для рабочих пивных.
Дон Лотарио приехал в Берлин в неопределенном настроении. Он пробуждался к новой жизни и отдался этому чувству с уверенностью хорошего пловца, который видит, что до берега еще далеко, но надеется, что силы его не покинут. Лотарио снова казалось, что все у него впереди.
Дон Лотарио не стал справляться ни о Терезе, ни о графе Аренберге. Он хотел, чтобы прошло время, прежде чем он снова увидит Терезу. На следующий же день после приезда он отыскал профессора Веделя, того самого, которого рекомендовал ему лорд Хоуп. Знакомством с ним молодой испанец был весьма доволен. Профессор оказался человеком лет тридцати с небольшим, разносторонне образованным, знающим жизнь, человеком редкой гуманности и тонкости чувств. Ведель имел обширный круг знакомых в разных слоях берлинского общества и пользовался всеобщим уважением и любовью.
Профессор с благодарностью вспоминал о лорде Хоупе, с которым познакомился в Калькутте, где тот однажды выручил его из крупной финансовой неприятности. Он характеризовал лорда как чрезвычайно интересного человека и удивился, узнав, что он уединился в Калифорнии вместо того, чтобы предложить свои знания и жизненный опыт всем, кто в них нуждается. Ведель сразу же располагал к себе, и дон Лотарио поведал ему о своей прошлой жизни, умолчав, однако, о графе Аренберге и Терезе. Это доверие принесло добрые плоды. Во-первых, профессор успокоил молодого человека, убедив, что лорд никакой не авантюрист и написал ему истинную правду. Во-вторых, он научил молодого испанца, как вести разумный образ жизни и успешно постигать науки. Он растолковал дону Лотарио, что ему незачем оставаться в Германии, где для иностранца, не владеющего языком, почти нет надежды получить доходное и достойное место. Он рекомендовал молодому человеку обратить особое внимание на изучение истории и национальной экономики, чтобы по окончании обучения, вернувшись на родину, приносить пользу этой несчастной разобщенной стране, которой так недостает образованных людей. Имея три тысячи талеров, уверял профессор, дон Лотарио сможет долгое время вести обеспеченную жизнь в Берлине, а с тем, что у него останется, начать новую жизнь в Мексике.
Дон Лотарио убедился, что Ведель по всем статьям прав, и начал под его руководством свои занятия. Вскоре они так увлекли его, что в учении он открыл для себя удовольствие, о существовании которого прежде даже не подозревал. В его душе таилась неуемная жажда знаний, а терпение и упорство, какие он проявлял, трудно было даже предположить, зная его страстный темперамент.
Кроме семейства профессора, молодой человек почти ни с кем не общался. Ведель и его жена свободно изъяснялись по-французски, а профессор — еще и по-испански. Супруга Веделя оказалась очень красивой и приветливой женщиной. Она принесла мужу состояние, избавившее его от жизненных тягот, от которых так часто страдают люди науки. Эти средства он почти целиком тратил на свои изыскания. К сожалению, в этой дружной семье не было детей, и профессор, увидев красивого ребенка, всякий раз украдкой вздыхал.
В отличие от многих ученых мужей профессор и внешне был статен и привлекателен. Вряд ли можно было отыскать более достойный пример мужской красоты. Любопытно было видеть этого человека рядом с доном Лотарио: на его лице не осталось ни малейшего намека на страсти, которые в молодые годы, возможно, обуревали и его. Дон Лотарио тоже успокоился, но каким же беспокойным выглядело его спокойствие по сравнению с невозмутимой серьезностью профессора! Он только-только начал постигать, что опыт — школа жизни. И не зародилась ли уже у него мысль, что опыт — как заметил Гете — это знание того, что мы не желаем узнавать?
Так и сидели эти трое, то слушая музыку, то негромко беседуя друг с другом. В зимний сад непрерывно прибывали новые посетители. Многие приветствовали профессора и завязывали с ним мимолетный разговор. Внимание дам привлекал, вероятно, дон Лотарио, ибо их лорнеты были направлены главным образом на молодого испанца. Видимо, распространился слух, что он иностранец, и это вызвало к нему повышенный интерес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169